Но Маню накрыло волной ярости.
– Вы что, совсем сдурели? – крикнула она. – Вы что, не видите, что я превратилась почти в старуху, я теряю мужа из-за своего уродства и из-за того, что дети высосали из меня все соки! Я должна действовать! Я хотела от вас поддержки, а вы!
Валечка и Лиза только переглянулись и замолчали. Маня выбежала из кафе, хлопнув дверью.
Маня ехала за рулем с этой встречи и плакала от злости и разочарования. Она думала только об одном: они все завидовали ей, потому что только она добилась успеха, а они – нет! Они только и могли делать что-то, чтобы утопить ее, чтобы сделать так, чтобы она была такой же, как и они, – неудачницы, не достигшие ничего хорошего, а только и умевшие, что рассуждать о разных странных вещах – о философии и психологии. А сами даже слыхом не слыхивали о том, что такое настоящая достойная жизнь и успех в обществе! И вообще! Все, абсолютно все вокруг ей завидовали. Так завидовали, что она даже перестала приглашать в гости и подруг, и знакомых, и мать, и сестру!
Маня вдруг увидела, что, захлебнувшись от ярости, она свернула не туда, не на то шоссе. То шоссе, которое ей было нужно, шло вдоль красивых, недавно построенных поселков, а это бежало вдоль глухого леса и очень скоро кончилось полянкой-тупиком.
Она вышла из машины и огляделась. У нее совсем не было сил: лицо и тело болели от процедур, которые она делала всю последнюю неделю, каждый день, а на душе лежал тяжелый камень.
Маня сняла ужасно неудобные жесткие туфли с острым носом, надела кроссовки, которые лежали в багажнике, закрыла машину и, немного оглядевшись, пошла в лес по тропинке, которая начиналась прямо здесь.
Она не помнила, сколько шла. Прозрачный березовый лесок с тропинками сменился труднопроходимым, темным буреломом. Но она шла, не замечая, что быстро уходит в глубь незнакомого леса. И когда она это заметила, то ахнула. Вокруг нее, как мрачные незнакомцы, плечом к плечу стояли огромные вековые ели. Нижние их ветки были сухими, с них то и дело осыпались старые иголки, а зеленые ветви, росшие наверху, руками-плетьми безжизненно свисали вдоль стволов. Среди этого леса было довольно мрачно, к тому же из-за подступающего вечера начинало смеркаться.
Маня ужаснулась. Она хотела всего лишь прогуляться среди этих молодых стройных березок, чтобы выдохнуть и прийти в себя!
Она вытащила из кармана мобильник, но сигнала совсем не было. Маня опустилась на землю и прислонилась к одной из елей спиной. В ее голове мелькнула внезапная мысль о том, что если она сейчас навсегда останется в этом лесу и умрет от голода или будет съедена диким зверем, то это будет даже хорошо. Потому что у нее больше нет сил жить эту жизнь, в которой совсем не осталось места любви и дружбе, а были лишь страх, долг, трудное материнство, постоянная борьба за возвращение то материнской, то мужниной любви!
Да, она заблудилась. Окончательно заблудилась. В своей странной судьбе. И она решила, что нужно срочно выбираться.
С удивлением через некоторое время заметила, что по какой-то неуловимой причине она успокоилась. Она с интересом осмотрелась и под одной из елок увидела огромный муравейник, который был ей почти по пояс. Большие рыжие муравьи двигались уверенно и сплоченно. Она вспомнила, что в детстве, собирая ягоды с бабкой, сестрой и Кирей в дремучем сибирском лесу, ей было уютно и спокойно, как дома. Обычно сначала они беседовали друг с другом или даже спорили, а порой и ссорились из-за какой-нибудь ерунды, но потом находили черничник и начинали быстро, слаженно и спокойно собирать ягоду. Их корзины быстро наполнялись, рты становились синими от сладких черничин, а в головах у всех наступала ясность и ощущение, что жизнь – это, в общем, нехитрая и веселая штука. И домой они уже шли гуськом, друг за другом, совсем как эти муравьи: дружные, целеустремленные; пусть усталые, но все же полные необъяснимого смирения.
Маня огляделась: стало совсем темно, но, как ни странно, тревоги по-прежнему не было, наоборот, она чувствовала небывалый душевный подъем. И в этот самый момент раздался звонок мобильника – того самого, который не мог поймать сигнала.
– Маша! – раздался небывало взволнованный голос Максима. – Ты где? Возвращайся домой! Есть новости о твоем отце!
Маней овладели возбуждение и радость.
«Отец! Год назад Максим начал его розыски! Целый год! Пусть только отец будет жив! Пусть он только будет жив!»
Тут же она разозлилась на себя из-за того, что не спросила Максима, как ей понять, где она находится и как ей выбраться отсюда. Она снова взяла телефон, но на экране по-прежнему не было сигнала, и попытка набрать номер ей не удалась. Но теперь Маня была решительно настроена срочно найти выход из этого леса. Она огляделась по сторонам и через секунду вздрогнула от сильного треска: внезапно неподалеку от себя она увидела пожилого мужчину в резиновых сапогах и с рюкзаком, уверенно пересекавшего лес.
– Извините! Подождите! – почти закричала она изо всех сил. – Скажите, как мне выйти на дорогу?! Я заблудилась!
– Так вот же она, дорога! – удивленно ответил мужчина, махнув рукой.
Маня повернулась в сторону, в которую указал мужчина, и увидела, что она стояла совсем рядом с шоссе. Она поняла, что, сделав по лесу круг, вернулась в ту точку, откуда пришла.
Маня быстро запрыгнула в машину и рванула домой. Оказалось, что это шоссе шло параллельно нужной ей дороге, но она, прожив уже в этом доме некоторое время, не знала о существовании этого пути. И хоть Маня очень спешила и не переставая думала об отце и всей своей семье, она пришла в ужас, вспомнив, чем закончился их сегодняшний разговор с Валечкой и Лизой. Она ведь обидела их! В который раз! А ведь они были абсолютно правы: весь этот год она как будто была совершенно сумасшедшей! Более того, она вспомнила, что с тех пор, как она вышла замуж, она больше не может находиться одна. Совсем не может! И, чтобы не быть одной, она постоянно звонит по телефону знакомым, подругам, подрядчикам, да и всем, кому только можно! Звонит, чтобы только не быть одной в этой напряженной тишине! И уже давно не может есть одна: ей обязательно нужен кто-то, с кем можно было бы разделить это время – то няня, то кто-то из знакомых. Иначе эта вечная, уже совсем непроходящая тревога мешала ей даже жевать, сводя челюсти судорогой, а порой она ловила себя на том, что вся еда казалась ей абсолютно пластиковой на вкус, одинаковой. И только обед с кем-то позволял ей чувствовать вкус и запах еды! Господи! Да, кажется, она сошла с ума! Ей нужна помощь, чтобы окончательно не свихнуться в мире, где она перестала понимать что бы то ни было!
Она схватила мобильник и набрала номер Лизы.
– Лизик, прости меня! – жалобно простонала Маня в трубку.
– Ладно… – сердито ответила Лиза, – что с тобой делать, прощаю! Нас ведь навсегда связала продажа итальянских платьев!
Мане стало легко на душе. И как только она положила трубку, она подъехала к воротам своего дома. Ворота открылись, и она увидела Максима, стоящего у входа в дом.
Маня выскочила из машины и крикнула Максиму:
– Ну что? Он жив?
Вместо ответа Максим протянул Мане листок бумаги, на котором было написано: «Борис Аронович Либкинд, профессор, преподаватель физики в университете города Хайфа, Израиль».
– Это твой отец, – сказал Максим. – И да, он вполне жив.
Маня подскочила к Максиму и так сильно, как только могла, обняла его.
– Подожди, – сказал ей Максим, – у меня есть и его адрес, и мейл, и телефон…
– Пойдем звонить! Скорее! – затараторила Маня. – Пойдем! Пожалуйста!
– Подожди, – повторил Максим, – есть еще вот это. Посмотри сначала, а потом решишь, хочешь ты звонить или нет.
Он протянул ей справочник, на хорошо оформленной глянцевой обложке которого по-английски было написано: «Добро пожаловать в Университет!» Одна из страниц была отмечена красной закладкой. На фотографии был запечатлен привлекательный, моложавый седой мужчина.
Маня дрожащими руками, моментально ставшими ледяными от волнения, взяла в руки справочник и стала читать текст. Но потом бросила чтение, отошла в сторону и стала жадно вглядываться в лицо этого мужчины, ее отца. При этом она то и дело то ли шепотом, то ли про себя произносила звонкое, чистое, как родниковая вода, слово «отец». Слово это было удивительным: оно цокало, словно конь скакал по городской мостовой, и, произнесенное тихим голосом, все равно наверняка было бы слышно далеко-далеко.
У Мани захватило дыхание, и она, опустив справочник и закрыв глаза, стала произносить слово «папа». И оно было другим. Слово «папа» можно было петь; этим словом можно было звать кого-то важного, большого; просить о защите; под этим словом, надежным, как крыша добротно построенного дома, можно было пережидать грозу и ливни…
Губы Мани задрожали. Она попыталась сдержать подступающее рыдание, но не смогла. Громко, в голос, она расплакалась как ребенок, совсем как Левушка и Марик.
Максим, так давно не обнимавший ее, подошел к ней и крепко сжал ее в своих руках, на несколько минут закрывая от внешнего мира и позволяя ей плыть в облаке этого долгожданного события…
Через несколько минут Маня немного успокоилась, снова взяла в руки справочник и жадно стала читать дальше.
В статье об ее отце говорилось, что он профессор, заведующий кафедрой, что он выходец из Советского Союза, что ему пришлось оттуда бежать от политических преследований и… дальше было написано, что он женат и что у него… у него… есть один сын… тысяча девятьсот девяносто пятого года рождения.
– Максим, – охрипшим голосом позвала Маня мужа, – а это точно мой отец? Тут написано, что у него молодая жена и только один сын девяносто пятого года, а о нас ни слова… Может быть, это просто не… он?
– Это точно твой отец, ошибки быть не может. У нас было время все хорошо проверить.
– Хорошо, – тихо сказала Маня, – пойдем, пожалуйста, в дом.
– Послушай, – Максим взял из рук жены справочник, – тебе сейчас надо отдохнуть, выпить чего-нибудь, прийти в себя. Потом разберемся, ладно? Я думаю, у него были причины написать именно так. Пойдем, Машенька.