Так что приговор ее отношениям с Сашей ею был вынесен: рано или поздно с Сашей все закончится. И лучше бы сделать это рано, пока муж не узнал обо всем.
Поэтому через полгода, к середине августа, Маня решила: больше никаких встреч с Сашей! Она знала, что некоторое время ей будет тяжело, конечно, но она была уверена, что это скоро пройдет. Пострадает, а потом забудет. Одним погожим летним днем она назначила встречу с Сашей по телефону, прыгнула в серебристый «Неон», и машина, похожая на светлячка, заструилась по вечернему шоссе, ведущему к их озеру. Сюда они ездили купаться и валяться на пляже на протяжении последней пары месяцев.
Саша был уже там. На озере. За эти полгода он хорошо изучил Маню и чувствовал ее как себя. Когда он договаривался с ней о встрече, у него ёкнуло от животного страха где-то в солнечном сплетении. Он вдруг понял, что сейчас она приедет, весело встряхнет нежными золотистыми волосами и запросто скажет: «У нас все кончено». Хотя, если честно, он ждал этого уже давно, два месяца. Ждал почти с нетерпением, потому что слышал в Манином голосе раздражение и злость, и потому что жить в ожидании конца было уже невозможно. При этом как наваждение во время лекций, занятий с учениками, на заседаниях кафедры он ощущал молочный запах ее шелковой кожи, слышал ее заливистый смех, чувствовал нежность ее губ. Ведь раньше, до нее, он никого не любил. Никого!
Манина машина тихо подъехала к берегу. Неожиданно подул сильный ветер, и из-за машины сначала появились летящие голубые лоскутки ее причудливого платья, а потом и сама Маня. Ветер обнажил ее ножки, сдул тонкий шарфик, открыв влажную ложбинку на груди, разметал чуть вьющиеся прядки волос по плечам и лбу. Тонкие каблучки моментально завязли в песке. Маня распустила разноцветные завязки вокруг щиколоток и сняла туфли.
Саша изумленно смотрел на Маню. Он никак не мог привыкнуть к ее красоте – она казалась ему самым прекрасным созданием на свете. Он подошел к ней и вдруг лег перед ней на песок, словно поверженный зверь. Маня не удивилась этому: в последние месяцы она привыкла смотреть на него как императрица на подданного.
Ветер нагнал тучи, озерная вода потемнела. Объяснение их было коротким: Маня хорошо к нему подготовилась, а Саша все знал заранее.
Лето умирало у них на глазах: стало холодно и совсем темно. Душа Мани своей самой маленькой частью хотела, чтобы объяснение произошло на закате. Солнце догорало бы отчаянным пламенем и окрашивало небо в розовые тона.
Вместо этого природа действовала по своему усмотрению, и Манина голая кожа стала мраморной от холода.
– Я хочу поцеловать тебя в последний раз, – сказала Маня.
Она каждой клеточкой тела этого действительно хотела: поцеловать его еще раз, в последний. А потом… Никакого страха, что все узнает муж, налаженная, пусть и трудная жизнь без любви, отдых в Греции, спасительные вояжи по магазинам и… чистая совесть.
Она наклонилась к лежащему на песке Саше и едва прикоснулась своими губами к его губам. Саша молчал и не двигался…
Маня тяжело вздохнула, медленно повернулась, подошла к машине, надела туфли и обвязала разноцветными завязками щиколотки. «Неон» завелся не сразу, словно не желая увозить свою хозяйку из места, где она только что произнесла страшные слова. Потом колеса все-таки зашуршали по песчаному берегу, машина медленно перевалилась через узловатые сосновые корни, выехала на трассу и тихо растворилась в гаснущем дне.
Манины руки дрожали. Она закурила, но поняла, что не может справиться с собой, и остановилась у сада, раскинувшегося возле старого заброшенного дома. Ей захотелось войти в этот сад.
Яблони, усыпанные красно-желтыми полосатыми плодами, неуместно празднично выглядели на фоне полуразрушенного дома. Ветер стихал.
Маня горько заплакала: чья-то жизнь, возможно, давным-давно истлела, а яблоня как ни в чем не бывало цветет, дает плоды и, никому не нужная, осыпается.
Вдруг у Мани перехватило дыхание. Господи! Как она сразу не подумала об этом?! Каждый раз, когда они встречались тут, на озере, она довозила Сашу до первого светофора, он махал ей рукой на прощание и ждал, пока ее авто скроется за поворотом. Потому что последняя электричка уходила слишком рано. А сейчас десятый час, и он остался там, у глубокого озера.
Задыхаясь и предчувствуя страшное, Маня бросилась к машине. Она никак не могла открыть дверь: ручка выскальзывала из ее пальцев, щелкала и больно ломала ногти. Наконец она села за руль и повернула ключ в замке зажигания. «Неон» кашлял, но… не заводился. Манины руки тряслись. Взгляд ее упал на датчик бензина, показания которого были так легко ею проигнорированы днем.
Маня услышала свой резкий крик: «Господи!!!» Захлопнув дверь, она бросилась бежать в сторону озера. Остановилась на секунду, сорвала проклятые туфли и снова понеслась так, как никогда в жизни.
На берегу Саши не было. Середина озера была неспокойной: круги расходились широко и медленно, как в кино…
Маня одним движением сдернула с себя свое затейливое платье и прыгнула в ледяную воду.
Саша вынырнул из той самой точки, откуда расходились круги. И, увидев Маню рядом с собой, изумился. Она, увидев его живым и невредимым, вцепилась в него.
Саша дотащил ее до берега и с иронией в голосе спросил:
– Ты подумала, что я решил утопиться?
В ответ Маня зарыдала и схватила его за волосы. Саша не сопротивлялся. Он обнял разбушевавшееся любимое существо. Существо содрогалось от рыданий и проклятий. Но все страшное для Саши было снова позади: сейчас, в этой точке его бытия, не было тишины, которая едва снова не овладела им.
Холодный, почти ночной воздух обволакивал любовников неласковой пеленой. Середину озера накрывал белый, плотный туман. В километре от бушующих страстей стоял «Неон» – обескровленный символ Маниного замужества. Он ждал хозяйку так терпеливо, как умеют это делать только неживые предметы. А в Манином доме в своих кроватках лежали заметно подросшие Марк и Лёва: они сладко причмокивали во сне, порой вздрагивали и все глубже проваливались в глубокий безмятежный сон.
Тем летом Маня больше сблизилась с матерью. Это произошло незаметно и при этом как-то естественно.
У Мани, конечно, уже давно появилась новая няня для ее детей. Она была прислана из специального агентства, занимавшегося домашним персоналом. Это была строгая женщина пятидесяти пяти лет, которая имела троих взрослых детей и пятерых внуков.
Маня ей со спокойной душой поручала заботу о своих детях, потому что новая няня придерживалась старинных правил воспитания детей: дисциплина и еще раз дисциплина. Марик и Лёва при ней моментально научились прилично себя вести, есть с ножом и вилкой и ложиться спать без предупреждения.
Правда, Маня заметила, что новая няня недолюбливает ее, Маню, и больше симпатии выказывает ее мужу – Максиму. Хоть это и задевало Маню, но она решила не обращать внимания, потому что, в конце концов, Максим платил ей зарплату.
Маня так и не рассталась с Сашей: они продолжали встречаться, как и раньше – по вторникам и пятницам с семнадцати до девятнадцати. Новая няня, как со временем стало казаться Мане (которая ощущала свою вину перед мужем), стала в дни этих отлучек смотреть на Маню подозрительно. И Маня, чтобы не сталкиваться с этой ситуацией, в эти дни стала вызывать к внукам свою мать.
Мать, по-прежнему не любившая бывать в доме зятя, все же согласилась приезжать к дочери в эти дни. Мать Мане вопросов не задавала, и когда Маня пыталась что-то сочинять матери о причинах своих отлучек, Людмила отмахивалась от этих объяснений.
И в один из дней, когда бабушка сидела с внуками, а Маня приехала от Саши домой, между ними состоялся любопытный разговор.
– Мам, – сказала Маня, – какой теплый сентябрь! Совсем как тот, когда я познакомилась с Амином, как в девяносто третьем, помнишь?
– Не очень, – слукавила Людмила, которая прекрасная помнила тот самый год, когда она разлучила дочь с возлюбленным.
– В самом деле, тогда было очень тепло. Мы с Амином гуляли и гуляли по Москве, и казалось, что снова наступило лето… Я так скучаю по тем дням… Мы с ним мечтали о будущем… И я была невинной и юной… А сейчас… Мне кажется, я совсем изменилась. Как ты думаешь, мам?
– Мы все меняемся с годами, – неопределенно ответила Людмила. – Меня встреча с твоим отцом тоже очень изменила. Родив двух детей и оставшись одной, невозможно остаться невинной.
Маня насторожилась и замерла: неужели мать расскажет ей что-то об отце?! Маня этим летом много думала об отце и о том, что они с Варей так и не позвонили и не написали ему. Конечно, Варя полностью была поглощена своей новой сибирской жизнью, и ей было не до того, но Маня остро ощущала, что они просто обязаны позвонить ему, или даже поехать к нему, или хотя бы… хотя бы… узнать об истории любви отца с матерью.
– Мама, расскажи мне об отце, – тихо попросила Маня, – сжалься надо мной. Мне кажется, что если я узнаю, то…
– Наше знакомство с ним был фантастически красивым, – негромко отозвалась мать. – Он ведь и здесь, в Советском Союзе, был преподавателем физики в университете. Многообещающим, талантливым, красивым преподавателем. Мы поженились, вы с Варей появились на свет… Всё было впереди. Но ему пришлось уехать в Израиль, у него просто не было другого выхода… ради безопасности, вашей и моей. Такое случилось не только с ним, но со многими людьми… Я много лет злилась на него, на обстоятельства, но где-то в глубине души я знала, что мы с ним должны быть вместе, и что вы должны появиться на свет. Так что я ни о чем не жалею. Почти ни о чем…
Маня не верила своим ушам! Она подсела поближе к матери, а потом и вовсе положила голову ей на колени, чего не было между ними даже в Манином детстве. И мать не отодвинулась, не отсела от нее, а принялась теплой рукой гладить Манину голову и продолжала рассказывать об отце.
Маня слушала не шевелясь; чувствовала ладонь матери на своих волосах и тихонько, неслышно плакала сладкими, теплыми слезами оттого, что сейчас вдруг ей открывался совершенно новый мир, в котором она была любимой дочкой своей матери, которая сейчас впервые, не сдерживая своих чувств, дарила свою любовь и ласку только ей. И еще в этом новом мире у Мани постепенно появлялся отец, папа. Ей казалось, что сейчас, в полутьме ее спальни, в самом центре вырисовывались его контуры – сначала нечеткими, тонкими линиями, а потом этот рисунок постепенно становился объемным, живым, теплым… И вот уже Мане казалось, что отец начинает улыбаться ей и ее матери, двигается по комнате прямо к ней, чтобы поцеловать, обнять свою дочку…