– Нет, Лиза, – тихо сказала Маша, – я никуда не поеду. Когда-то давно он передумал жениться на мне. Я никуда не поеду. Это просто не имеет смысла. Прости меня, Лизик… Мне нужно еще немного поспать… Я очень устала…
Маша спала в тот день до вечера, а вечером она еле-еле взяла себя в руки и поехала к матери, чтобы забрать от нее детей.
Мать, встретив Маню и выдав ей детей, вручила дочери также и какой-то большой конверт. Дети прыгали возле Мани, что-то наперебой ей рассказывали и дергали ее за руки, так что Маня сунула конверт в сумку, решив, что посмотрит, что там такое, когда уложит детей спать.
Дома, сидя возле засыпающих Марика и Левы, Маня была им благодарна: если бы не они, то она сошла бы с ума, расковыривая эту старую рану снова и снова.
Она и Амин. Амин и она. Что произошло тогда, летом тысяча девятьсот девяносто четвертого года? Что? Но думать об этом было тяжело. И Маня, убедившись, что дети наконец заснули, прошлась по дому, подбирая игрушки и детскую одежду. И… ее взгляд упал на конверт, о котором она совсем забыла.
Любопытство искоркой шевельнулось у нее где-то внутри. Она присмотрелась к конверту: внутри явно был лист какой-то плотной бумаги. В графе «Адрес отправителя» значилось: Berlin, Deutschland. В графе «Отправитель» значилось имя: Фрэнк.
«Вот это да!» – изумилась Маня и, теряя терпение, начала разрывать конверт, чтобы посмотреть, что внутри. И когда Маня вытащила кусок этого плотного листа, она ахнула: это была черно-белая фотография. На фотографии была она, Маня: Фрэнк сделал снимок в декабре, когда она была в Дюссельдорфе, в тот самый момент, когда она затаив дыхание смотрела на неизвестную пару, танцевавшую танго на маленькой площади возле ратуши. Это было в тот день, когда они расстались с Фрэнком.
Маня смотрела на свой профиль, который был запечатлен с такой любовью и с такой нежностью, что она не могла не залюбоваться этой фотографией. Она была на этой фотографии не похожа на ребенка. Она была цветущей взрослой женщиной, перед которой расстилалась целая площадь, целая жизнь. И танго, наполненное любовью и томлением… Словно все лучшее еще было впереди. И всё, что оставалось делать, это только дождаться этого… А в ожидании – танцевать на раскрытой ладони этой площади неизвестного крошечного городка…
Но это было еще не все. В конверте лежал еще и листок бумаги. На нем было написано следующее: «Дорогая Мария, у меня получилась чудесная фотография. Такая чудесная, что ее копия украшает стену в дюссельдорфском кафе „Das Fenster“ среди нескольких других прекрасных женских профилей. Надеюсь, что ты не против. Я часто вспоминаю о тебе. И хочу сделать тебе подарок. В Дюссельдорфе, в одном театре, я поставил спектакль „Волшебная флейта“. И ты в любой момент, когда захочешь побывать на этом спектакле, дай мне знать по этому телефону, и я организую тебе билет. Надеюсь, что ты в полном порядке. Целую тебя, дорогая Мария, будь счастлива!»
Прочитав это, Маня некоторое время сидела на своей кровати, глядя в одну точку. Все, что случилось сегодня, в этот день, было слишком для нее: встреча с Амином (пусть даже и по телефону), письмо от Фрэнка… Все это было слишком грустным, слишком странным, слишком счастливым, слишком запредельным…
Маня порывисто схватила Пеппи, которая лежала рядом с ней на кровати, поцеловала ее и прошептала в ее тряпичное воображаемое ухо: «Пеппи, у нас все будет хорошо! Все будет хорошо!»
Пусть Амин исчез так же внезапно, как и появился. Главное, что она услышала его голос, и это точно не могло быть случайностью.
После этого дня в Маниной жизни вроде бы все было по-прежнему, но кое-что все же изменилось.
Одна из Маниных знакомых, живущая в том же поселке, в центре Москвы открыла свое агентство по найму домашнего персонала. И ей нужна была помощница. Она и предложила Мане эту работу.
Маня обрадовалась: график был свободным, условия – приемлемыми, да и сама работа показалась ей интересной. К тому же она могла быть рядом с детьми. Иногда ее работа требовала разъездов, и Маня постепенно начала этим наслаждаться. Она носилась на машине по Москве, любовалась городом, чего раньше никогда не делала. У нее вдруг исчезло это отвращение к Москве, и, кажется, отвращение к самой себе стало гораздо слабее.
Она то и дело вспоминала о своем коротком разговоре с Амином: она ругала себя за то, что позвонила ему. Уже много лет они обходились друг без друга, и этот обмен репликами по телефону, конечно же, не мог ничего изменить. И все же, все же…
Амин выплыл с самого дна ее памяти, и теперь постоянные раздумья о нем некуда было деть…
Лиза пыталась ей помочь: она то уговаривала Маню поехать к нему в Петербург, то поехать к нему в Германию, то вдруг говорила ей: забудь его, отвлекись, найди кого-то другого…
Но Мане ничего не помогало. До того момента, пока однажды летним вечером она не сделала важное открытие.
В тот день Маня, сидя дома на террасе и наблюдая за тем, как спокойно играют друг с другом Марк и Лева, вдруг осознала, что она стала настоящей, любящей матерью.
Раньше, проводя время с детьми, она все время чувствовала усталость. Пока у нее была няня, она могла позволить себе чаще уходить от них, отвлекаться на свои дела. Но теперь, когда няни у нее больше не было, Маня начала рассчитывать на саму себя. И вдруг, неожиданно, ей стали открываться радости материнства. Сейчас она смотрела на детей и видела: теперь это не малыши, это МАЛЬЧИКИ, будущие мужчины. Они стали старше, интереснее, они даже научились смешно острить!
Они без конца заваливали ее кучей вопросов, удивительных, неожиданных, оригинальных, отвечать на которые было очень трудно, но, отвечая на них, Маня вдруг открывала для себя новую вселенную. Нет, даже сразу две новые вселенные! Точно как она и Варя, ее мальчики были очень разными. Лев верховодил: он был волевым, порой довольно грозным, решительным, постоянно проявлял командирские наклонности, а Марк был более созерцательным, покладистым, все больше и больше он выказывал недюжинный ум – ясный, математически точный, абсолютно инопланетный. Но в одном они были похожи: в своей любви и привязанности друг к другу.
Они не могли обойтись друг без друга ни секунды. Стоило им разойтись в разные комнаты, как моментально начиналась перекличка: «Лева, ты где?», «Марик, ты тут?». Совсем как Маня когда-то была дружна с Варей.
Дети без конца заваливали Маню вопросами, которые охватывали все сферы бытия: почему светит солнце? зачем дует ветер? куда летят птицы? Но самый главный их вопрос был: «Почему одного назвали Львом, а второго не назвали Тигром?» Однажды поняв, что их мать заливисто смеется, слыша этот вопрос, они использовали его как оружие против Маниной немилости, в которую они время от времени впадали.
Часто Маня наблюдала, как они сами придумывали себе игры; они, очень рано освоив грамоту, читали друг другу книги; рисовали; лепили; сочиняли стихи, песни, считалки и исполняли все это своей матери, организуя маленький театр.
Так Манино материнство вдруг стало настоящим: дети как будто включили в ее сердце свет.
Правда, порой к ней возвращались тяжелые мысли об одиночестве, особенно когда дети вдруг вспоминали о папе и начинали спрашивать о нем: когда приедет или когда они к нему поедут? Ей было невыносимо тяжело отвечать на эти вопросы… И тогда ей казалось, что ей совсем нечего детям дать. Лишь иногда, по вечерам, когда она смотрела, как они спят в своих кроватках, она чувствовала что-то пронзительно нежное. В такие моменты она садилась в их комнате на низкий стульчик и, глядя на сыновей, наблюдала эту пронзительную нежность в своем сердце. А что касается отца, то он в их жизни был. Он каждый день им звонил по видеосвязи и время от времени прилетал их навестить. Но Маня видела, как дети тоскуют по отцу, которому замены быть не могло.
В тот летний вечер, когда Маня открыла в себе новое ощущение материнства, к ним домой заехал педиатр Левы и Марика Сергей Александрович: время от времени он заезжал проведать детей, если оказывался поблизости.
Маня налила пожилому доктору чаю, и они вместе некоторое время наблюдали за игрой детей.
– Мальчишки совсем выросли! – с улыбкой сказал Сергей Александрович и потрепал по волосам Леву, который подскочил к врачу, желая показать свою новую игрушку – железный трактор, который Маня купила детям накануне.
– Да, – рассеянно ответила Маня, – совсем взрослые…
– Что-то невесело вы отвечаете, – заметил доктор, – а зря – вон какие молодцы!
– Они молодцы, это да… Но из-за меня дети растут без отца… И это уже никогда не изменить и не исправить…
– Напрасно вы так говорите! – возразил Сергей Александрович. – Отец у детей есть! И прекрасный отец! А то, что его нет с детьми КАЖДЫЙ день, так это не только у вас. Есть отцы, которые месяцами ходят в море, а то и годами плавают на подлодках. А есть отцы-дальнобойщики, космонавты… Не драматизируйте, Машенька. Лишнее это.
– И все же, вы знаете, иногда на детской площадке я вижу матерей, которые по-настоящему делают своих детей счастливыми. Мне кажется, что я совсем этого не умею, – сказала Маня.
– Как это совсем не умеете? – хитро улыбнулся Сергей Александрович.
– Ну, улыбаются им все время, гладят их по голове, не орут на них, когда они делают что-то… ужасное… – осторожно начала Маня, – …и дети ведут себя как положено… Потому что их матери по-настоящему любят их!
– То есть эти матери прилично ведут себя на людях? – переспросил Сергей Александрович. – Знаете, иной родитель улыбается ребенку, а при этом хочет его убить! – неожиданно жестко сказал Сергей Александрович.
Маня поежилась.
– А ребенок все чувствует и видит эту ярость в материнских глазах. Так зачем тогда улыбаться, если в глазах – ярость?! – страстно добавил Сергей Александрович. – Не надо делать из ребенка идиота! Дайте ребенку честную прямую мать – такую, какую он заслужил: мать в ярости – получи ярость. Зато когда мать улыбается, ребенок на седьмом небе от счастья. Потому что это честная, прямая мать. И это честные, ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ, отношения! А не отношения двух роботов, которых однажды запрограммировали на хорошее поведение.