– Тогда бери мою машину, – сказала Аня, – и езжай на Лонг-Айленд. Побродишь по берегу, покатаешься на старинной карусели. Когда еще представится такая возможность?!
И следующим утром Маня отправилась на Атлантику. Она доехала до небольшой деревушки, которая притаилась на северном берегу Лонг-Айленда. Оставив машину на парковке, Маня побродила по улочкам этой деревушки, зашла в несколько лавочек, где торговали безделицами ручной работы, а потом вдруг, потерявшись в пространстве, набрела на внезапно появившийся из ниоткуда парк. Вернее, сам парк располагался на вершине холма, а в низинах этот холм был окружен густыми, почти сказочными лесами. А за лесом – покуда видел глаз – расстилался темно-синий океан. Атлантика. Дыхание океана ощущалось далеко, и его сила сообщалась и воздуху, и лесу, и небу, и ей – Мане…
Она в течение секунды влюбилась в это место. Она села на траву и… просидела на этом холме, глядя на лес и на океан, несколько часов.
На следующий день Маня снова вернулась в тот парк, а потом и на следующий день. И почти все оставшиеся дни своего пребывания в Нью-Йорке она провела в этом волшебном парке, откуда был виден и слышен темно-синий океан. Порой она бродила по округе и однажды набрела на старинный порт, где был открыт музей, в котором почти не было посетителей, и от этого здесь было уютно и тихо. А по соседству располагались винодельни, пивоварни и лавки, где продавались фрукты, сыры, паштеты и прочие атрибуты беззаботной вкусной жизни. А за всеми этими лавками было лавандовое поле, еще дальше – фермы, где на зеленой траве паслись овцы и коровы.
Из этой точки весь мир казался тихим и безмятежным – как тихим и безмятежным был океан в течение всех этих дней. Но однажды задул сильный ветер, он принес Мане беспокойство и тревожные мысли о будущем. Цвет океана был почти черным, волны – довольно высокими и грозными, и Маня, сидя на вершине «своего» холма и глядя вдаль, вдруг почувствовала страшное одиночество. Она могла бы позвонить детям, но ей отчаянно не хотелось слышать голос Максима, и тогда она вспомнила о матери.
Маня достала телефон и набрала ее номер. Маня совсем забыла, что в Москве была ночь, но, к счастью, мать не спала.
– Мама, я в Нью-Йорке, – сказала Маня без предисловий.
– Это любопытно, – рассеянно ответила мать, которая только что явно читала или писала свои конспекты.
– Дети виделись здесь с отцом, а потом он увез их с собой на Дальний Восток. А я вот осталась и уже больше недели сижу на берегу и смотрю на океан.
– Как любопытно, что ты в Нью-Йорке! – снова повторила мать. – Тогда прогуляйся по городу и посети Бруклин. Там родилась твоя прабабка. Целую тебя, дочь, у меня есть еще дела!
– Подожди, мама! Стой! Не клади трубку! Как это «там родилась твоя прабабка»?! Какая прабабка?! Они же все были из Москвы, ты же сама говорила…
– Бабка твоего отца родилась в Нью-Йорке, – буднично, как будто речь шла о покупке хлеба, пояснила мать, – мне твой отец рассказывал когда-то по секрету. Потом их семья по какой-то причине вернулась в Польшу, потому что они жили там до этого. Вернулись из-за того, что начиналась Первая мировая и им нужно было решить какие-то вопросы в Польше. Да, точно, они жили на востоке Польши. В той самой части, которая потом отошла Советскому Союзу… Забавно, они говорили по-польски и на идише… Русский им пришлось учить позже… Бабку и деда, кажется, звали Натан и Хася. А родителей – Арон и Сара… Борис меня с ними так и не познакомил… Может быть, потому что не успел… А может быть… Ладно, не будем об этом…
– Мама, – ошалело произнесла Маня, – Польша, Нью-Йорк… Почему ты мне раньше никогда этого не рассказывала?!
– Потому что ты раньше не бывала в Нью-Йорке, – резонно ответила мать, – к тому же речь раньше об этом у нас не заходила.
– А Бруклин… Мам, это тот самый район?
– Да, район Нью-Йорка. Там, в Бруклине, до сих пор, наверное, есть этот дом, где они жили. Хотя я точно не знаю. Ладно, дочь, целую! Пока! Не трать деньги!
Голос матери растворился в пространстве, а изумленная Маня замерла с телефоном в руке.
И хоть она была вне себя от злости и на мать, и на отца, и вообще на всех, кто… Да ладно!
Следующим утром Маня рванула в город. Она приехала в Бруклин и стала кружить по району. Она жадно рассматривала дома и людей и все больше чувствовала какое-то странное возбуждение. Пока не поняла, что это была ярость. Чудовищная ярость на ее отца. Которую сейчас, прямо сейчас, она обязательно должна была отправить по адресу.
Она еле-еле нашла спокойный уголок вдали от толпы, которая шумно неслась по улице на огромной скорости, достала свой мобильный телефон и судорожно начала искать в записной книжке израильский номер ее отца, который она очень давно записала в свой телефон.
Найдя номер, Маня нажала кнопку вызова и через несколько секунд услышала мягкий, красивый мужской голос:
– Шалом.
– Простите, кажется, я не туда попала, – испуганно промямлила Маня, испугавшись незнакомого слова.
– Алло, говорите. Я также говорю и по-русски, – ответил голос ласково и терпеливо.
– Это… это Борис?.. Борис Аронович? – спросила Маня, ощущая ужас от того, что она делает.
– Да, я Борис Аронович, простите, говорите! Вы по какому вопросу, просто здесь, у нас, уже очень поздно…
– Я не по вопросу… То есть я по вопросу, но… не по… Я Маша, ваша дочь, – тихо проговорила Маня и крепко зажмурила глаза, словно ожидая удара.
– Маша… Машенька… Это правда ты? – спросил голос с другой стороны Земли.
– Да, это правда я… – ответила Маня, совершенно не чувствуя опоры в своих ватных ногах.
Она была уверена, что их с Варей страх, что отец сейчас скажет, что у него нет таких детей и что он занят и что-нибудь еще, прямо сейчас станет реальностью…
Но ничего подобного не произошло. В трубке Маня услышала обеспокоенный женский голос, который явно спрашивал у отца, что случилось. Но язык был очень странным, никогда Маня его не слышала… Отец ответил что-то этой женщине мягко и успокаивающе, а потом сказал в трубку:
– Машенька, говори… Я слушаю тебя… я так рад слышать тебя… – И мужской голос в трубке внезапно сломался, скомкался и почти охрип.
Они оба замолчали на какое-то долгое, необъятное время.
– Я не знаю, зачем я позвонила вам… – после паузы сказала Маня. – Просто я оказалась в Нью-Йорке, и мама сказала мне, что здесь родилась ваша бабушка, здесь, в Бруклине, и я приехала в Бруклин посмотреть на это место… И вдруг поняла, что я не только всю жизнь прожила без отца… Я прожила без… без всех этих бабок, прабабок, дедов, дядей, теть… без половины моего большого рода… Вы обокрали меня… У всех вокруг меня были большие семьи… А я!!! И теперь я эту безотцовщину передаю в наследство моим детям!!! Я так зла на вас!!! На тебя… – Тут Маня, осмелев, перешла на «ты». – Ты ведь бросил всех нас… И никогда о нас не вспоминал… И я звоню сейчас, потому что… я… хотела тебе все это сказать, о моей ярости на тебя… и теперь не могу… – И Маня тоненько, как в детстве, заплакала.
На другом конце провода повисло оглушительное молчание. И Маня, ужаснувшись своего монолога, нажала кнопку отключения. Ее сердце стучало, и ноги по-прежнему были ватными. Ей показалось, что сейчас она совершила свою самую большую в жизни глупость, что она переступила через свою гордость, через свое достоинство…
Но ее размышления прервал телефонный звонок. И это был отец.
– Маша, – тихо сказал он, – я знаю, что все это не телефонный разговор… Но чтобы наш нетелефонный разговор мог состояться, я должен сказать тебе несколько слов… Я не бросил вас… Так сложились обстоятельства, и я много пережил в своей жизни… Но я не хочу оправдываться, хотя у тебя и у Вари есть все основания меня обвинять… Все основания… Машенька, ты одна здесь? Или Варя с тобой?
– Нет, – всхлипнула Маня, – но со мной приехали мои дети – Марик и Лева… Правда, сейчас они уехали со своим отцом во Владивосток… А Варя не хотела тебе звонить… Она боялась, что ты не признаешь нас с ней…
– Марик и Лева… Это мои внуки? – Голос отца задрожал. – Сколько им лет?
– Они близнецы, им по шесть, – ответила Маня, и слезы побежали по ее щекам.
– Машенька, как долго ты будешь в Нью-Йорке? – спросил отец.
– Я завтра уже улетаю…
– Понимаю, – ответил отец, – я сейчас должен быть в Израиле, из-за моей работы в университете… Но ты могла бы прилететь ко мне в Хайфу! Ты и Варя, а?
– Варя ждет ребенка, так что она вряд ли сможет. К тому же у нее работа… Варя работает в школе, в Сибири, в Петухове. Она бросила аспирантуру в Москве, бросила свою физику и стала работать учителем в деревенской школе.
– Варя занималась физикой? – робко, но, кажется, с улыбкой спросил отец.
– Да.
Они помолчали несколько секунд.
– Машенька, а ты как? – спросил осторожно отец.
– Я никак, – усмехнулась Маня. – Меня бросил муж. Правда, я живу с детьми в огромном доме под Москвой, немного работаю…
– Как замечательно, доченька… Ты мать двоих сыновей – Марка и Льва, – тихо сказал отец. – Ты продолжила род… Ты дала жизнь… Послушай… Я сейчас так растерян, но я так счастлив, что ты позвонила… и я так счастлив, что моя дочь, находясь в Нью-Йорке, не рванула на шопинг в район Пятой авеню, а приехала в Бруклин, чтобы почтить память своих предков по линии отца, который… который… по тяжелому, по невероятному стечению обстоятельств оставил ее в младенчестве на многие годы…
Маня услышала, как отец заплакал… Она молчала, и по ее щекам тоже струились слезы.
– Машенька, – еле слышно произнес отец, – знаешь… найди сейчас вот этот адрес: Eastern Parkway, семнадцать… Это между Underhill Avenue и Plaza Street East, в Бруклине… Я пришлю тебе этот адрес сейчас в сообщении. Там находится старая синагога… Ее посещали наши с тобой предки… Ты их не потеряла. Их невозможно потерять… Они с тобой… Дойди туда… моя девочка… Моя дорогая девочка… И еще: приезжайте ко мне. С Варей и всеми детьми! Или ты сама… Я приму вас… Моя семья будет вам рада. Моя жена знает о вас, она будет рада с вами познакомиться… И мой самый младший сын, ваш брат Даниэль, будет ждать вас… Послушай, Машенька, у вас есть отец! И я так долго ждал этого звонка… Я пришлю мой адрес. Я буду ждать вас.