– Да, папа, – еле слышно проговорила Маня, – да, мы приедем к тебе. Папа.
– Маша, – снова сказал отец, – как там твоя… мама? Она здорова?
– Да, здорова, – ответила Маня, – здорова… и, кажется, навсегда одна… И еще… Папа… Почему ты исчез тогда?
– Связаться с вашей мамой сразу после моего отъезда было невозможно: меня выслали из страны в течение суток. Уже на следующий день я оказался в Вене, запертым в апартаментах, больше похожих на тюрьму. Затем меня отправили в Америку, где я получил статус беженца. В Америке я провел несколько лет, там я работал мойщиком полов в разных домах, пока случайно не встретился с моим бывшим коллегой, который за несколько лет до этого уехал в Израиль, в Хайфу. И стал там преподавателем университета. Он помог мне перебраться туда и начать преподавать физику. Пока существовал Советский Союз, звонить вам или приезжать к вам было тоже опасно. Опасно для вас: телефоны прослушивались, письма прочитывались, вокруг дома, скорее всего, дежурили люди. Как только появилась возможность, я приехал в Москву и хотел встретиться с вашей мамой. Я хотел приехать к вам в Петухово. Но ваша мама была обижена, истерзана, измучена… и она не захотела встреч… Я все эти годы материально поддерживал маму и вас, инкогнито… Но это, конечно, не восполнило ей и вам потерю мужа и отца… Я знаю это… Конечно, вы имеете полное право осуждать меня, но прошлое этим не изменить. Машенька… Но сейчас я жив, мама жива, все живы. Мы можем изменить наше настоящее и будущее… Приезжайте ко мне. Мои дорогие дети…
Когда они договорили, Маня почувствовала, что у нее страшно дрожат ноги, и она прислонилась спиной к стене старого здания. И, прислонившись к этой стене, ощущая вековую надежность этой каменной стены, нагретой солнцем, она на секунду представила себя крошечной девочкой, лежащей на огромных теплых ладонях…
Не то чтобы у нее не было сил идти дальше – она просто была на месте. Ей стало спокойно. Так спокойно, как никогда. Нет, она не перестала осуждать отца: он по-прежнему был для нее предателем и каким-то вымышленным персонажем – как царь из русской народной сказки, как выдуманный правитель выдуманного королевства… Но она услышала его голос… И этот голос был реальным: только что сказал ей: «Мои дорогие дети».
Она открыла сообщение, в котором отец прислал ей адрес этой старой синагоги. Прочитав адрес, она подняла глаза на табличку, висевшую на стене дома. Табличка гласила: «Eastern Parkway, 17». В это было невозможно поверить, но прямо сейчас Маня опиралась спиной на стену того дома, о котором ей сказал отец.
Довольно высокое, семи– или восьмиэтажное светлое здание… Маня хотела туда войти, но… испугалась… Она остановилась у входа. Ее то и дело задевали плечами и боками люди, которые спешили по улице по своим делам. Она понимала, что ей нужно или зайти внутрь, или уйти… Но она не решалась сделать ни того, ни другого… И вдруг из здания вышел пожилой человек. Он пристально взглянул на Маню и неожиданно спросил ее по-русски:
– Вы что-то ищете или кого-то ждете?
– Я? – изумилась Маня. – Нет-нет, я просто хотела посмотреть на это здание… Мой отец сказал мне найти эту синагогу…
– Что ж… значит, вы уже нашли то, что хотели, – улыбнулся ей незнакомец.
– Да, – ответила вслух Маня самой себе, – я нашла!
Часть 7
В один из теплых августовских дней, как раз тогда, когда Маня летала в Нью-Йорк, доктор Амин Альсаади за рулем собственной машины выехал домой. Его путь лежал в Германию, в Дюссельдорф, где находилось постоянное место его работы – кардиологический центр. В тот день его двухмесячная командировка в Петербурге закончилась, и через пять дней он должен был приступить к своей обычной работе в Дюссельдорфе.
Обычно он летал в Петербург на самолете, но в этот раз перед его очередной командировкой в Россию ему вдруг в голову пришла эта на первый взгляд странная идея – проехать этот путь за рулем. Он давно уже мечтал совершить это паломничество. Каждый раз, пролетая между Петербургом и Дюссельдорфом менее чем за три часа, доктор Альсаади всегда с жадностью рассматривал земли, над которыми он летел. Он всегда мечтал там побывать, но вместе этого делал выбор в пользу скорейшего способа путешествия – на самолете.
Так что в этот раз он построил маршрут, от которого заранее был в восторге. Ему захотелось задержаться в Пскове, в котором они с Машей когда-то давно однажды побывали, и теперь вот уже несколько лет хотелось походить по его старинным улочкам, помечтать и подумать. Ему не хотелось думать, что мысль о том, чтобы сюда однажды вернуться, была вызвана воспоминаниями о Маше. Просто, не так давно увлекшись фотографированием, он хотел сделать снимки старинных домов, да и, честно говоря, вот уже пару лет не брал отпуск. Так что и кроме воспоминаний о Маше причин приехать сюда было хоть отбавляй. К тому же это было бы отличной передышкой перед новым рабочим рывком.
Но было еще одно обстоятельство, из-за которого он не торопился домой, в Германию. Это обстоятельство еще ни разу не было облечено им в слова, но ощущалось совершенно явно: его подруга Хелена, с которой он уже давно хотел расстаться. Эти отношения страшно тяготили его, и он даже был рад, что время от времени уезжал работать в другую страну.
Не то чтобы он ее не любил, нет, напротив, он испытывал к ней чувство благодарности за то время, которое они были вместе, но… он уже от всего устал. Хелена была милой, приятной женщиной, но по неизвестной причине с каждым днем она докучала ему все больше. В самом начале их отношений, примерно год назад, ему нравилось, как она выглядела, нравилось, как звонко она смеялась, нравилось, как бесконечно соблазняла его. А ей очень нравилось, что он, Амин, – врач!
Порой она гениально делала вид, что внимательно слушает его рассуждения, разделяет его взгляды и восхищается его умом. Но он понял, что принял желаемое за действительное: ее не интересовало ничего из того, что интересовало его. Да, иногда она слушала его рассуждения о медицине и о жизни, но ей это очень быстро надоедало, и она вновь и вновь переключалась на разговоры о магазинах и распродажах. И о том, что нужно купить дом побольше и взять кредит на то и на это. Все это раздражало Амина. Сначала чуть-чуть, а потом все больше и больше. К тому же все чаще Амин думал, как могла бы сложиться его жизнь, если бы он женился на Маше.
У него после Маши и до встречи с Хелен были, конечно, женщины, но все же ни в ком он так и не смог найти это уникальное Машино свойство – быть по-детски открытой и легкой. В ее голубых глазах он часто видел неприкрытый восторг от самых простых вещей – ясного неба, солнца, цветов, растущих вдоль московских улиц. Она умела быть совершенно доверчивой и непосредственной. Она принимала его нежность и ласку, открываясь ему всем сердцем. Когда-то давно, еще до встречи с ней, он представлял себе истинную женщину именно так. Всякий раз, когда ее ладонь так доверчиво лежала в его ладони в те часы, когда они вместе гуляли по Москве, его тоже охватывал восторг. Ему хотелось вылечить все человечество только потому, что она, Маша, так вдохновляла его. Конечно, порой он разглагольствовал чрезмерно, пытаясь выглядеть в ее глазах еще важнее, еще значительнее, и надувался как индюк. Но все же благодаря тому что она любила слушать то, что он говорит, он получал вдохновение от Всевышнего, и уже тогда, возможно благодаря Мане, он начал придумывать свой метод исцеления людей, за который его теперь так ценили пациенты.
Притом что Маня была из небогатой семьи, она никогда ни о чем его не просила. Она была рада всем его скромным подаркам. И он мечтал, что, когда он станет настоящим врачом, положит к ее ногам весь мир и она никогда не будет ни в чем нуждаться. Он не замечал в ней никакой практической хватки, и ему это нравилось в ней. И ему сейчас этого очень не хватало.
Все эти годы ему не хватало ее. Какой бы она на самом деле ни была.
Почему же он никак не мог расстаться с Хеленой? Он знал ответ: у него все время было ощущение, что он надрывается, работая: дело даже было не в деньгах. То ли после истории с Машей, то ли из-за того, что у него был такой характер, но ему все время казалось, что он может работать лучше, интенсивнее! Поэтому-то он брал больше пациентов, больше дежурств.
Но все же он понимал, что в его профессии ему нельзя надрываться, торопиться; ему нужно то и дело останавливаться; прислушиваться – к пациенту, к его истории, он должен был вести себя как охотничья собака; ему важно было быть внимательным, быть чувствительным, чтобы за одним словом, сказанным пациентом, он мог увидеть всю картину его жизни – его страдания, его чаяния, его несбывшиеся любови… Он давно уже понял (в первую очередь благодаря его отцу, деду и дяде – врачам), что лечить сердце человека – это помогать ему учиться любить… И это было бы просто преступлением – работать «больше и больше» в то время как ему следовало работать… внимательно…
Амин замечал, как на него с тревогой смотрит его мать, как иногда хмурится отец. Родители, конечно, никогда ничего не говорили ему, но он видел, как они сожалели, что он так ни на ком и не женился. Или ему просто казалось, что они сожалели. Возможно, сожалел он сам. Сожалел, что тогда, впав в страшную ярость и обиду, так и не женился на Маше; что не стал бороться за эту женщину.
Так что доктор Альсаади ехал по трассе Санкт-Петербург – Псков и всю дорогу думал только о Маше. Кажется, он это понял только сейчас! В эту минуту, когда в зеркале заднего вида исчезли Пулковские высоты, когда перед ним расстилалась бескрайняя гладь дороги, которая так располагала к долгим и трудным размышлениям.
Два месяца назад, в июне, услышав голос Маши в трубке, впервые за тринадцать лет, был вне себя от гнева: как она смела после того, что она сделала, сотворила с ним, звонить ему через столько лет и предлагать встречу! Он в ту секунду гордился собой, своим самообладанием. Если бы она набралась наглости и приехала к нему, он задушил бы ее своими руками! Так что она могла бы быть ему благодарна за то, что он сумел вежливо и деликатно отказать ей во встрече. Но вот теперь, думая о том, что ему не хочется видеть Хелену, он понял, что стал встречаться с этой женщиной только потому, что она внешне была оче