Маня встала и, с трудом двигая тяжелыми ногами, вышла из гостиной. Еле поднялась в спальню на втором этаже и рухнула на кровать лицом вниз. Она лежала так некоторое время. Она надеялась, что Леонид передумает сейчас, поднимется к ней и скажет: «Что-то я лишнего наговорил, забудь, пойдем прогуляемся».
Так ведь бывало иногда, когда он впадал в ярость, орал на нее или замахивался, чтобы ударить, а потом раскаивался, приходил и жалел, извинялся, дарил подарки… Но она пролежала целый час, а он не пришел. И, наоборот, она услышала, как его автомобиль вкрадчиво поурчал мотором и уехал.
Настал совсем поздний вечер. Дети ходили на головах в своей комнате, и ей следовала встать и пойти к ним. Спросить, что там в школе… Но она не могла.
И тут среди хаоса, который царил внутри, расслышала внутренний голос.
Этот голос сказал: «Позвони своему отцу».
Сначала тихо. А потом совершенно оглушительно: «Тревога! Позвони отцу!»
До этого самого дня несколько раз она давала отцу поговорить с Мариком и Левой. Пусть это случалось нечасто, но все же дети увидели своего дедушку. Пусть он был пока говорящей головой на экране компьютера. А она, в свою очередь, почти научилась с ним разговаривать без ощущения сильной ярости и чудовищного осуждения. Оставалась только небольшая память о его предательстве, но с этой памятью она ничего не могла сделать… И это было уже хорошо… По крайней мере, это было уже что-то.
На часах было около десяти вечера. Маня некоторое время поколебалась, но все же села за компьютер и позвонила отцу по видеосвязи.
– Да, Машенька, – моментально отозвался отец. – Я так рад твоему звонку! Как ты? Я все еще жду вас всех у себя в гостях! В этой прекрасной стране, где всегда, между прочим, лето…
Но тут отец увидел, что дочь сама не своя, и замолчал.
– Пап, – еле выговорила Маня и заплакала.
– Что случилось? – встревоженно спросил отец. – Все здоровы? Ты, твои дети, твоя мама, Варя?
– Да, папа, все здоровы… – сквозь слезы проговорила Маня. – Я не знаю, почему звоню, но мне, кажется, нужен твой совет…
Маня рассказала отцу о предложении Леонида.
Отец выслушал Маню и тихо спросил:
– Маша, я понимаю, что после долгих лет, когда мы не имели возможности быть вместе, я, наверное, не имею права задавать подобные вопросы. Но я все-таки спрошу: почему ты… почему… ты с этим мужчиной? Ты уверена, что ты хочешь быть с ним? Отправить таких маленьких детей за границу, в какую-то школу, одних… Это… Ты сможешь спать спокойно, сделав это?
– У меня нет другого выхода… Леонид любит меня… и он просто ревнует, наверное, и это можно понять…
– Машенька, я мужчина, и мне уже много лет… И с моей точки зрения, это вряд ли можно назвать любовью…
– Что же тогда любовь? То, что ты сделал с матерью? – выкрикнула Маня и вся похолодела. Ведь она вовсе не собиралась нападать на отца. Ей ведь даже казалось, что она об этом почти забыла…
Отец в ответ молчал.
– Прости меня, – тихо сказала Маня. – Я не знаю, откуда это выскакивает каждый раз, когда мы общаемся… За это ты меня бросишь еще раз, да?
– Дочь, послушай, – ответил отец. – Не думай про это. Говори что хочешь. Это даже лучше, когда я понимаю, что у тебя на душе. К тому же тебя трудно бросить – ты так далеко от меня!
Они улыбнулись друг другу.
– Спасибо тебе, папа, – ответила Маня, чувствуя сливочный вкус этого слова «папа».
Часть 9
Настал февраль две тысячи восьмого.
Маня не выполнила просьбу Леонида. Дети по-прежнему были с ней, и она по-прежнему жила с Леонидом. Но теперь это было довольно тяжелое существование.
Леонид все время был в плохом настроении: его бизнес шел все хуже, к тому же бывшие жены снова затеяли с ним судебные тяжбы.
Маня понимала, что нужно уходить, спасаться, но никак не могла найти на это силы. Вместо этого она пыталась обойтись полумерами: она говорила ему, что хотела бы возобновить свою работу, так как у него теперь сложно с финансами, но он воспринимал это как упрек в его несостоятельности и по-прежнему не желал об этом слушать.
Ночей любви у них больше не было. Леонид часто уезжал под вечер и возвращался только утром или вообще на следующий вечер, и у Мани появилось подозрение, что у него кто-то есть.
Настало очередное ледяное зимнее утро. Маня проснулась одна в своей постели, так как Леонид этой ночью в очередной раз не ночевал дома. Детей тоже не было дома: накануне она отвезла их в гости к матери.
Ей было зябко, она дрожала. Она спустилась на первый этаж и взяла большой пуховый платок. Еще живя с Максимом, она хотела выбросить этот платок: старый, с вылезшим пухом, еще бабушкин. Но почему-то не выбросила. И теперь, в этом огромном доме, самом большом в их поселке, где было решено (ею же, в целях экономии) топить не во всех комнатах, было так холодно и неуютно, что только этот платок и спасал ее.
Она накинула платок на плечи, и внезапно появившаяся дрожь так же быстро исчезла.
Маня перевела дух и выглянула в окно. Этот короткий зимний день только начинался: на горизонте горела красно-желтая полоска, освещавшая аккуратный сад (приведенный в порядок ее руками), окружавший дом со всех сторон.
Она поднялась на третий этаж, в верхнюю гостиную: ей хотелось посмотреть на окрестности с высоты. С этого ракурса поздняя яркая рассветная полоска на горизонте смотрелась неуместно радостным ярким пятном и освещала все эти дорогие дома. Их стекла бриллиантово блистали, чугунные ограды с причудливыми узорами радовали глаз, а красные и желтые черепичные крыши делали всю округу похожей на сказочный городок. А в самом дальнем уголке поселка был их форпост – пункт охраны, который сюда, в святая святых приличных людей, пускал только своих.
Когда она только переехала сюда, в дом Леонида, каждый раз, когда она видела этот пункт охраны и людей в серой форме, обращавшихся к ней очень почтительно и по имени-отчеству (Мария Борисовна!), чувствовала радость. Даже триумф.
Она поежилась.
В ту же секунду она увидела соседку Карину, которая везла на санках маленького сына в детский сад. Обычно его водила няня, но порой Карина любила прогуляться до детского сада. Каринин сын выгибался, капризничая, а Карина весело покрикивала на него так, что было слышно Мане, у которой на глаза моментально навернулись слезы, и невидимый камень лег ей на сердце.
Маня проплакала весь день, ей было жаль ее детей, которые из-за нее оказались заложниками этой ситуации. Она плакала и по себе, и по всему, что она потеряла в пылу этой дьявольской гонки за призрачным, так и не наступившим счастьем: по ее подругам – Валечке и Лизе, которых она так давно не видела и не слышала, по задушевным разговорам с матерью, Варей и Кирей и…
И в тот момент, когда этот зимний день погас, так рано и так безвозвратно, внизу хлопнула входная дверь.
Она спустилась в холл. У двери стоял Леонид.
– Послушай, – сказала Маня робко, – я думаю, что мне все же нужно чем-нибудь заняться… Мне нужно заняться работой, потому что я…
И она вдруг увидела, что лицо Леонида покраснело от ярости, он весь затрясся и заорал чудовищным голосом:
– А я думаю, что тебе отсюда нужно убираться!!!
– Почему «убираться»? – еле дыша от страха, спросила Маня.
– Ты сама знаешь, почему! Потому что мне надоели эти чертовы проблемы. Мне надоело твое нытье! Убирайтесь отсюда все! Сейчас же!!!
И прежде чем Маня успела опомниться, он схватил ее и вышвырнул за дверь. На февральский мороз. В одном домашнем платье и с бабушкиным платком на плечах.
Маня поднялась, не понимая полностью, что только что произошло. Она поняла, что только что упала и больно ударилась коленом и головой. Тут же ощутила, как сильный мороз моментально оглушил ее и сковал по рукам и ногам.
Она, еле доковыляв до входной двери, начала колотить в нее изо всех сил. Но Леонид не открыл.
Маня с трудом дошла до флигеля охраны, постучала в дверь и, когда охранник открыл ей, она, чувствуя сильную слабость, качаясь, вошла внутрь и упала в обморок.
Часть 10
Ранним апрельским утром две тысячи восьмого года доктор Амин Альсаади проснулся в прекрасном настроении. После целой недели напряженной работы в кардиологическом центре впереди у него были два выходных. За окном распевал песни птичий хор, включая зеленых попугаев, которые вопреки всем законам природы жили в дюссельдорфских парках как на своей австралийской родине. Солнце светило ярко, и в приоткрытые окна веяло ласковым теплом и свежестью.
Амин любил весну в этих краях: она наступала всегда без опозданий и вдохновляла его на новые свершения. Что бы ни происходило вокруг.
Амин сварил себе крепкого черного кофе в маленькой турке, подаренной ему матерью в прошлом году. С удовольствием выпил его и решил, что сегодня он просто поплывет по течению, как давно и мечтал. И этому плаванию он отведет всю первую половину дня.
Во второй половине он заберет племянника и племянницу – детей младшей сестры, и они вместе поедут в аквапарк, как он им давно и обещал.
Он созвонился с сестрой, обсудил с ней планы на день и вдруг вспомнил о Маше.
Амин помрачнел и тяжело вздохнул.
Вернувшись домой из России, почти два года назад, он больше там не был. Он положил конец своим командировкам в страну, где всё напоминало ему о Маше. Тогда, ночью под Псковом, сидя в машине, двигатель которой был поврежден плохим топливом, и ожидая помощи, он чего только не передумал! Сначала он хотел бросить машину на дороге и на попутном транспорте все-таки доехать до Москвы, к Маше. Но за несколько часов ожидания на совершенно пустой дороге он остыл, пришел в себя и понял, что это был знак, посланный ему свыше. Знак, что в Москву ему дороги нет. Знак, что нужно забыть эту любовную историю, произошедшую с ним в далекой юности, потому что прошло слишком много времени с тех пор. И он, и Маша – все изменились.