– Найди мне адрес Маши, пожалуйста.
– Да, – тихо сказала Лиза. – Я найду. Обязательно.
Часть 11
Людмила Казаринова, мать Мани, с годами стала мягче. Теперь она уже не пыталась командовать детьми, как прежде: теперь она была счастливой бабушкой троих родных внуков: двоих Маниных детей, Вариной дочки Вероники и названой бабушкой Кириной дочки Лены. И она была счастлива от этого! Преподавание теперь занимало ее не так, как раньше. У нее было некоторое количество часов в ее физико-математическом интернате, но все же основное время она могла посвящать себе, детям и внукам.
К тому же вот уже более двадцати лет она получала ежемесячную материальную помощь от неизвестного лица и благодаря этому могла работать в свое удовольствие. Не думая о деньгах. Поначалу она пыталась выяснить, от кого были эти деньги. Но на все вопросы в банке ей отвечали, что лицо, отправляющее перевод, желает остаться неизвестным. Так что она оставила эти попытки и просто принимала этот ежемесячный дар, лишь догадываясь, кто это мог быть.
Варину дочь, маленькую Веронику, и дочку Кири Леночку она видела уже несколько раз. Став их бабушкой, она регулярно ездила в Петухово, где проводила довольно много времени. Там царила настоящая идиллия: целых четыре поколения вместе – прабабушка, бабушка, внуки, правнуки. Людмила вполне ладила со своей матерью, потому что теперь у них не было разногласий: их объединяла забота о новорожденных малышах.
Когда Людмила в последний раз, в январе и феврале, была в Петухове, о Мане говорили робко, вполголоса. Никто не знал, как Мане помочь, потому что в последнее время та сама ни с кем не хотела разговаривать и дома никого из родных и друзей не принимала. Они говорили между собой о том, что нужно собраться и всем вместе приехать к Мане, чтобы поддержать ее, но тянули с этим, не зная, как к ней подобраться.
А в конце февраля, через пару дней после того, как Людмила вернулась из Петухова домой в Москву, раздался звонок в дверь.
На пороге стояли Маня, Лева и Марик. Бледное лицо Мани с темными кругами под глазами почти ничего не выражало. Казалось даже, что она с трудом держится на ногах. Дети тоже были непривычно тихими, они то и дело испуганно глядели на мать.
– Мы поживем у тебя немного? – спросила Маня безжизненным голосом.
Людмила растерянно кивнула. Лева и Марик торопливо, не говоря ни слова, разделись и на цыпочках ушли мыть руки.
Маня сидела в прихожей на стуле не раздеваясь и смотрела в одну точку. Людмила осторожно, словно Маня была хрупким стеклянным сосудом, сняла с дочери пальто и, не выдержав, обняла ее. Маня еле заметно шевельнулась в объятиях матери и снова затихла.
Весь следующий день Маня просидела дома. Она почти ничего не ела и из комнаты не выходила. Но на следующий день она собралась с духом и сходила в школу, находившуюся во дворе, чтобы договориться о детях. Затем они с матерью сделали небольшую перестановку, для того чтобы дети смогли жить в бывшей Вариной комнате – спать, играть и делать там уроки. Назавтра она выбралась в магазин и купила детям кое-что из одежды. Но на этом ее силы закончились.
Мать вопросов ей не задавала, и Маня была ей благодарна за это. Что она могла рассказать матери? Она и сама не понимала, почему очередная дверь в счастливую жизнь оказалась закрытой.
Маня знала, что нужно взять себя в руки и найти работу, чтобы быть чем-то занятой. Она даже сделала попытки снова связаться с Лалой и вернуть себе свое рабочее место в агентстве по найму домашнего персонала, но Лала была обижена и на звонки Мани не отвечала.
Отныне Маня каждый день с утра отводила детей в школу, потом делала что-нибудь по хозяйству, потом делала уроки с Левой и Мариком, но больше всего каждый день она ждала… ночи. Потому что проживать ночи было легче, чем проживать дни.
Ночи полны снов. Разных. Сны были страшными, красивыми, приятными, любыми… Главное, что, когда приходили сны, уходила реальность, которая была серой и безрадостной.
Некоторые сны так ее пугали, что она просыпалась среди ночи и чувствовала холод в икрах и стопах. А порой она не помнила, что именно ей снилось, и она просыпалась в поту и с неистово колотящимся сердцем. В некоторых снах она парила по воздуху. И это было так хорошо! Так нежно! И еще были сны, где она еле успевала спрятаться от чудовищной незримой угрозы, но при этом ей было не страшно. В таких снах ей было даже интересно.
Но лучшие сны – это были сны, в которых она видела змей. Она и сама не знала почему. Ведь, еще живя в Петухове, она ужасно боялась змей.
Варя, обожавшая этих тварей, пыталась Мане что-то о них рассказывать, доказывая их пользу и полную безопасность. Но Маня тогда Варе не верила. Зато поверила ей сейчас.
В Маниных снах змеи были самые необычные. Не такие, какие в изобилии водились в Петухове. В Маниных снах змеи были огромными, блестящими, яркими. Они бывали бриллиантовыми. Они бывали золотыми и платиновыми. У них были изумрудные глаза. Змеи, как хамелеоны, меняли цвет. Они летали по воздуху, плавали по воде и ползали по земле. Они скользили по деревьям и струились из кранов как вода. Змеи двигались бесшумно, но порой, прислушавшись, Маня улавливала едва заметный звон нежного колокольчика.
Порой какая-нибудь особенно яркая змея, похожая на Жар-птицу, выплывала на небо и сияла в небе вместо солнца…
Эти ночи были особенно счастливыми. Эти ночи позволяли Мане не думать о том, что жизнь кончилась.
Людмила надеялась, что, когда станет теплее, ее Маня воспрянет духом.
Но этого не произошло. Наоборот. Маня, ослабевшая и измученная, теперь все чаще лежала в постели. Она не желала принимать ничьей помощи.
Маня так и не разобрала свои вещи, которые ей привезли из дома Леонида, и теперь эти вещи – в мешках, сумках и чемоданах – лежали в ее комнате.
Людмила, спросив Маниного разрешения, эти вещи разобрала. И нашла там тряпичную куклу Пеппи, которую она подарила ей некоторое время назад. Черно-белый Манин портрет, на котором Маня – трогательная и изящная – была сфотографирована в профиль, Людмила повесила на стену, а Пеппи Людмила посадила на комод.
Маня не возражала – ей было все равно.
Прошло некоторое время, за окном уже вовсю бушевала весна.
Однажды, в один яркий апрельский день, Маня проснулась в хорошем расположении духа. Она встала и с удовольствием потянулась. И тут она обратила внимание на свою тряпичную Пеппи.
Маня улыбнулась и взяла в руку свою куклу – кукла была теплой на ощупь. И Мане даже показалось, что Пеппи придала ей сил.
Этот день прошел так хорошо, как давно уже не бывало. Она хлопотала по хозяйству, вымыла окна в своей комнате и комнате детей. Правда, весь день ее одолевала слабость – ноги были ватными, тело то и дело пробивала мелкая неприятная дрожь, но все же она засыпала, улыбаясь.
И в ту же ночь Мане приснился какой-то новый и необычный сон.
Маня увидела себя со стороны. Ей снилось, что она идет по узенькой тропинке. Тропинка змеилась среди высоченной, густой травы.
Маня просто шла. Без цели. Шла, не имея никакого зрительного ориентира. Трава была душистой, изумрудно-зеленой. Поэтому Маню совсем не тяготило то, что она идет, не зная куда и зачем.
Но вдруг тропинка кончилась, и Маня вышла на высокий крутой берег. А там внизу, покуда видит глаз, текла синяя, извилистая, широкая река. Мане в лицо ударил свежий ветер. И ей даже показалось, что от этого ветра она стала выше ростом. И ей стало легче дышать оттого, что она не могла налюбоваться этой мощной, полноводной рекой.
И тут ей на глаза попался маленький родник, который бежал из неизвестно откуда взявшейся белой высокой стены. Рядом с родничком на крошечной приставной скамеечке стояла глиняная кружка. Маня засмеялась от радости, потому что, оказывается, ей давно хотелось пить. Как только она выпила этой родниковой воды, рядом выросла церквушка. Небольшая древняя церквушка с толстыми надежными стенами и маленькими окнами. И в самом деле, на стене вдруг появилась табличка, гласившая, что церквушка построена в двенадцатом веке.
Маня быстро обошла кругом эту церквушку. В одном из окон Маня увидела батюшку. Батюшка служил службу. Но, заметив Маню, весело помахал ей рукой.
Маня обрадовалась: ей показалось, что именно этого батюшку она искала. Она побежала искать дверь, чтобы войти внутрь и спросить совета у батюшки. Но двери нигде не было. Да и окна все исчезли.
Маня расплакалась: ей показалось, что это долгое путешествие она проделала совершенно зря. Но только она так подумала, как увидела старушку, одетую в какое-то старое темно-зеленое пальто и с белым платочком на голове.
– Не о том ты, милая, горюешь. Не о том, – сказала ей старушка веселым голосом.
Маня подняла на нее опухшее от слез лицо и непослушным, слабым голосом спросила:
– А о чем мне надо горевать?
– Да ни о чем горевать не надо, – добродушно сказала старушка. – Богу твои страдания не нужны. Неужели ради страдания он такую красоту создал?
На этих словах старушка махнула рукой в сторону то ли прекрасной реки, то ли в сторону деревьев, на ветвях которых висели золотые яблоки; то ли в сторону холмов, окружавших реку, то ли в сторону безоблачного голубого неба и цветов и всего того, чего Маня уже много-много лет не замечала и даже забывала показывать детям. Хотя… может быть, старушка махнула рукой в ее сторону?
Маня оглядела себя: теперь она была одета в красивый сарафан, расшитый драгоценными камнями. Волосы ее почему-то были длинными и в беспорядке рассыпаны по спине.
Старушка, увидев растерянное выражение лица Мани, улыбнулась, внезапно обнажив ряд молодых белоснежных зубов, и это испугало Маню.
– И радоваться нужно, и красивой быть нужно, и земную любовь узнать нужно, и грешить человеку непременно нужно, и зубастой быть нужно!
– Так что же мне делать? – спросила Маня тихим голосом.