– Ничего не делать, деточка, ничего, – сказала старушка добродушно. – Вот, держи банан. Мне много вчера бананов привезли. Одна не съем.
Маня, как младенец, который внезапно увидел улыбающееся лицо матери совсем близко, широко улыбнулась:
– Я думала, что вы дадите мне яблоко!
– Дала бы, деточка, дала бы, деточка. Но сегодня у бабушки есть только бананы. Я же не змий какой, – ответила бабушка, снова блеснув всеми своими зубами.
Вдруг Маня поняла, что она много дней ничего не ела и не пила, и что еле держится на ногах от усталости. Она села на огромный камень, нагретый солнцем, и стала есть банан, который ей вдруг показался самой вкусной едой. Старушка тем временем принесла ей воды из родника. Маня глотнула из глиняной кружки.
Старушка присела поодаль, смотрела на Маню и улыбалась. А потом она встала и сказала ей:
– Ну, отдохнула я, пойду теперь. Еще дел много. А ты, красавица, попросись на постой до завтра во-о-он в тот дом. Там моя сестра живет, у нее я гостила пару дней. Скажи, что Дарья Вашукова сказала тебе к ней попроситься на постой. А завтра, как выспишься, иди к батюшке нашему – отцу Александру. В тот маленький храм. Завтра он там целый день будет. Но на меня уж не ссылайся. И вот еще: батюшка может тебя не принять. Может сказать, что сама до всего дойти должна, молиться, поститься и все как полагается. Тогда как он скажет, так и сделай. Езжай домой, молись, постись. Но если примет и выслушает тебя, то это хорошо будет. Батюшка мудрый у нас, повезло нам с ним. Ой повезло. Платочек-то на голову есть у тебя?
Маня, удивленная поворотом разговора, растерянно отрицательно покачала головой.
– Тогда у сестры моей Людмилы попроси, она даст тебе платочек. Иди, милая, иди, ничего не бойся.
– Почему вы мне помогаете? – тихо спросила Маня у старушки.
– Так и я молодой была! – добродушно ответила старушка. – И не меньше твоего наворотила. Я вот думаю так: мы, бабы, вместе должны держаться. Мир вокруг мужской, железный… А мы, бабы, как змеи, к земле близко, все слышим, все чуем, все знаем наперед. Мужики пусть имеют свою власть, она им силу дает.
– А нам что силу дает? – чуть дыша от волнения и усталости, спросила Маня.
– Нам земля силу дает, и то, что мы, бабы, друг друга держимся. Пусть вздорим иногда, но вместе все равно. Я вот с Людмилой, сестрой, поругаюсь, бывает, в дым! А потом обниму ее. Нет родней человека. Ой! Разболталась я сегодня, прости господи. Пойду, пора мне! Прощай, милая, прощай.
Маня хотела ее поблагодарить, да пока вставала и отряхивала подол сарафана от травы и пыли, старушка исчезла.
А на ее месте появился аккуратный маленький домик с желтыми стенами, с двумя окошками. Из домика вышла женщина. Маня изумилась: женщина была очень похожа на ее, Манину, мать, только она была одета в длинное платье, на голове у нее был платок в синий цветочек, а на ногах – резиновые сапоги.
– Кто ты? – сурово спросила женщина.
– Меня прислала Дарья Вашукова, – кротко ответила Маня, так, как научила ее старушка.
– И чего это она тебя ко мне, интересно, прислала? – буркнула женщина и, взявшись за лейку, начала поливать внезапно появившиеся здесь кусты красных роз.
– Я не знаю, – робко ответила Маня. – Я вообще-то хотела к батюшке сходить за советом…
– О чем советоваться хочешь? – Людмила сменила гнев на милость.
– Да… я даже не знаю… просто… поговорить.
– Знаешь, вот что я тебе скажу. Батюшка наш занят будет несколько дней. Ему не до тебя. А ты поживи у меня и помоги мне. Видишь, сколько крапивы. Выполи ее. Она мне всю клубнику заглушила. Потом гусениц с капусты собери, а то капусту мою сожрали. И двор чисто вымети.
Маня взялась за дело. Она начала с крапивы. Крапива сильно жгла ей руки. Да так, что на ладонях плясало самое настоящее пламя. А крапивы при этом становилось все больше. Потом Маня взялась за гусениц. Но как она ни старалась их убрать, гусеницы наступали и все быстрее и быстрее пожирали капусту. Потом Маня мела двор, и пыль собиралась клубами над ее головой, а потом снова толстым слоем покрывала двор.
Людмила же стояла рядом, смотрела на Маню злыми глазами.
– Что же ты делаешь? – сварливым голосом спросила Людмила.
– У меня ничего не получается, что бы я ни делала, – вздохнула Маня.
– Это потому, что ты помощи не просишь!
– Чьей помощи? – спросила Маня.
Вместо ответа Людмила принесла Мане огромные пяльцы, в которые был вдет кусок белой ткани. Маня глянула на ткань, на которой то появлялось, то исчезало изображение мужского лица. И хоть это было просто изображение, Мане стало страшно, ей захотелось убежать, но она не могла. Ее тело стало тяжелым и неповоротливым, ноги приросли к земле. Она хотела крикнуть, но онемела. Тогда Людмила дала Мане шкатулку и велела достать оттуда иголку.
Маня еле совладала с тяжелыми руками: она открыла шкатулку и увидела иголку, воткнутую в золотую подушечку. Только Маня поднесла руку, чтобы взять иголку, как поняла, что иголка докрасна раскалена. Она отдернула руку и хотела отказаться выполнять задание Людмилы. Подняв глаза на Людмилу, она увидела, что теперь перед ней была не Людмила, а огромная змея, блестящее тело которой извивалось перед ней. Маня поняла, что она не может ослушаться этой змеи. И схватила эту иголку.
Иголка жгла Мане руки: Манины пальцы моментально покрылись волдырями, кожа кое-где слезла, но Маня вышивала это изображение мужского лица.
Пока она вышивала – лицо постоянно менялось: то с ткани на нее смотрело лицо Кири; то Амина; то лицо мужчины с длинной бородой; но когда Манина работа приближалась к концу, то на ткани оказалось… изображение ее отца.
Потом этот сон закончился, и ей начали сниться какие-то другие сны – непонятные, словно она их видела через матовое стекло.
Иногда Мане казалось, что она спит слишком долго и никак не может проснуться. Порой – что рядом с ней на кровати кто-то сидит. Этот «кто-то» наклоняется к ее лицу, что-то говорит ей, зовет ее. У этого «кого-то» был очень знакомый голос, но она не могла его вспомнить. Глаза ей открывать совсем не хотелось. Ей было и так хорошо – в этом своем тихом внутреннем мире, куда никто не мог войти, где никто не мог ее побеспокоить; причинить ей боль. Даже во сне она радовалась тому, что наконец нашла свой идеальный способ существования.
Со временем ей стало казаться, что прямо там, во сне, она заглядывает в черный туннель, но этот туннель не пугал ее: ей просто хотелось посмотреть, что там, в этой черной глубине. Черная глубина звала ее.
Амин в начале мая две тысяча восьмого года вылетел в Москву. Его самолет приземлился в аэропорту Шереметьево в восемь утра.
Накануне Амин узнал от Лизы, что Маня живет в квартире своей матери.
Конечно, он помнил этот адрес все годы. Ему совершенно не доставило труда узнать и сам дом, и подъезд. Он помнил каждую минуту, проведенную в этой квартире, в Машиной комнате.
И когда он вылетал из Дюссельдорфа, ему казалось, что нет ничего проще, чем прилететь в Москву и просто приехать к Маше домой. Но теперь, стоя у выхода из аэропорта, он понял, как это трудно сделать.
Откроет ли ему дверь Машина мать? Что она ему скажет? Захочет ли сама Маша видеть его? Как ему самому быть, зная, что Маша теперь и в самом деле была замужем? Как его примут ее дети? Что он скажет родителям, если они с Машей помирятся? В его роду никто даже не слышал о разводах.
Пока он сидел в самолете, ему казалось, что он кое-как договорился с собой и что все его сомнения и страхи – это ерунда и, возможно, все будет хорошо. Ему казалось, что главное – это просто быть вместе с той, которую он так и не забыл за все годы и которая ему была нужна.
Но, ступив на землю, Амин понял, что все эти вопросы занозой засели в его голове и совсем не желали решаться. Настолько засели, что Амин даже чуть было не купил сразу билет на обратный, сегодняшний, рейс. Но все же… он представил себе, как он вернется домой; как его дни снова потянутся однообразной вереницей; как он снова будет гадать, как сложилась бы его жизнь, если бы он не расстался с Машей.
Так что Амин решительно вышел из здания аэропорта, сел в такси и назвал адрес. А дальше… будь что будет.
Пока он ехал в такси, он получил эсэмэску от Хелены. Она писала, что жалеет об их расставании и снова хочет быть вместе с ним. И просит одного – возможности встретиться с ним и поговорить.
Амин брезгливо поморщился. Затем стер эту эсэмэску и сразу напрочь о ней забыл.
Через час он был на месте. Чуть поколебавшись, он вошел в подъезд, поднялся на этаж и позвонил в дверь. Но ему не открыли. Он подождал немного и, спустившись вниз, сел ждать на скамейке у входа.
Он просидел около подъезда почти три часа и уже собирался уехать в город, чтобы вечером вернуться, как вдруг он увидел… мать Маши.
Конечно, Амин сразу узнал ее. Ее лицо навсегда впечаталось в его память в тот самый вечер, когда мать дала им с Машей понять, что она согласна на их брак, а потом Людмила приехала к нему в общежитие и объявила о том, что на пути их брака лежат непреодолимые препятствия… Да, ее лицо, ее глаза, горевшие тогда страшным светом, запомнились ему навсегда.
Он узнал ее. Она постарела за эти годы. Потемнела лицом. Она как будто стала ниже ростом. И сейчас она шла по двору, докуривая сигарету. Шла медленно, будто тащила тяжелый камень на своих плечах.
Он хотел встать и подойти к ней. Но не смог. Он словно прирос к скамейке, на которой сидел.
Людмила прошла мимо, не заметив его.
Амин подождал несколько минут и только после этого вошел в подъезд и поднялся на нужный этаж.
Людмила Казаринова вот уже несколько дней сходила с ума, беспокоясь за дочь. Сначала она думала, что Маня, пострадав пару месяцев, придет в себя. Так, как это уже бывало в ее жизни. Но теперь Людмила видела, что с Маней происходило что-то странное. Ей стало казаться, что Маня расхотела жить.