Попрощавшись с отцом, Амин быстро, рывком подскочил к окну и еще раз вдохнул теплый воздух. А потом схватил свою сумку, судорожно начал в ней что-то искать и достал упаковку духов, которые он привез с собой Маше в подарок. Волнуясь, вскрыл упаковку и взял в свою руку Манино запястье. Нащупал ее пульс – пусть слабый, но спокойный и ритмичный, – и на эту точку, в которой ощущался Машин пульс, он бережно капнул духами…
На этот раз Манин сон был другим. Хоть в этом сне она проваливалась в землю, тонула в болоте, ее запирали в подвале, пытали, ей все же не было страшно! Она просто поняла, что наконец пришло время действовать. Пришло время выбраться из этого сна, выбраться к солнцу.
И она сквозь сон, сквозь черноту, вдруг почувствовала аромат. Аромат, напоминавший ей что-то…
Сначала этот аромат был довольно сильным – в воздухе запахло ванилью и шоколадом, и еще чем-то очень сладким, знакомым с детства. Но через несколько минут аромат изменился: Маня почувствовала какие-то цветочные ноты и еще что-то знакомо-незнакомое, а потом, через некоторое время, запах снова как будто поменялся. В нем угадывались другие ноты – какие-то более основательные, древние: то ли запах раскаленного песка далекой пустыни, то ли свежий запах моря… Или нет, скорее запах земли… Да-да! Так пахла земля в Петухове после дождя жарким июньским днем, когда было так хорошо ходить по траве босиком, вдыхать буйство запахов и ощущать нежное солнечное тепло на своей коже. И вокруг – такая свобода и благодать…
И Маня поняла, что она плачет… Плачет во сне… Но потом она почувствовала сквозь этот сон, сквозь это свое бесконечное забытье, что кто-то вытирает платком слезы с ее лица…
Она с огромным трудом приоткрыла глаза и увидела… мужчину… которого она, кажется, видела когда-то… в одном из своих длинных и красивых снов. Или нет… возможно, она видела его в детстве… Хотя нет, в ее детстве его быть не могло. Он слишком отличается от всех, кого ей приходилось видеть в детстве… Может быть, в юности? Где же, где она могла его видеть?!
И вдруг память вернулась к ней, и она, неожиданно солнечно улыбнувшись, как улыбалась только в детстве, прошептала:
– Амин… Это ты!
– Маша! – выдохнул Амин. – Маша! Я здесь!
Теперь же, увидев, что Маша открыла глаза и осмысленно смотрит на него, он взял в свою большую горячую ладонь маленькую Манину ладошку, которая теперь пахла и Средиземным морем, и маленькой цветочной лавкой в Медине, и пахлавой, и розами, выращенными его мамой на балконе, и этим благоухающим воздухом его маленькой горной страны, которая сейчас была от него невыносимо далеко… И с которой его соединяла сейчас только эта маленькая ладошка измученной женщины.
Амин почувствовал, что на его глазах показались слезы: наконец они снова были вместе. Как раньше. Мужчина и женщина, окутанные облаком из запахов мирры, амбры и сандала.
Маня быстро шла на поправку. Амин поставил ее на ноги за несколько дней, заботясь о ней как о нежном цветке, которому нужны были солнце, вода и животворная почва.
Он не задавал ей вопросов о ее прошлом и сам ничего не рассказывал – сейчас это все было совершенно не важным. Он мечтал только об одном – сделать так, чтобы она окончательно поправилась. И он делал это. Делал это так, будто за его плечами не было учебы на медицинском факультете; будто не было его многолетней практики в западных клиниках. Ему казалось, что он превратился в древнего знахаря, целителя, как его дальние предки, об искусстве врачевания которых иногда ему рассказывали его дед, отец и дядя.
Он несколько раз звонил отцу, который диктовал ему кое-какие рецепты. Амин ездил на рынок, где покупал травы; несколько раз побывал у одного ливанского врача, который работал в Москве, и просил его совета.
Людмила помогала Амину как могла. Она тоже ездила на рынки и ходила в аптеку, добывая те странные продукты и ингредиенты, о которых просил ее Амин. И каждый день она без конца благодарила Бога за то, что он послал ей и ее дочери Амина.
Маня полностью покорилась Амину: она пила все эти горькие настойки, вдыхала все эти то приятные, то совершенно отвратительные пары из эмалированной кастрюльки. И поначалу даже думать не думала о любви, об их с Амином воссоединении или о чем-то подобном. Но постепенно, все больше с каждым днем она чувствовала, что быть с Амином – это самое естественное, что может быть в ее жизни.
Так прошла неделя. Длинная, как жизнь, и короткая, как миг. Теперь Маня чувствовала себя гораздо лучше: лишь небольшая слабость в теле напоминала ей о ее странном недуге.
Они с Амином все время были вместе, не расставаясь ни на секунду. Амин заботился о ней. Делал разные странные, необычные для Мани вещи.
Иногда он, как и когда-то, рассказывал Мане о Ливане. Он много говорил ей о своих родных – о родителях, братьях, сестрах, племянниках. Однажды упомянул о Хелене (о том, что она была, а теперь – нет), и то потому, что Маня осторожно спросила его, есть ли у него женщина. Маню он не спрашивал ни о чем.
Он жалел об одном – о том, что в эти дни Маниных детей не было дома.
Отец детей, узнав о Маниной болезни, прилетел в Москву и на несколько недель забрал их к себе.
Мане тоже хотелось показать сыновей Амину, но она пока была еще слаба.
Маня понимала, что, прилетев в Москву ради нее, Амин сделал невозможное: ему постоянно кто-то звонил с работы, что-то спрашивал о пациентах, на телефон приходили бесконечные сообщения. Но Амин был рядом с Маней, своими поступками показывая ей, что сейчас она – в центре его вселенной.
Мане рядом с Амином было спокойно. Так спокойно, как никогда в жизни. Это было похоже на время их юности, когда они встречались. С той только разницей, что тогда она трепетала, думая об их совместном будущем: о том, будут ли они жить в России или уедут куда-нибудь – в Германию или на Ближний Восток. Тогда это казалось и страшным, и интересным… А теперь… Теперь она ничего не ждала. То ли ей было страшно думать об этом самом будущем, то ли ожидание и предвкушение требовали сил, которых сейчас у Мани не было.
Иногда она думала: продолжают ли они любить друг друга? Иной раз ей казалось, что да, а иногда она думала, что сейчас она была для Амина просто пациенткой. И не более того.
В ее сердце сейчас был вакуум: она представляла себя лодкой, потерпевшей крушение и чудом уцелевшей в открытом море во время шторма. Хорошо еще, что она осталась жива. К тому же все ее прошлые попытки обрести счастье были неудачными, точно так же, как и попытки женщин ее семьи.
Все чаще сейчас Маня думала о Варе: Варя, выйдя замуж за своего Сергея и родив от него ребенка, казалась ей совершенно обычной, прежней Варей. Бушевали ли по-прежнему любовные страсти между ними? Была ли Варя (умница Варя с блестящим образованием, с прекрасными перспективами) счастлива с простым человеком, который так отличался от нее?
Да, конечно, Варя не рвалась в Москву, она по своей воле осталась в деревне, растила своего ребенка и умудрялась работать в школе. Но была ли она счастлива? Была ли счастлива ее мать, отдав свою жизнь преподаванию? Была ли счастлива бабушка?
Да и был ли этот ген – ген счастья – в их роду?
Но, как бы там ни было, на исходе первой их недели, проведенной вместе с Амином, Маня ожила. Она уже чувствовала себя намного лучше: у нее появился аппетит, на лице проступил румянец, ушло это ставшее ей ненавистным желание постоянно спать – днем и ночью. Теперь Амин выходил с ней на прогулки. Они гуляли и беседовали.
Амин видел, что Маня, столько пережив, не торопится довериться ему. Да и сам он чувствовал что-то странное. С одной стороны, он по-прежнему желал ее, любил; но, с другой стороны, на пути его желания стояли все эти годы, в течение которых каждый из них считал другого предателем.
В один из вечеров он предложил Мане уехать из Москвы на несколько дней, чтобы вдали от этого шумного дымного мегаполиса почувствовать весну и принять решение, как им дальше быть.
Амин нашел подмосковный дом отдыха, который располагался на Истре. Дом отдыха был обычным, простым, в нем ничего особенного не было, но он стоял у реки, в лесу, в котором только-только на деревьях появилась юная листва. Этого было достаточно.
Они заехали рано утром, напротив дома отдыха был сад, в котором перед самым их приездом зацвела черемуха, окутывая все пьянящим, юным ароматом; яблони покрылись бело-розовыми цветами, на которые слетелись пчелы и шмели. Окрестности тонули в птичьих трелях. И это было лучшее место и время, чтобы Маня смогла прийти в себя после трудных времен.
В течение первых двух дней пребывания там Амин и Маня только гуляли. Они вели ни к чему не обязывающие разговоры, и у обоих (несмотря на то что они узнали друг друга много лет назад) было ощущение, что они только сейчас узнают друг друга.
Но на третий день, когда Амин и Маня гуляли по берегу реки, между ними состоялся наконец важный разговор.
– Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Германию, – сказал Мане Амин. – Сначала можешь приехать просто в гости.
– Мне кажется, что я настолько потеряла себя, что мне уже нигде не будет хорошо, – ответила Маня. – Когда я жила в Сибири в полной нищете, я мечтала вырваться в Москву, я мечтала зажить благополучной жизнью… Знаешь… которую я иногда видела в кино… К нам в Петухово приезжал передвижной кинотеатр, и там показывали индийские фильмы. Какой-нибудь раджа всегда был плохим и богатым человеком. Я смотрела эти фильмы, осуждала злого раджу, но всегда мечтала вдруг однажды оказаться хозяйкой дворца. И я даже была хозяйкой почти дворца. Но во дворце было одиноко.
– А я, кстати, и не предлагаю тебе дворцов, – улыбнулся Амин, – я простой врач. Врач-иммигрант. Я совсем не раджа. И я не просто предлагаю тебе переехать в другую страну. Я хочу, чтобы ты поехала со мной, ко мне… Там полно русских! Мой друг – поэт Алексей Дальберг. У него – литературный клуб, там полно жизнерадостных людей без дворцов. Тебе не будет одиноко. Денис Максшатц, мой хороший знакомый, в два счета научит тебе немецкому… Он учит немецкому всех: русских, белорусов, болгар, поляков, арабов, а русский он преподает немцам… Чтобы все понимали друг друга! Чтобы каждый мог перекинуться словом с другим человеком! Если захочешь – выучишь арабский!