Бессмысленность
Мы никогда не замечаем того момента, в который меняемся, в который начинаем думать, мыслить и чувствовать иначе. Все убеждены, что в секунду человек не в силах радикально измениться, что обновление — длительный процесс, и проснуться новой личностью невозможно. Любое развитие занимает время, но разве нет внезапных озарений, прорывов, духовных революций? Разве мы ежедневно подмечаем за собой какие-то минимальные расхождения с собой вчерашним, и можем точно сказать, что этого и этого не было в нашей голове тогда-то и тогда-то? По-моему, мы меняемся как раз настолько резко, что осознаём это однажды и вдруг, задумываясь о том, что вроде бы не считали как-то прежде, не судили о чем-либо подобным образом. Так произошло и со мной. Я не знаю, когда стала другой, ещё живя у Джиёна, или окунувшись в сожительство с Сынри, но взглянула на себя со стороны я тем утром, когда Сынри уехал на работу, оставив меня разбитой всем произошедшим на нашей помолвке и после неё. Если меня ещё можно было разбить после всего… нет, скорее это было ощущение заляпанности. Меня обваляли в равнодушии, меркантильности и низменности, как в панировке, и это всё толстой коркой засыхало на мне, превращая в гипсовую скульптуру.
С одной стороны я была всё та же Даша, русская девчонка, которая любила семью больше жизни, хотела блюсти заповеди Божьи, помогать людям, страждущим, немощным. С другой я ощутила себя какой-то странной скорлупой, внутри которой та самая Даша и спряталась, а эта скорлупа принадлежала кому-то другому, или вообще не была одушевленной. Она просто была. И никак нельзя было разобрать душит и давит она ту наивную душу внутри, или защищает и оберегает от внешних воздействий. Я знала одно: той Даше было жутко и неприятно находиться здесь, ей хотелось домой, она ничего не понимала в происходящем и понимать не могла, а вот эта самая оболочка назад возвращаться отказывалась, она почти всё осознала и желание разобраться во всем до конца, игнорируя неприглядные помехи, было преобладающим. А самой большой разницей между этими двумя было наличие и отсутствие смысла, из-за чего, собственно, на родину уже и не тянуло. У Даши он был, а у этой лежащей на диване девушки — нет. И она прокручивала слова Джиёна о бессмысленности, и понимала их всё лучше, они буквально входили в её кровь, кожу, костный мозг. Даша хотела быть хорошей дочерью, радовать родителей, облегчать жизнь им и младшим братьям и сестрам, о которых заботилась, хотела быть праведной, выйти замуж честной девицей и хранить верность, любя одного всю жизнь, а потом, после смерти, попасть в рай и встретиться там с душой того, с кем была повенчана. Много было мечтаний, и во всём был смысл. А теперь? Какой смысл быть хорошей, если тут всем всё равно, какая ты? Можно быть последней сволочью, но наличие денег и власти всё оправдают. Какой смысл выходить замуж, если честь потеряна, а любовь безответна? Да и есть ли она? Какой смысл стремиться в рай, если само его существование под вопросом? Я стала понимать ужас этой затягивающей трясины под названием «бессмысленность». Чем можно заполнить эту пустоту, как заткнуть эту дыру, чтобы она не ширилась? Потому что, я была уверена, вернись сейчас домой, к любимым людям, в свою привычную атмосферу — прежней я уже не стану, всё происходящее вокруг начнёт вызывать ухмылку, походы в церковь отторжение, смех братьев и сестер — зависть, потому что они ещё невинны и, дай Бог, останутся такими, а я не могу… не могу больше беззаботно бежать по полю, срывая одуванчики, неся в себе ощущение, что сверху за нами никто не приглядывает, что вообще неизвестно, есть ли Он, есть ли что-то за гранью жизни; неся на себе ощущение мужских рук, рук мужчин, которых я не любила, но которые имели право пользоваться мной. Когда мать обнимет меня и поцелует — именно в это мгновение я окончательно сломаюсь, потому что пойму, что место, где я ждала долгожданного приюта, стало чуждым, я для него стала чужачкой. И теперь, с подозрительностью, презрением, мыслями о мести, допустимости её, с ненавистью и равнодушием, что расползаются по сердцу, я гораздо ближе Сингапуру. И тому, кто наводит тут порядки. Могло бы показаться странным, что какие-то четыре с небольшим месяца перекроили созданного за двадцать два года человека, но вспомните какой-нибудь летний лагерь, двухнедельный отдых вдали от дома, продолжительное лежание в больнице, после которой возвращаешься, привыкнув к другому графику — хватает и более короткого срока, чтобы переступив порог дома растеряться, и два-три дня приходить в себя, ища своё прежнее место, обвыкаясь обратно, и при этом ещё долго может вспоминаться то, откуда ты приехал, и испытанное, волнуя память, будет создавать дискомфорт. Так что же произойдёт за четыре месяца? За четыре месяца можно не просто измениться — можно родиться заново, забыв, кто ты была до этого. Каково было жить Джиёну без конечного ответа на нескончаемую череду «зачем?». У меня раньше первое же «зачем» упиралось в простое и ясное «затем, что на то воля Божья», но если убрать Бога и веру, и искать ответ только лишь разумом, то «зачем» становится неисчисляемым, а потому убивающим, ведь любое слово тогда поддаётся скептическому взгляду, критике и цинизму. Если нет ничего святого — можно критиковать всё, а когда критиковать можно всё, то нет ничего недопустимого. Логика становится беспощадной. Но даже когда друг Джиёна вчера сказал о том, что смысл нужно создавать самому, я видела, что глаза Дракона не загорелись, вопреки его деланному веселью. Там по-прежнему читалось: «Так смысла всё-таки нет? Если я его не сочиню — его нет? Его нет! Он фикция, и если трезво смотреть на вещи, не создавая иллюзий, то абсолютный реализм — это бессмысленность». Я перевернулась на спину и уставилась в потолок. Это мои мысли, а не Дракона, я не знаю, так ли именно он думал вчера, но очень похоже, что так. За всей его непробиваемостью, той, которую нельзя сокрушить, даже поцарапать, всё-таки не было счастья. Не было, я уверена. Подумав об этом ещё немного, я тихо хмыкнула вслух. Ирония в том, что смысл не поддавался разуму, он давался только сердцем и чувствами. Как только мы привязываемся к кому-то, любим кого-то, дорожим кем-то, нам сразу же есть ради чего жить, нам страшно умирать и страшно, что умрёт этот кто-то, кого мы любим. Но едва чувства угасают, никаким материальным топливом смысл не раскочегарить. И Даша внутри меня, ещё способная любить и чувствовать, сдерживала во мне рождение полной безысходности, она же жалела Джиёна и хотела бы, чтобы он научился чувствовать тоже. Но как возможно заставить кого-либо стать чувствительным, если он бесчувственный? А как Дракон заставляет меня становиться всё жестче и суше, когда я не такова от природы? Ему проще — у него опыт, сила, власть и все средства. Что я могу ему противопоставить, если даже высказать ему в лицо всё, когда пожелаю, не могу, потому что он недостижим для простых смертных, отстранив себя от людей, закрывшись в особняке со спальней-сердцем и постелью-душой. Я посмотрела на мобильный. Джиён найдёт смысл, хочет он того или нет. Когда вечером вернулся Сынри, я не стала с ним разговаривать. Молча подала ужин и ушла. Разумеется, первые полчаса он пытался показать, что я немедленно должна прекратить себя так вести, иначе… На этом «иначе» он и спотыкался. Чем он хочет напугать меня? В результате, посидев у себя в комнате, пока я занималась английским, он опять приволокся с раскаянием на лице, стал целовать меня и уговаривать не обижаться, простить его, забыть, потому что это всё козни Джиёна, тот вечно хочет всё всем вокруг испортить. Победа опять осталась за мной, потому что я знала, что Сынри никогда не применяет силу к женщинам, и если его оттолкнуть, он может сколько угодно сердиться, горлопанить и выказывать недовольство, но в итоге подожмёт хвост и капитулирует. Так и случилось, и я снова спала в зале на диване, никем не тронутая, почти счастливая, если бы не ощущение того, что я и сама не знала, что делать дальше? Ради чего? К чему стремиться? Как всё-таки тяжело без смысла… Один день тяжело, а как Дракон живёт с этим годами? Может, потому ему и ненавистно время? Время тоже бессмысленно — оно ничего не меняет, по сути, потому что его не существует, как верно заметил Джиён. У нас говорят, что время лечит, а если судить по-сингапурски, то, по-моему, время убивает. Нет, правда, самой себе создавать смысл очень глупо. Это фальшиво. Он либо должен быть безусловным, сам по себе, либо его всё-таки нет. А что, если смысл даруется не чем-то отвлеченным, невидимой силой, а одним человеком другому человеку? Если суть в чувствах, то фактически так и есть. Только кто-то даёт цель, вектор, заставляет двигаться, направляться к чему-то, внутри себя ведь это невозможно. Саморазвитие, самосовершенствование и самореализация? Нет, это не то. Это движение на месте, вверх или вниз. А идти к чему-то можно только ради кого-то, и никак не ради самого себя. Утром, пока Сынри ушёл в душ перед работой, я взяла его телефон и открыла список контактов. Как и подозревалось, Джиён был записан «Дракон». Я переписала номер в свой телефон и положила вещи Сынри на место. Приготовив завтрак, я встретила мужчину на кухне легкой оттепелью, мимолётно улыбнувшись и позволив поцеловать себя. Обнадеженный, мой «жених» заговорил об отстраненных темах, чтобы не задевать пока что «горячие», которые могли бы привести к конфликту. Спросив, не хочу ли я с ним провести день в офисе, чтобы как-то разнообразить день, он получил отрицательный ответ и уехал. Я взяла в руки трубку. А почему, собственно, нет? Сколько ещё я буду дрожать перед этим человеком, стесняясь открыть рот, боясь взглянуть ему в глаза? Хватит этого культа Дьявола. Джиён всего лишь человек. И дело не в том, есть у него слабости или нет. Моя сила в том, что я не стала бы ими пользоваться, даже знай о них. Мне это не нужно. Я не буду играть. НЕ БУДУ. Я нажала вызов. — Да? — послышался его деловой голос, и у меня всё-таки желудок подпрыгнул от напряжения. — Не занят? — спросила я, как привыкла, вежливо, и возникла заминка. Он не узнал, кто это, подумала я, и поспешила уточнить, сразу же растеряв половину боевого пыла: — Это Даша. Прости, если отвлекаю. — Нет, нет… всё нормально, — медленно и заинтриговано протянул он. — Хорошо, — выдохнула я, и совершенно забыла все слова. Что говорить-то? — Что-то случилось? — поинтересовался он. Тоже из вежливости? Или любопытно? — Нет… то есть… относительно. Физически ничего. — Бог умер? — озабочено спросил Джиён. Я закатила глаза, пока он не видит. Он ждал ответа, а я не хотела сейчас спорить о религии. Пауза затянулась, и я, вспомнив русскую присказку, разрядила обстановку: — Нет, мент родился. — Что? — Ничего, искрометный российский юмор… Джиён? — Да? — Тебе скучно? Не в смысле прямо сейчас. А вообще. Тебе ведь скучно? — Знаешь, обычно, когда девушки говорят о скуке, и задают такие вопросы, всё заканчивается фразой вроде «приезжай, я сейчас одна, и мне тоже тоскливо», но только ты можешь спрашивать о скуке, реально не предполагая пригласить в постель. Хотя ты стопроцентно дома одна. И ты не просила у Сынри мой номер, потому что это потребовало бы кучу объяснений, а значит, добыла его тайком сама. Даша, ты превращаешься в агента разведки? — Ты не ответил про скуку. Я думала о твоих словах про бессмысленность. — Ты думала о моих словах? Приятно. Хоро