ли в этой тяжелой жизни есть какой-то смысл? — Я думала, что есть. Пока верила, что невозвратимости не существует. А теперь не знаю. — Тогда зачем эта свадьба? Это приглашение? — хмыкнув, помахал он им у меня под носом. — На что-то ещё же ты надеешься? — Надежда подобна безумию, когда её с тобой никто не разделяет, как и веру. Как и любовь. — Опуская печально взгляд, стала я разворачиваться, чтобы уйти. — В этом мире всё можно делить с кем-то, но безумие, увы, у каждого своё, потому что оно неразрывно связано с одиночеством. Ведь безумцем называют того, кого никто не понимает. — Ты говоришь, почти как Джиён. — Он не безумен, потому что так много людей завидует ему, хотят быть им, добиться того же, разделить с ним власть и богатство. Многие его понимают, потому что хотят того же, что он имеет. Но тебя с любовью к покойнице считают чокнутым, а меня с верой в Бога — сумасшедшей. — Сынхён, сам, взял меня за руку, и, довольно ловко и безропотно для того, кто без приличной порции алкоголя не решался на физические контакты уже более трёх лет, притянул меня к своей груди, погладив по голове, совсем как мой папа, когда успокаивал меня, маленькую девочку, тогда ещё ученицу младшей школы. — Я поведу тебя к алтарю. — Я почувствовала слёзы на глазах. — Не всегда безумие приводит к одиночеству. Иногда одиночество приводит к безумию, потому что вовремя не находишь того, кто разделил бы с тобой любовь, надежды, веру. — Он оторвал меня от себя и, взяв моё лицо в ладони, так что щёки оказались сомкнуты в них, улыбнулся. — Конечно, ты не могла бы быть моей дочерью, у нас разница в каких-то тринадцать лет. Но мы с Элин мечтали о девочке. Девочке, которой никогда уже не будет. — Может, оно и к лучшему? Этот мир не для невинных созданий… — Нас нашёл Тэян, окликнув из-за моей спины. — Вы идёте? Уже принесли ужин. — Даже не видя, я чувствовала нотку ревности в голосе. — Я поведу её к алтарю, представляешь? — радостно, как ребенок, поделился Сынхён, поцеловав меня в лоб. — Вот как? — изумился Тэян. — Что ж, поздравляю. — Это прозвучало как «а быть ли этой свадьбе?». Я отошла от Сынхёна, направившись к Тэяну. Настроение моё приподнялось и, пользуясь темнотой, я вытерла увлажнившиеся глаза. — Пошли, пап, выпьем чего-нибудь. — Спасибо, но я не пью. — Давно ли? — хохотнула я. — С декабря, — мой смех оборвался, — дочка. Вечер прошёл намного лучше, чем я рассчитывала. Тэян довёз меня до дома, и я поцеловала его в знак благодарности. Он с жаром откликнулся, затягивая поцелуй как можно дольше, но на следующие этапы я переходить не собиралась. Прощаться надо было, но никак не получалось подойти к этому без резкости. — Так… ты всерьёз намерена стать госпожой Ли? — обнимая меня за плечо, заговорил Тэян. — Менять что-то поздно и бессмысленно. — Почему? Даша, я никогда не буду вести себя, как этот… — Но и как тот тоже не будешь, подумала я. — Я не хочу подставлять тебя. Я слишком хорошо к тебе отношусь, чтобы рисковать тобой. — Но я сам готов рискнуть! Что бы ни происходило, я сделаю то, что будет требоваться, если это будет нужно тебе. — Ладно, мне пора идти. — Не резко не получилось. Я открыла дверцу со своей стороны. — Спасибо тебе за сегодня. Это всё было… очень приятно, как раз то, что нужно было мне для души. — Я могу заехать завтра? — У меня курсы китайского… в общем, позвони мне. Договоримся, — чмокнув его в щеку, я выбралась из авто. Сынри вернулся через день, поэтому мне не пришлось долго увиливать от свиданий с Тэяном, они вновь стали невозможны. Мой жених прибыл в скверном настроении и, не успела я задать вопрос, в чем дело, как он швырнул мне папку на диван, рядом со мной, где я сидела, и, ослабляя галстук, направился в душ. Я подтянула к себе отчет, понимая, о чем он. Новые витки событий в биографии Вики. Ребенок родился. Мальчик. Я посмотрела на дату, потом на календарь. Меньше двух недель прошло. Новорожденному дали имя Роман, а отчество записали по отцу самой Вики, который, к слову, давно умер. Она так и не вышла замуж. Под её последней фотографией, где она была ещё с большим животом (должна заметить, что очарование юности, которое было в ней при поступлении в бордель, куда-то растворилось), лежало некое описание условий, в которых она обитала, и события последних месяцев. Выглядело как школьное сочинение на тему девушки с несчастливой судьбой. Мужчина, с которым она встречалась, оставил её ещё два месяца назад. Ей пришлось устроиться продавцом в какой-то ларек, где она работала до самых родов. Теперь, после выписки из роддома, она жила в старой хрущевке с матерью, которая, скрипя зубами, не давала дочери с внуком умереть от голода, но достойное существование всё равно обеспечить не могла. Да и Вика не могла никуда устроиться с ребенком на руках, спасали кое-какие пособия для матери-одиночки. Пока я задумчиво это дочитала, Сынри вышел из душа, обмотанный белоснежным полотенцем на бедрах, и другим таким же подсушивающий волосы. Он не обращал внимания на Хадичу, а она испарялась, когда он показывался в хоть немного раздетом виде. — Ну что, довольна? — язвительно спросил он. — Поздравляю, дорогой, у нас сын. — Очень смешно. Ты уладила с церемонией то, что собиралась? — Я не во все подготовления посвящала его, но о том, что Сынхён меня ему вручит, пожалуй, предупредить на днях надо. — Да. Но я не шучу. У нас будет сын, милый. — Он загнано остолбенел, прикидывая, как реагировать? — В смысле? Ты… — Я хочу, чтобы ты привёз своего сына. Не украл, не забрал насильно, а выкупил у Вики своего ребенка. — Ты в своём уме? Какая мать продаст своего ребенка?! — ошалело отбросил верхнее полотенце Сынри. — Та, которая остро нуждается в деньгах, для которой ребенок — обуза. — Я поднялась, взяв и полотенце, чтобы отнести его в ванную. — Ну и, предложи столько, чтобы она не могла отказаться. Ты же умеешь уговаривать женщин.Не всё идёт по плану
Обычно ожидание хорошо разнообразится курением. Пока ждёшь чего-то, достаёшь сигарету и вроде как при деле, уже не так неприкаянно ползают руки, ища занятие, и даже мысли яснеют, схватываясь за что-то. Картинки для них рисуются на дыме перед лицом, как на простыне для диафильма. С годами я всё меньше люблю ждать, сказал бы — не выношу, не моё это. Терпение не самое сильное моё качество, но я в себе его выдрессировал за прожитые лета, и умею держаться невозмутимо настолько, насколько нужно обмануть окружающих. Но я решил отложить сигарету до послесовокупительного блаженства. Кико прилетала в Сингапур, я снял номер в гостинице и лежал на кровати, глядя в потолок, а не на часы. Время невозможно поторопить, им нельзя управлять, поэтому если смотреть на циферблат, только разлагаешь себе нервную систему. Стрелки не бегут и не останавливаются, а если подгонять их или тормозить, то это будет касаться только этих стрелок, и не более, время всё так же победителем будет смеяться где-то в невидимости пространства. Я попытался проследить путь часовых механизмов всего мира, представляя, как их датчики, шестеренки, заводные детали, крошечные счетчики тончайшими нитями стремятся куда-то в общий центр, который никто не знает, где находится, и там, в центральном офисе, сидит большое, зажравшееся и ухмыляющееся Время, раздающее указания и делающее поправки. Интересно, оно выглядело бы как старик-волшебник или старуха с косой? Все древние люди верили в каких-нибудь божков, мойр, парок, которые плели судьбы и отмеряли жизни, но о самом времени что-то не припомню сказаний и мифов, кто им управлял? Самый главный? Нет, обычно это создатель людей, метатель молний, хозяин ада, кто угодно, но не часовщик уж точно. Странно, создавай я свой пантеон, то там был бы единственный бог — создающий длительность или краткость всего происходящего. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» — Гёте, несомненно, знал толк в неподдающемся, неподвластном, в том, что определяет, направляет и что невозможно уловить. В дверь раздался стук, и я поднялся. Подошёл, открыл. В шёлковом полупрозрачном шарфике, перекинутом через плечо после того, как обвил шею, Кико сияла, придерживая чемоданчик на колёсиках. Шарфик был для красоты, а не по погоде, и функция его была выполнена на все сто, кроме него и её улыбки я не обратил внимания ни на что из одежды. Прическа не изменилась. Вроде бы. Не то чтобы я совсем не помнил, какая она была, но женщины любят укоротить на один сантиметр, отстричь одну прядь на макушке для объёма, перекраситься из «мокко» в «знойный шоколад», что в принципе одно и то же для мужского взгляда, и ожидать, что ты сразу заметишь, определив безошибочно, где и какие произошли перемены. Если бы я стал подмечать такие нюансы, со мной можно было бы начинать дружить, а не спать, и обсуждать со мной мальчиков. — Как я соскучилась! — отпустила Кико ручку чемодана и бросилась со мной целоваться, что мы сделали на шаг от порога, со стороны номера. Поцелуй получился вкусным, потому что мне хотелось целоваться сейчас, потому что я хотел продолжать и был возбужден, не столько от Кико, сколько в принципе, не трахавшийся уже недели три — все некогда было. Я узнал её помаду, которая меня устраивала, что было одим из преимуществ Кико. Многие девушки красят губы, не задумываясь о том, как это облизывать мужчине, поэтому бывает липко, парфюмерно, жирно, будто губы в вазилине, так, словно жуёшь бутон розы, а потом ещё оттираешься от блеска или красно-розовых разводов, подобно не прошедшему кастинг претенденту на роль Джокера. Но помада Кико не пачкалась, не скользила и имела лёгкий привкус карамели или ирисок. Мне нравилось. После первого поцелуя она обернулась, чтобы затащить чемодан и закрыть дверь. Мы продолжили. С меня снимать особенно нечего, футболка свободно болталась на мне, и Кико забралась под неё руками, гладя и обнимая. Я потянул её шарфик и отбросил его на пол, переместившись губами на оголившуюся шею. V-образный вырез позволил опуститься почти к самой груди, пусть крошечной, но женской, которую хочется кусать и сосать в любом виде. Взявшись за ремень на её джинсах, я стал его спешно расстёгивать, хотя почувствовал, как бедра Кико подались чуть назад. Не обратив на это внимание, я дошёл до пуговицы, и тогда она остановила меня рукой. — Подожди, дай мне хотя бы принять душ с дороги! — Я поднял свои глаза к её глазам, кокетливым и не отягченным ничем. Мне хочется секса. Вот так с порога, брать и наслаждаться им без слов, пока не придёт удовлетворение, а потом можно и поболтать. Нельзя сказать, что я никогда не разговариваю с Кико, я умею слушать. Сказать ей мне много нечего, но в том, что я засыпаю после секса меня обвинить нельзя. — Это может подождать, — попытался продолжить я и расстегнул молнию на её джинсах. Кико взяла мои ладони в свои и положила их на талию. — Джиён, ну дай мне пять минуточек, расскажи, пока что, как ты тут без меня поживал? — Она принялась раздеваться. Сама. Стянула уже немного сползшие от моих действий джинсы, быстро скинула кофту. Осталась в комплекте белья, придавшего ей вид юной невинности своим бледно-чистым цветом. Что-то во мне было погашено. Какой-то пыл, которому хотелось разгореться, а его окончательно задули. Шнур фетиля, подожженный, крался к бочке с порохом, но на него наступили, и фейерверк не состоялся. Я не могу сказать, блестели ли мои глаза до этого, но сейчас, когда Кико стала собираться в душ, я сам чувствовал, как смотрю пустым и безынтересным взором. Я не юнец шестнадцати лет,