– И вы не выдержали?
Василиса горестно подперла рукой щеку:
– Я терпела, сколько могла, видит Бог! Жалко было работу терять. У нас в Суздале не больно устроишься. Но потом решила, что не заслуживаю таких оскорблений и поборов. Он ведь что вздумал: штрафы с меня брать! Обед плохой – часть зарплаты долой! Соринка где-нибудь валяется – еще штраф. Раньше-то ему и обеды нравились, и к уборке не было претензий. Как подменили человека! Вот я и ушла…
– Бояринов вас не уговаривал остаться? – спросил Матвей. – Не извинялся?
– Какое там? – махнула рукой Василиса. – Он даже обрадовался. И про штрафы забыл. Дал мне всю зарплату, хотя месяц еще не закончился, и выпроводил. Доброго слова напоследок от него не услышала…
– А как Бояриновы жили между собой, дружно?
– С женой-то? Я за ними не подглядывала. Но так, напоказ, у них всегда были теплые отношения. Можно сказать, полюбовные. Николай Порфирьевич ни в чем жене не отказывал… кроме свободы. Я поняла, что она и сама не особо стремилась вырваться за стены дома. Привыкла жить на всем готовом, никуда нос не высовывать… словно кошечка у ласкового хозяина. Спит себе на перинке и в ус не дует. Зачем ей на улицу-то? Там холодно, голодно, собаки загрызть могут…
– Человек – не кошка.
– Иногда женщины сами идут на неволю… – рассудила Василиса. – Муж о них заботится, а они тем и счастливы. Вот стала хозяйка в церковь ходить да под машину и угодила. Как тут не поверить, что Бояринов правильно делал, запирая ее дома? Ой, как вспомню ту беду, до сих пор сердце щемит! Хозяин и бушевал, и плакал, и грозился шофера-убивца на куски порвать. Едва весь дом не разнес! Мы с Маняшей за него испугались прямо, хотели «Скорую» вызывать, да он ни в какую… Чуть ли не с кулаками на нас набросился! Ну, тогда понятно, мы на него не обиделись, не в себе человек был от горя…
Она замолчала, заново переживая то страшное событие: внезапную трагическую гибель жены Бояринова. Со двора донеслось пронзительное тявканье рыжей собачки. Василиса встала, выглянула в окно.
– Чего тебе, Петька? – крикнула она. – За огурцами явился? Погоди чуток, гости у меня. Это сосед мой, Петрушка, – обернулась Василиса к приезжим. – Он огурцами на рынке торгует, забирает у меня оптом.
Она бросила взгляд на железные ходики, прикрепленные к стене. Это был намек, что гостям пора и честь знать.
– Мы вас задерживаем?
– Да нет… – застеснялась женщина. – Но Петька всегда торопится. Вечно у него времени нету. А мне еще нужно огурчики дособирать, чтобы полная корзина была.
– Пара вопросов, и мы уходим, – обнадежила ее Астра. – Что вы можете сказать о Маняше? Кто она Бояриновым?
– Бедная сиротка, они ее приютили из жалости, вырастили, ну, привязались, конечно, полюбили, как свою. Покойная хозяйка души в ней не чаяла. Но Маняша, конечно, понимала свое место. От скуки взялась помогать хозяину в работе – бумаги разные печатала сперва на машинке, потом на этом… на компьютере… подсчеты разные вела…
– Бесплатно?
– О деньгах речь не шла. Зачем Маняше деньги? Бояриновы ее всем обеспечивали, кормили, поили, одевали, выучили на бухгалтера. Она заочно институт окончила, диплом имеет. Хозяин самолично ее на экзамены возил, в своей машине.
– Выходит, у Бояриновых не было своих детей?
– Не было, – подтвердила Василиса. – Когда только поженились, родился у них ребеночек, но сразу умер. Хозяйка заболела от горя, умом тронулась, чудом вылечили. Николай Порфирьевич запретил о ребеночке говорить и на кладбище жену не пускал.
– Кто же за могилкой ухаживал?
– Сначала не знаю, кто, я тогда у них еще не работала. А теперь кладбищенский смотритель, вернее, его жена. Хозяин им платил за это. То я им деньги носила, то он сам возил.
– Как Бояринов относился к Маняше? Не пытался ли… приударить за ней?
– Да вы что? – выпучила глаза Василиса. – Она же им как дочь… Нет! Ничего такого я не замечала.
– При жене он мог сдерживаться, а когда той не стало…
– Не-е-ет! – замахала руками бывшая домработница. – Николай Порфирьевич такого себе не позволил бы. Он старой закалки мужик, насчет баб устойчивый. За каждой юбкой не волочится, как мой Миша покойный. Тот и лишнюю чарочку мог пропустить, и до баб был жадный, прости, Господи!
Она повернулась к образам и трижды перекрестилась. Видно было, что по мужу Василиса не убивалась, восприняла его кончину как должное. Возможно, это оказалось для нее облегчением.
– Значит, никаких нежных чувств Бояринов к сироте не испытывал?
– Что вы! – залилась краской женщина. – Как можно? Он любит Маняшу, конечно, но по-отцовски. Во всяком случае, при мне так было. А что сейчас между ними происходит, мне не ведомо.
– Как нам известно, секретарше Бояринова уже тридцать лет. Пора бы и замуж выйти. Что, во всем городе для нее жениха не нашлось?
– Так ведь она живет за забором, будто девица в темнице! – с сердцем воскликнула Василиса. – Где жених-то сыщется? Не в собственном же саду на яблоне вырастет? Жалко мне Маняшу, пропадет девка почем зря.
– И что, за все время на нее никто глаз не положил? Не в тюрьме же она сидит, в самом деле? Хоть изредка да выходит?
– Был один ухажер – милиционер наш. Когда в гостинице юбилей справляли, они и познакомились.
– Чей юбилей? – уточнила Астра.
– Хозяина, Николая Порфирьевича, шесть десятков ему стукнуло. Маняша там исполняла роль хозяйки… Гостей много сошлось, и парень этот был среди приглашенных. Имя у него редкое – Эрик. Понравились они с Маняшей друг дружке, а хозяин-то – на дыбы!
– Запретил встречаться?
– Не то чтобы запретил, а выражал свое недовольство. Не пара, дескать, Маняше простой милиционер. Зарплата маленькая, перспективы никакой, а у той вообще ни кола ни двора. Не к хозяину же в дом мужа приводить? Николай Порфирьевич прямо заявил: мента к себе на порог не пущу! Застращал… Она же привыкла к хорошей жизни, к сытости, к удобствам всяческим. Эрик стал ей звонить, на свидания вызывать, а она робела – хозяина побаивалась, – но иногда выходила к нему тайком. Меня слезно просила не выдавать ее, я и помалкивала. Разве ж я не понимаю? Природа свое берет… Как-то раз Бояринов явился домой чернее тучи и сразу – шасть в комнату к Маняше! Я на цыпочках за ним – если что, думаю, буду оборонять девку. У нее ж защиты нету! Слышу, они разговаривают на повышенных тонах. Хозяин кричит, Маняша плачет. Но слов не разобрать было, стены в доме толстые, двери пригнаны так, что ни щелки… Я чисто нутром почуяла: об Эрике речь идет! Стою, жду, чем дело кончится. Покричали они, потом угомонились, долго сидели вдвоем, обсуждали что-то… С тех пор Маняша совсем погрустнела, о свиданиях пришлось забыть. Видимо, убедил ее Бояринов, что Эрик ей в женихи не годится. Ну, а вскоре я уволилась…
– Похоже, что Николай Порфирьевич приревновал сироту к милиционеру, – заметил Матвей. – Значит, сам к ней неравнодушен.
– Не могу поверить! – возразила Василиса.
– Почему бы нет? Жена давно умерла, а он еще мужчина в соку…
– Ой, что вы! – засмущалась женщина. – Маняша для него молодая совсем…
– Молодость в любви не помеха. Скорее наоборот.
Василиса прижала ладошки к горящим щекам, опустила глаза.
– Вы меня не слушайте! – взмолилась она. – Я это от злости наболтала, от обиды на Бояринова! Он к сироте относился со всей душой, просто норов у него тяжелый, властный. Он по-иному не может! А я ему вреда не желаю. Грешно гневаться на ближних, когда сам не святой.
Она повернулась к иконам, будто извиняясь за несдержанность. В серебряной лампадке теплился огонек, едва заметный при дневном свете.
– Скажите, вы знали Василия Тарханина? – спросила Астра. – Он жил на Березовой улице, работал реставратором, потом дежурил в музее…
– Слышала краем уха. Не то два, не то три года прошло, как он преставился… Болел сильно, но Бог ему быструю смерть послал. Кажется, угорел в баньке или дровами присыпало… Миша мой лет шесть тому ходил вместе с ним на богомолье в какую-то пустынь. Там старец жил, который от любой хвори травами лечил и убеждением. Миша думал, старец его от пьянства излечит. Не помогли травы! Так и спился мой благоверный, свалился зимой под чужим забором да и замерз насмерть…
– А Бояринов был знаком с Тарханиным?
Василиса пожала плечами:
– В Суздале почти все друг друга знают. Большая деревня. Только Бояринов жил сам по себе, дружбы ни с кем не водил… Не помню, чтобы он говорил о Василии. Может, в молодости они и были приятелями, а потом разошлись. Тарханин-то постарше будет…
– Спасибо, Василиса, за то, что согласились ответить на наши вопросы, – с признательностью улыбнулась Астра. – Кстати, вы пчел не боитесь?
– Чего их бояться? – удивилась женщина. – Летают себе и летают. Сколько их в огурцах вьется, когда начинается цветение! Они же растения опыляют. Пчела зря никогда не укусит. Если ее не трогать, она тем паче не тронет.
– У Бояринова есть пасека?
– Нет, он мед для ресторана берет у пасечника Аверкия. У него многие берут. С ульями возни много, а Николаю Порфирьевичу некогда пчелами заниматься. У него же бизнес.
– Когда вы работали у Бояринова, не замечали ничего странного, связанного с пчелами?
Василиса задумчиво покачала головой:
– У нас пасеку держать выгодно: мед не залеживается – без него ни сбитня не приготовишь, ни медовухи нашей знаменитой. А что тут может быть странного? Ну, разводят люди пчел: кто для себя, кто для заработка. Жить-то надо!
Она опять взглянула на ходики. Это были старые механические часы с цепью и гирями. Удивительно, что они все еще тикали.
– Нам пора, – поднялась со стула Астра и сделала знак Матвею. – Засиделись мы у вас, Василиса, время заняли. Давайте, мы вам заплатим.
– Я за разговор денег не беру…
– Тогда хоть огурцов купим у вас.
– Это завсегда пожалуйста!
Она проворно сбегала в кухню, насыпала огурчиков в пакет и принесла гостям. Матвей щедро расплатился, сдачи не взял. Василиса проводила их до калитки.