Мантык чувствовал усиленную боль. Продолжать охоту было бы безумием, а потому, перевязав рану чистым холстом, мы решили ехать домой. Мне нетерпеливо хотелось знать, что за стрельба была в камыше, когда мы сидели в засаде. Оказалось, что один из охотников, гнавший свиней на нас, наткнулся на свинью, лежавшую на тайне, и убил ее на месте; другой охотник, сосед мой по засаде, увидел выскочившего на него поросенка и промахнулся.
— Что это вы так плохо вчера охотились? Никто ничего не убил, а свиней как было много. Срам!
— Лошади не догоняют, — отвечали охотники, — нашим до вашей далеко!
Привязав кабана и поросенка за морды к хвостам лошадей, мы двинулись к стану; часть охотников повернула за убитыми в камыше двумя свиньями. Таким образом, добыча нашей двухдневной охоты состояла из трех кабанов, трех свиней и одного поросенка.
Было одиннадцать часов дня, когда все собрались около кибитки, у которой оставался пеший казак и наш скарб. Предстояло решить, каким образом доставить нашу добычу в форт? Тащить по земле семь штук привязанными к хвостам лошадей двадцать верст с лишним было бы нелепо, тем более что у нас был один пеший с седельной сбруей. Решили нанять у хозяина двух верблюдов, на что он и согласился за один рубль. Верблюды паслись не близко, и так как мы навряд ли бы успели не только приехать в форт, но даже выехать до вечера, то решили переночевать. К тому же мы устали и проголодались; нужно было отдохнуть. Тотчас же привязали лошадей на выдержку, оружие внесли в кибитку, зарезали барана и опалили, положили его в котел целиком, и огонь запылал…
Задолго до зари мы были уже на ногах. Кончив чай, стали вьючить свиней на верблюдов; на одного из них сел пеший охотник со всей сбруей запоротого коня. Ровно в восемь часов утра мы пустились в путь, а в двенадцать были в форте, сделав за четыре часа около тридцати верст. Кабан, убитый нами с помощью девушки, вытянул без внутренностей одиннадцать пудов двадцать семь фунтов.
Рана на руке у Мантыка стала принимать опасный характер. На другой день его отправили в военный госпиталь, в укрепление Раим, где он пролежал около месяца и вышел оттуда с двумя сведенными пальцами. Впоследствии это было причиною, что он не мог справиться с тигром, который его и растерзал.
IV. КОС-АРАЛ
Одновременно с укреплением Раим в семидесяти верстах от него, в устьях реки Сыр-Дарьи, на одном из островов, образуемых ее рукавами и называемом Кос-Арал, на берегу Аральского моря был построен форт для охранения кочующей там очень богатой орды от набегов хивинцев, которые собирали с нее зякет (пóдать), а вдвое более того грабили. Кос-Арал — название киргизское и означает в переводе «птичий остров»: кос — птица, арал — остров.
Укрепления форта имели форму равностороннего треугольника, на углах которого были воздвигнуты бастионы, вооруженные каждый одной пушкой; стены были возведены из сырцового кирпича; по причине песчаного грунта рва не было. Гарнизон состоял из пятисот солдат пехотинцев, ста казаков и из нескольких десятков артиллеристов, потребных для трех орудий.
Разливы Сыра в восточной части острова образовали множество больших и малых озер, топей, которые поросли сплошной массой камыша — единственной крупной растительностью тамошней местности. Камыши эти были битком набиты дикими свиньями, около которых держались и тигры; воды острова, равно как и по всему устью Сыра, были заняты в буквальном смысле слова мириадами водяной птицы. Гуси, лебеди, пеликаны, различные породы уток положительно покрывали воды, и шумный крик их не умолкал ни днем, ни ночью. Красные фламинго встречались здесь только на перелете; но красавец фазан был коренным жителем. По всей плоской возвышенности острова кочевали киргизы-игинчи (хлебопашцы), главным образом возделывавшие ячмень и просо. Ежегодные урожаи здесь сравнительно с урожаями внутри России баснословны. Ячмень и пшеница дают сам-тридцать и сам-сорок, просо — сам-двести и сам-три-ста, а случается иногда и сам-пятьсот. Все посевы поливаются искусственно, посредством устроенных канав, почему неурожаи здесь неизвестны. Рыба во всех водах кишмя кишит: осетры, сазаны и лещи в реке и море, караси, лини и щуки в озерах. Климат здесь здоровый. В течение двух лет моего здесь комендантства не заболел ни один человек, чему, конечно, много способствовала обильная и вкусная пища из говяжьего и свиного мяса и рыбы; свежая осетровая икра за солдатским обедом была таким же обыкновенным явлением, как черный хлеб с мякиной у крестьян в некоторых великорусских губерниях.
В 1851 году, осенью, я был назначен начальником этого форта. В первые дни мне показалось здесь скучно до тоски. Книги и журналы приходили сюда очень поздно; не было никаких служебных занятий, ни одного офицера, вообще образованного человека, с кем бы можно было поговорить, не говоря уже о женщинах. Аральское море зимою не мерзнет, форт выстроен шагах в тридцати от берега, и неумолкаемый прибой морских волн наводил страшную тоску. Единственным развлечением в нашей монотонной жизни была охота за зверями и птицами.
Дождавшись прочных заморозков и снега, я стал формировать партию охотников. В Кос-Аральском форте мне пришлось, однако, иметь дело с людьми иного закала; охотниками оказались только солдаты четвертого батальона, то есть народ пеший, следовательно, охота теряла половину своего интереса. Я стал посылать на разведки и вообще наводить справки о звере. Оказалось, что киргизам отбоя нет от свиней; они подходят к аулам, вырывают ячмень и просо из ям, в которых киргизы сохраняют весь летний сбор, ходят вместе с киргизским скотом в табунах коров и баранов и самих киргизов решительно не боятся.
Тигры к аулам не подходят, скот киргизский не трогают, что было весьма естественно: легко добывая себе свиней, тигры не нуждались в более трудно добываемой добычи.
Темные, беспредельные камыши, терявшиеся на гори зонте, не допускали облавной охоты; в таких камыша можно бить свиней, только подкарауливая их. Но такого рода охота казалась моим сотоварищам слишком скучной: тут не было возможности выказать им свою удаль Я стал выжидать такого случая, который и не замедлил представиться.
В один счастливый день я получил известие, что вблизи форта на льду замерзшего залива, по которому летом росла куга и осока кучками — кулигами, были замечены следы одиночного тигра и другого, с детенышем! Меня так и подмывало ехать на охоту, но не было ни одного охотника, на которого бы можно было положиться. Говорили мне, что в гарнизоне есть солдат Григорьев, смелый и ловкий охотник, но я что-то плохо этому верил, а потому ради более вящего успеха охоты послал тройку лошадей в Раим за Мантыком. Это было в два часа пополудни, а к десяти часам утра следующего дня тройка вернулась назад с Мантыком, сделав сто сорок верст не кормя.
Так как Мантык, спеша ко мне, не спал более суток, то я дал ему добрый стакан водки, сытную закуску, и он завалился спать. Тем временем я собрал охотников, которых явилось восемь человек, снабдил их всем, в чем они нуждались, и выдал свинец на жеребья. Они не годятся для дальней стрельбы, но на близком расстоянии летят верно и производят весьма разрушительное действие.
В два часа пополудни я разбудил Мантыка. Мне хотелось вместе с ним осмотреть местность, в которой жили тигры. Взяв на всякий случай одни ружья, я. Мантык и еще один вызвавшийся охотник отправились туда на лошадях. Настоящие, густые камыши начинались верстах в двух от форта; в соседстве они были все вырублены на дрова. В камышах и по опушкам мы нашли много свежего свиного рытья и в двух местах слепы тигров. Камыши были обширные и настолько сплошные, что об охоте на свиней нечего было и думать. Это было бы все равно, что гоняться за щукой в море. Свиньи быстро шмыгают по камышам, поглядеть на себя не дают, а иногда кабан, свинья, особенно же поросенок так крепко затаиваются, что охотник может пройти в двух шагах и не заметить их; случается, впрочем, хотя и очень редко, что охотник сметит притаившуюся свинью и положит ее на месте. В таких обширных камышах успешнее можно охотиться за тиграми. Тигр при виде охотника уходит медленно, с некоторой важностью, с полным сознанием своей силы, а если заметит, что его преследуют, то при удобном случае и сам переходит в наступление. Но подобная охота возможна только зимой, когда мороз подернет все твердой корой; к тому же на лето тигры на острове не остаются.
Мы подъехали к кибиткам, расположенным на кряже, из которых вышли навстречу нам два киргиза и тотчас узнали во мне коменданта; один быстро схватил мою лошадь под уздцы, а другой поднял руки, чтобы принять меня с лошади. Окрестные киргизы имели к начальнику форта уважение. В кибитке послышалась возня: там расстилали ковры, кошмы и укладывали подушки для принятия почетного гостя. Я, однако, отказался от предложения войти.
— Не видали ли вы где поблизости тигров? Не знаете ли где-либо здесь тигровое логовище?
— Тигры всегда устраивают свои пристанища в глубине камышей, и мы ходить туда боимся, — отвечал один из киргизов, — но мы нередко видим, как они выходят на степь. Сегодня по направлению к форту прошел один тигр, очень большой, сюз чек калай улькун (слов нет, какой большой).
— Ну, они ничего вам дурного не делают, не трогают ваш скот?
— Нет, в этом году не нападают, а все-таки мы от них настороже: от жены и от тигра всегда нужно иметь за поясом кинжал. Недавно один тигр напугал нас, по вреда не сделал никакого.
— Как так?
— Дней семь тому назад, поздно вечером, мы всей семьей сидели вокруг огня; в котле варилось мясо, дочь моя подкладывала камыш в огонь. Камыш был длинный, так что один коцец пучка был в огне, а другой, более половины, был наружи, за дверью; дверь была опущена. Только дочь хотела было вдвинуть камыш в огонь, а сдвинуть его не может; наружи камыш кто-то держит. Дочь встала, чтобы посмотреть, отчего камыш нельзя по-сунуть в огонь, приподняла дверь, свет вырвался в пространство и осветил лежащего на камыше тигра. С визгом дочь закричала: «Ой баяу!