[109] Чулбарс!» — и шарахнулась в кибитку. Я схватил горящий камыш из-под котла и бросил его в тигра, на нем вспыхнула шерсть, и нам слышно было, как она затрещала; тигр вскочил и быстро исчез — в темноте. Все семейные мои страшно перепугались и только с восходом солнца решились выйти из кибитки.
— На свете нет никого, кто бы не боялся тигра, — прибавил киргиз после небольшой паузы.
Солнце подходило к небосклону; до форта было версты три. Мы поехали по льду, разливами Сыра, которые местами поросли кугою. Я поднял голову, чтобы посмотреть, далеко ли до форта. Солнце готовилось скрыться за горизонт; впереди нас, саженях в шестидесяти, между кулигами[110] куги паслась киргизская лошаденка, стреноженная на подножном корму; мы ехали тихим шагом.
Вдруг из одной кулиги куги с ревом выпрыгнул тигр и бросился на лошадь. Мы инстинктивно остановились и схватили ружья. Лошадь шарахнулась от тигра, но на льду поскользнулась и упала на колени. В одно мгновение тигр ловко схватил ее левой лапой за голову между ушей, а правой за горло около груди. Лошадь поднялась на ноги и усиливалась вырваться, но ноги ее скользили по гладкому льду. Тигр, упершись задними лапами, скользить которым мешали его когти, так ловко перебросил через себя лошадь, описав ею в воздухе дугу, и с такой силой ударил ее об лед, что, с минуту подрыгав ногами, она испустила дух. Тигр немедленно вырвал несколько кусков мяса из загривка; кровь полилась на снег и забила фонтаном из артерий. Лошади наши все это время тревожно фыркали, порываясь дать тягу.
Мы попробовали прогнать тигра и пустились было к нему вскачь, но лошади уперлись, не желая повиноваться, а при ударе нагайки бросались в стороны и опрокидывались назад, так что трудно было удержаться в седле. Заметив нас, тигр отошел от лошади сажен на десять и лег в куге, приподнимая по временам голову. Стрелять с лошадей было немыслимо; затеять бой пешими мы не осмелились, так как не имели холодного оружия и поэтому не считали себя достаточно сильными; тигр занимал очень выгодную позицию для обороны и наступления, притом был голоден, следовательно всего опаснее. А самое главное — настолько стемнело, что было невозможно ручаться за верность выстрела. Нам оставалось только ехать в форт. Что тигр не бросит своей добычи, пока всю не съест, в этом не было ни малейшего сомнения, так же как и то, что мы найдем его завтра невдалеке. Обменявшись с Мантыком такими мыслями, мы тронулись в обратный путь. Первым приказанием по приезде было — не давать моему боевому коню в ночь сена, а ограничить дачу корма тремя гарнцами овса. Жирная лошадь с пустым желудком всегда быстрее и выносливее.
Отобранные мною семь человек охотников были совсем наготове. Условились с восходом солнца быть уже на конях. Обыденная казарменная жизнь мгновенно изменилась; приготовления к охоте отразились на всем гарнизоне, рассказы о тигре с лошадью слышались с разными вариантами во всех углах. В надежде, что вместо определенных семи охотников я могу взять и больше, стали приготовляться и некоторые другие. Движение в казармах сделалось почти общим. Осмотрев необходимое вооружение, я лег спать, но долго проворочался в постели, пока заснул. Едва забелел восток, как меня разбудил Мантык.
— Вам к чаю готовы пельмени и котлеты, — проговорил он скороговоркой. — Вставайте, ваше благородие, самовар кипит.
— Относительно тигра новостей никаких нет? — поспешил я спросить.
— Как узнаешь, что он там делает? — проворчал Мантык. — Часовой сказывал, что около убитой лошади всю ночь выли волки; тигр, должно быть, ел лошадь, а волкам не давал, те с горя и принялись выть.
Я вышел во двор. Было совершенно тихо, и в этой тишине явственно слышался только прибой волн, как будто они били прямо в стены форта; небо было совершенно ясно; звезды начинали гаснуть; охотники приготовляли оружие и седлали лошадей. Около конюшни денщик седлал моего коня; я подошел к нему; конь радостно заржал, увидав меня. Так приветствовал он меня каждый день, когда видел меня первый раз после ночи. Мы так свыклись один с другим, что и не могло быть иначе. Семь лет он носил меня на хребте, и за эти семь лет он не видел на себе другого седока. Привязанность его ко мне выражалась и в других случаях. В летние месяцы казачьи лошади паслись на подножном корму общим табуном, в который я пускал и моего коня погулять на воле без узды. Когда случалась мне в нем надобность, поймать его табунщикам при быстроте его было трудной задачей; часов по пяти и более, а иногда и целый день употребляли на его поимку. Мне же он давался тотчас, как я являлся к нему на глаза с уздой; заржет, бывало, увидев меня, подойдет ко мне и протянет голову, на которую я надеваю узду и передаю его денщику. Это знают все мои сослуживцы, которые и теперь живы.
Покончив с пельменями и котлетами и одевшись, я вышел во двор. Охотники сидели на лошадях; у двух из них были рогатины, у Григорьева — карабин с тесаком вместо штыка; все они выглядели молодцами и, видимо, горели нетерпением сразиться с тигром. Мы тронулись прямо к вчерашней лошади, задавленной тигром. Солнце только что показалось из-за небосклона. Подъехав к лошади сажен на десять, я, чтобы не затоптать следы тигра, остановил охотников и вместе с Мантыком освидетельствовал лошадь: правая ляжка оказалась вся съеденной; снег кругом был истоптан только следами тигра; значит, он держал волков на почтительной дистанции.
— Теперь вопрос в том, куда ушел тигр, где мы его должны искать? — обратился я к Мантыку.
— Он где-нибудь лежит близко, — отвечал Мантык, — первое — сыт, а потом он ни за что не расстанется с лошадью, пока всю не съест; уж волкам он ее не оставит — шалишь.
— Да, это верно. Но все-таки где он теперь? Разъедемся в разные стороны, сделаем круг и обрежем след. Ты поезжай направо, я поеду налево. Если заметишь сегодняшний выходной след, свистни; я сделаю то же.
Следы вчерашний и сегодняшний на снегу различить легко, не так, как летом, на песке и другой мягкой земле. Мы разъехались. Минут через пять я услыхал свист, на который и поспешил. Мантык напал на следы тигра, которые шли от лошади по направлению к видневшимся вдали камышам. Кругом было обширное ровное место, местами покрытое большими и малыми кулигами куги.
— Уйдет в камыши, и тогда прощай наш тигр! — сказал я.
— Пусть превращусь я в улитку, если тигр это сделает; он где-нибудь лежит тут в куге; только надо ехать очень осторожно.
Здесь кстати заметить, что Мантык, как калмык, был буддийского вероисповедания, в котором переселение душ после смерти тела в животных есть основной догмат.
Я дал знак остальным охотникам подъехать к нам. Необходима была крайняя осторожность, о чем и было передано подъехавшим. Тотчас же все сняли ружья и взвели курки, Мантык и я повесили на руки кинжалы, и все тронулись по следам. Все куги тигр обходил, по-видимому направляясь в камыши; наконец вошел в одну кулигу, которую мы тотчас же окружили, но, найдя выходной след, поехали по нему дальше. Тигр, как надо было полагать, выбирал место отдыха потеплее и помягче. Пройдя около ста сажен, он стал поворачивать к тому месту, где лежала убитая им лошадь, и вошел в другую кугу, которая имела в окружности не менее ста пятидесяти сажен или около сорока сажен в поперечнике. Объехали кругом эти кугу — выходных следов не было. Не оставалось никакого сомнения, что тигр тут, в этой кулиге. Куга была высокая, густая, но от гололедицы и инея нагнулась, переломалась и так перепуталась на вышине груди человека, что пробираться по ней было чрезвычайно трудно.
— Что делать? — спрашиваю я Мантыка.
— Тигр тут, — отвечал он.
— Это я знаю без тебя.
— Надо идти к нему в кугу пешим; на лошадях ничего не сделаешь.
— Место боя для нас крайне невыгодно, — возразил я, — тигр растреплет нас в клочья.
— Может быть и так, — отвечал Мантык, — но ничего больше не придумаешь. Надо решиться.
Позвав остальных охотников, мы слезли с лошадей, стреножили их и оставили одних в отдалении от места действия. Затем все мы расположились кругом кулиги попарно, по возможности на равном расстоянии. Я стал вместе с Мантыком, и по условному знаку все двинулись по направлению к центру. Со всех сторон послышался треск ломаемой и выдергиваемой куги. Почти все охотники видны были головою и плечами. Подвигались медленно; куга так перепуталась и смерзлась, что каждый шаг вперед доставался не без усиленной работы.
Вдруг вижу: над кугою показывается голова тигра, затылком ко мне. Чтобы предупредить Мантыка и не отдать ему славу первенства на этой охоте, я поторопился взбросить ружье к щеке и, рассчитывая, что коническая пуля со стальным наконечником из дельвиновского карабина положит тигра наповал, выстрелил. Но неуместная ревность, похожая на зависть, на этот раз, как, впрочем, и всегда, не послужила ни к чему: я промахнулся. В одно мгновение с выстрелом тигр быстро бросился на охотника Григорьева, шедшего к нему прямо перед глазами, ближе других; Григорьев подставил ему нож, примкнутый к ружью вместо штыка, на который тигр и сел с разбега всею своею тяжестью; нож вошел в него, как в тесто, по самую трубку. Тигр зарычал, метнулся, сломал нож, который и остался в нем, одним взмахом лапы вышиб ружье у Григорьева, смял его под себя и пошла, как нам казалось, зубная расправа. Быстро подбежать на выручку мешала куга, стрелять было тоже нельзя — тигр с охотником как бы утонули в куге; слышно было только свирепое ворчанье зверя и возня.
Мгновенно выхватив из рук одного охотника рогатину, Мантык явился перед тигром и уже готовился заколоть его рогатиной, как тигр предупредил его: оставив Григорьева, он быстро бросился на Мантыка и наткнулся на подставленную рогатину, которая вошла между передних ног, отчего он потерял равновесие и упал на лед, увлекая в своем падении и Мантыка; оба, однако, быстро вскочили на ноги; тигр с ревом и разинутою пастью так стремительно кинулся снова на Мантыка, что последний не успел схватить кинжал, снова сбил его с ног и, перепрыгнув через него, выскочил на чис