— Могу я идти?
Мистеръ Брамбль криво усмѣхнулся толстыми жирными губами и накладывалъ въ трубку зеленовато-коричневыя тонкія стружки табаку.
— Идите, мой милый мальчикъ, — сказалъ американецъ.
Коля откинулъ легкую бархатную занавѣску, висѣвшую на мѣдныхъ кольцахъ надъ раскрытой дверью, вышелъ въ корридоръ, прошелъ по нему къ широкой лѣстницѣ и сталъ подыматься на верхнюю палубу.
Лѣстница въ бѣломъ мраморѣ и богатомъ коврѣ, двумя маршами, изгибаясь, сходилась на площадкѣ. Здѣсь между бронзовыхъ, рѣзныхъ корзинъ съ живыми цвѣтами, въ золотой рамѣ, была повѣшена большая морская карта пути «Лаоса», и маленькая булавка съ французскимъ флагомъ была воткнута тамъ, гдѣ было написано «Марсель» — въ лѣвомъ верхнемъ углу карты.
Вправо — широкая арка открывала видъ на свѣтлую громадную столовую, съ небольшими столиками, прочно прикрѣпленными къ полу и уже накрытыми бѣлыми, въ синеватыхъ крѣпкихъ складкахъ скатертями. Тамъ беззвучно ходили стэварды[38] въ синихъ фракахъ и разставляли посуду къ утреннему завтраку.
Въ обѣ стороны отъ карты шла лѣстница къ настежъ открытымъ дверямъ на верхнюю палубу. За ними южное пламенѣло небо. Бѣлый городъ лѣпился по розовой горѣ, и море подъ теплою ласкою солнца сверкало въ золотыхъ, слѣпящихъ глаза вспышкахъ огневыхъ отраженій. Оттуда шелъ пряный запахъ берега, соленое дыханіе морской волны, трескъ паровой лебедки, крики команды, лязгъ цѣпей и звонкій непрерывный людской крикъ-пѣсня:
— Алали — алале… Алали — алале!
Все это манило и влекло Колю. Заставляло его торопиться на воздухъ.
Едва вышелъ и широкимъ корридоромъ спардека прошелъ къ носу, остановился пораженный. Высоко въ воздухѣ, отчетливо рисуясь всѣми мелочами, висѣлъ на платформѣ, на стальныхъ цѣпяхъ, громадный, новый, блестящій автомобиль. Чуть покачиваясь, онъ медленно поворачивался, сверкая на солнцѣ. Изогнутый надъ пароходомъ кранъ подавалъ его къ широко раздраенному*) отверстію трюма, гдѣ уже ожидали его матросы въ бѣлыхъ рабочихъ курткахъ. Тамъ стоялъ помощникъ капитана въ фуражкѣ съ золотыми галунами и наблюдалъ за погрузкой.
Автомобиль дрогнулъ и сталъ опускаться въ трюмъ. Коля посмотрѣлъ, какъ его закатили въ темную глубину. Тамъ увидалъ Коля корзины съ птицами, громадныхъ бѣлыхъ воловъ, ящики и тюки, тюки и ящики, плотно пригнанные одинъ къ другому. Ихъ было — безъ конца.
Коля перешелъ на другую сторону парохода. Подъ бортами вода была зеленой, мутной и отливала малахитомъ. Въ ней плавали корки хлѣба, бумаги, пустыя жестянки. Стая серебристыхъ рыбокъ съ голубыми спинками, тупыми носами гнала по водѣ хлѣбную корку и точно играла ею въ какой то свой рыбій футъболъ. Полупрозрачная слизистая круглая шапочка, величиною съ кулакъ поднялась на поверхность и заиграла перламутромъ, радужными огнями отражая солнце. Это была медуза.
Бѣлый бортъ «Лаоса» съ этой стороны былъ завѣшанъ сѣрыми холстинами. Бокъ парохода былъ раскрыть. Къ нему вплотную была причалена желѣзная шаланда съ каменнымъ углемъ. Зыбкія, черныя отъ угля доски были переброшены съ шаланды на пароходъ, и по нимъ взадъ и впередъ непрерывной лентой, — одни туда, на шаланду — съ пустыми корзинами, другіе оттуда, нагнувшись подъ тяжестью наполненныхъ углемъ корзинъ, бѣжали полуголые, закоптѣлые въ угольной пыли, блестящіе отъ пота люди. Пестрыя тряпки покрывали ихъ головы. Рубище висѣло на бедрахъ, рваные холщевые штаны едва доходили до колѣнъ. Тутъ были темныя, смуглыя тѣла арабовъ, бѣлыя тѣла европейцевъ, желтыя китайцевъ — всѣ равно измазанныя углемъ и ставшія черными. Это они ободряли себя пѣсней-крикомъ и, топая въ тактъ ей по чернымъ доскамъ босыми ногами, звонко вопили:
— Ала-ли, ала-ле, ала-ли — ала-ле…
Коля заглядѣлся на ихъ работу и многое вспомнилъ. Онъ видѣлъ стариковъ съ высокими тонкими безъ икръ ногами, и мальчиковъ, почти дѣтей. Всѣ работали, торопясь кончить погрузку, и трюмный старшина, плотный французъ, жестами и крикомъ: Dêpкchez vous, mais dêpкchez vous, mes vieux![39] подбодрялъ ихъ торопиться.
Одни насыпали широкими емкими желѣзными лопатами уголь въ быстро подставляемыя корзины, другіе подхватывали эти корзины, и людская вереница казалась сложною машиною.
Чья то рука мягко охватила Колю за плечи. Онъ оглянулся. Мистеръ Стайнлей въ широкополой шляпѣ подошелъ къ Колѣ и, охвативъ за плечи, согнулся съ нимъ къ борту парохода.
— Когда нибудь, — сказалъ онъ, медленно выговаривая слова, — люди изобрѣтутъ, мой милый Коля, и такую машину, которая замѣнитъ этихъ несчастныхъ и будетъ за нихъ грузить на пароходы уголь.
— А что же тогда «эти» будутъ дѣлать? — поворачиваясь къ мистеру Стайнлею, сказалъ Коля и его синесѣрые глаза впились въ глаза американца. Странно серьезно и сурово было ихъ выраженіе.
— Какъ, что?
— Они умрутъ съ голода… Вы знаете… Когда мы, — я, мамочка, Галина, дѣдушка Селиверстъ Селиверстовичъ съ внукомъ Мантыкомъ, два года тому назадъ, пріѣхали въ Марсель — у насъ ничего не было. Намъ нечего было ѣсть. Съ нами были другіе Русскіе, и имъ тоже нечего было ѣсть. Не просить же милостыню?.. Это, мистеръ Стайнлей, грѣхъ. И тогда дѣдушка и Мантыкъ, — дѣдушкѣ было уже семьдесятъ лѣтъ, а Мантыку едва четырнадцать, и съ ними офицеры-добровольцы, пошли на пристань грузить уголь… И они сами прокормились и насъ прокормили. А, если вездѣ станетъ машина, мистеръ Стайнлей, что будутъ дѣлать бѣдные люди, у которыхъ ничего нѣтъ?
Мистеръ Стайнлей долгимъ взглядомъ смотрѣлъ на худощавое лицо Коли и потомъ тихо сказалъ:
— Бѣдное… бѣдное дитя… Когда нибудь вы все это мнѣ разскажете!
Громадный «Лаосъ» былъ готовъ къ отплытію. Онъ издалъ три короткихъ глухихъ и зычныхъ гудка. На пристани волновалась и кипѣла толпа провожающихъ, по другую сторону снимали черныя угольныя доски, сворачивали угольные брезенты, и шаланда, отпихиваясь баграми, отходила отъ борта.
На высокомъ бѣломъ мостикѣ, увѣшанномъ пробковыми спасательными кругами, въ будкѣ съ зеркальными окнами у громаднаго рулевого колеса стало два матроса. Сѣдобородый капитанъ въ синемъ длинномъ сюртукѣ и бѣлыхъ панталонахъ, въ фуражкѣ, густо расшитой золотымъ галуномъ и съ нимъ два офицера появились на мостив. Съ серебристымъ звонкомъ повернулось колесо машиннаго телеграфа и раздалась команда.
Тяжелые, сѣрые осклизлые канаты причаловъ шумно упали въ воду. «Лаосъ» точно вздрогнулъ, вздохнулъ и вспѣнилъ воду винтомъ. Стала отходить отъ него пристань съ пестрой толпой, гдѣ платки, руки и зонтики посылали послѣдній привѣтъ столпившимся у борта пассажирамъ.
Между пристанью и «Лаосомъ» легла зеленая полоса моря. Она вскипѣла бѣлою пѣною, заиграла множествомъ пузырьковъ, зашипѣла, и, сначала медленно, потомъ все быстрѣе, «Лаосъ» сталъ выходить изъ тѣснаго канала между пристаней.
Совсѣмъ еще близко отъ парохода, на взбудораженныхъ волнахъ колыхалась тяжелая угольная шаланда. Люди на ней бросили грести. Они стояли всѣ вмѣстѣ, подняли руки, показывая одинъ палецъ, и что то отчаянно вопили. Но что, за шумомъ машины и волны, разобрать было нельзя.
— Что это, — спросилъ Коля мистера Стайнлея. — О чемъ это они такъ забезпокоились?
— Вѣрно бакшишъ[40] просятъ, — отвѣчалъ Стайнлей. — Мало имъ дали.
Какъ то незамѣтно удалился берегъ. Вся Марсель открылась на горѣ бѣлыми домами, и бухта Жоліеттъ съ длинными молами пристаней, съ пароходами и лодками оказалась далеко позади.
Свѣжій вѣтерокъ задувалъ съ моря и шевелилъ русыми Колиными волосами. Машина уже не шумѣла, но гдѣ-то далеко въ нутрѣ парохода глухо, ровно и мѣрно стучала. Впереди, подъ высокимъ килемъ, шипѣла пѣной вода, раздвигалась двумя темносиними косыми волнами и, развернувшись въ бѣлые гребни, уходила за пароходъ.
Стала видна на скалѣ надъ городомъ церковь и на ней золотая статуя Божіей Матери — Охранительницы — «Нотръ Дамъ де-ля Гардъ» — покровительницы Марсельскихъ моряковъ. Она сверкала на солнцѣ въ голубомъ небѣ, какъ дневная звѣзда и, казалось, собою прикрывала весь громадный бѣлый городъ, громоздившійся по крутому берегу.
Бѣлый маякъ, окруженный низкими домиками, проплылъ мимо. На розовожелтыхъ скалахъ островка показались развалины. Еще островокъ… — Скала… — все уходило назадъ. Чуть дрожалъ пароходъ. Монотонно, навѣвая сонъ, стучала машина и шумѣла вода. Бѣлыя чайки носились кругомъ. Все дальше уходилъ берегъ. Неразличимы стали острова. Въ бѣлое пятно слились дома Марсели и только блестѣла, точно парила надъ городомъ золотая статуя.
Нотръ-Дамъ де-ля Гардъ! Божія Матерь стерегущая.
Шире стали морскія дали. Голубѣе шипящія волны. Тутъ, тамъ брызнули, засверкали серебромъ, заиграли бѣлые зайцы вдругъ запѣнившихъ подъ засвѣжевшимъ вѣтромъ волнъ. Вдали, гдѣ синее небо спустилось къ синему морю, появилась туманная, сквозная дымка.
Тянула даль своею безпредѣльностью. Несказанно хорошъ былъ Божій міръ!
На палубѣ зазвонили къ утреннему завтраку. Пароходъ ускорялъ свой бѣгъ. Европейскій берегъ заволакивался дымкой дали.
IIПРИВИДЕНИЕ
На пароходѣ появилось привидѣніе. О немъ разсказывали въ той шестимѣстной каютѣ третьяго класса, гдѣ помещался Коля.
Его видѣла горничная каютъ перваго класса. Поздно ночью ее вызвала арабская принцесса, ѣхавшая въ Александра и занимавшая отдѣльную каюту. Принцесса потребовала къ себѣ въ каюту кофе и сандвичей, такъ какъ она два дня изъ-за качки ничего не ѣла, и теперь проголодалась и почувствовала, что можетъ ѣсть. Горничная пошла въ буфетъ. Она все приготовила и готовилась нести подносъ, какъ увидала бѣлую тѣнь, стоявшую у стѣны. Горничная разсказывала, что эта тѣнь была громадной величины, до самаго потолка, что это былъ, какъ бы человѣкъ, закутанный во все бѣлое и что у него горѣли синимъ яркимъ огнемъ глаза. Горничная взвизгнула и бросилась бѣжать. Она подняла тревогу на пароходѣ и вернулась въ столовую въ сопровождены матросовъ и стэвардовъ. Никакого привидѣнія въ столовой не оказалось, но не оказалось на подносѣ ни кофе, ни хлѣба, ни сандвичей. Смятая пятифранковая бумажка валялась около до чиста выпитой чашки.