— Ну?
— Левъ, по словамъ Ато-Уонди… вотъ грязный старикъ!.. Обложенъ между Гадабурка и Минабеллой…
— Ну?
Американецъ ничѣмъ не выдалъ своего волненія.
— Геразмачу Банти, проживающему въ Гадабурка приказано оказать намъ полное содѣйствіе… Тамъ въ пустынѣ будетъ положена приманка и надъ нею устроенъ бревенчатый блокгаузъ. Льву туда никакъ не добраться. Это охота для меня… и для Коли… Какіе же мы охотники!.. Но Ато-Уонди мнѣ говорилъ, что левъ можетъ догадаться по приготовленіямъ и не пойти на приманку и тогда онъ знаетъ его ходъ и его можно будетъ подкараулить у Минабеллы…. Вы меня, Стайнлей, понимаете? Было бы такъ досадно, если бы этотъ левъ, изъ-за котораго мы такъ много надѣлали шума у негуса, ушелъ отъ насъ. Вотъ что я надумалъ. Поѣзжайте вы съ Арару и еще съ кѣмъ хотите изъ слугъ на перерѣзъ ему въ Минабеллу и устройте тамъ засаду льву. Вы стрѣлокъ спокойный, вы не испугаетесь, если на васъ левъ выйдетъ и въ чистомъ… да и абиссинцы вамъ помогутъ, а мы по стариковски попытаемся изъ блокгауза. А? что вы думаете?
Трубка долго сипѣла въ зубахъ у мистера Стайнлея. Наконецъ, раздалось его спокойное:
— Оль-райтъ. Хорошо!
Коля, счастливый тѣмъ, что близилась цѣль ихъ путешествія, что уже найдена была таинственная Минабелла, а съ нею, возможно, и кладъ дяди Пети, какъ на пружинахъ легко похаживалъ вдоль коновязи муловъ и наблюдалъ, какъ абиссинскіе слуги ихъ зачищали.
— «Астрѣ«, Арару, надо бы хвостъ замыть. Ишь, какъ затрепался, — улыбаясь сказалъ Коля и погладилъ по блестящему крупу темно-караковаго мула мистера Стайнлея.
— «Бузу малькамъ бакло»,[62] - подтвердилъ Арару, разбирая руками волосы, жидкаго хвоста мула. — Самое хорошее животное! И мистеръ Стайнлей! Вотъ ѣздитъ! Вотъ стрѣляетъ! Настоящій абиссинецъ!
Коля улыбнулся. Ему пріятна была похвала его другу. Въ головѣ бѣжали мысли. Уносили Колю отъ коновязи среди кустовъ и травъ, на берегу тихаго ручья, гдѣ по кустамъ вился цвѣтущій голубой барвинокъ и цѣпкая ежевика свисала къ землѣ, уносили къ той страшной и прекрасной Минабеллѣ, гдѣ надо ждать заката, смотрѣть, куда упадетъ тѣнь на закатѣ, отсчитать пять шаговъ и рыть….
«Что тамъ? Навѣрно тяжелый сундукъ, окованный желѣзными полосами. Проржавѣло, поди, въ землѣ желѣзо. Въ сундукѣ золотыя монеты — двадцатифранковыя. Или, можетъ быть, серебряные абиссинскіе талеры Марш-Терезы. Сколько тамъ можетъ быть?»
Коля сѣлъ на ящикъ, въ сторонѣ отъ коновязи и, царапая ножомъ, подаркомъ мистера Брамбля, сталъ высчитывать, какой можетъ онъ найти кладъ.
«Скажемъ: дядя Петя прожилъ въ Абиссиніи тридцать лѣтъ. И каждый годъ онъ откладывалъ въ два раза больше, чѣмъ въ предыдущей. Пусть, въ первый годъ онъ отложилъ тридцать золотыхъ монетъ. Это можно. Не такъ уже много. Второй годъ — шестьдесятъ, третій — сто двадцать. Потомъ двѣсти сорокъ, четыреста восемьдесятъ, девятьсотъ шестьдесятъ!
На десятый годъ цифра достигла пятнадцати тысячъ трехсотъ шестидесяти луидоровъ, а весь капиталъ уже былъ тридцать тысячъ шестьсотъ девяносто монетъ. Дальше цифры росли такъ сильно, что на ящикѣ не было мѣста для умноженія.
Колю бросило въ жаръ.
«Да вѣдь это такія суммы, что уже не о мамочкѣ и Галинѣ думать, а о спасеніи Россіи. Это одинъ человѣкъ собралъ… Одинъ… Не можетъ быть… А какъ же американскіе милліонеры? Начнутъ съ 10-ти пенсовъ, а потомъ, глядишь, миллюнами долларовъ ворочаютъ, строятъ заводы, цѣлые города устраиваютъ, организуютъ свои университеты, широко помогаютъ молодежи. Мистеръ Стайнлей разсказывалъ про Хувера, про изобрѣтателя электричества — Эдиссона… Но, если такъ, почему же другіе Русскіе не дѣлаютъ такъ, какъ дядя Петя? Не копятъ, не умножаютъ все на два, только на два…. Вѣдь, если бы такъ было — все можно было бы устроить. Школы, больницы, университеты, богадѣльни и ни у кого не просить, но напротивъ, всѣмъ давать. Богатымъ вездѣ уваженіе! Богатымъ легче спасти Россію, чѣмъ бѣднымъ. Почему же не копятъ, не даютъ, не удваиваютъ?! Значить, нельзя. Вѣрно и дядя Петя не могъ такъ много накопить?
У Коли кружилась голова. Онъ вложилъ ножъ въ ножны и задумался.
«Но вѣдь кладъ есть. Иначе не стоило бы писать этой крестословицы. Она оправдалась. Минабелла нашлась. Значитъ, есть и кладъ. Какъ же теперь лучше поступить? Пойти сейчасъ къ мистеру Брамблю и попросить разсчета?.. А если онъ не найдетъ клада? Какъ вернется онъ тогда?.. Нѣтъ, ужъ если судьба привела его къ самой Минабеллѣ, онъ пойдетъ со всѣми… Попроситъ разрѣшенія отлучиться на одинъ вечеръ и откопаетъ кладъ… Эхъ! если бы Мантыкъ былъ съ нимъ, какъ было бы все хорошо! Мантыку все можно было довѣрить. Мантыкъ могъ и кладъ за него откопать… Но Мантыкъ поди-ка теперь катитъ на своемъ грузовичкѣ по мокрому асфальту Парижскихъ улицъ, слѣдитъ за бѣлой палочкой полицейскаго «ажана» и завидуетъ ему, Колѣ! Не хорошо онъ поступилъ съ Мантыкомъ».
А мысль, перенесшаяся въ Парижъ, уже осталась тамъ. Уже думалъ Коля о своей золотоволосой сестренкѣ съ блѣднымъ личикомъ, думалъ о мамочкѣ, о Селиверстѣ Селиверстовичѣ…
«Тяжело имъ всѣмъ безъ Коли… Э, ничего!.. Мантыкъ съ ними!..
— Коля! — раздался крикъ мистера Брамбля изъ палатки. — Посѣдлать муловъ мистеру Стайнлею, Арару и Адаму…. Какъ уѣдутъ — снимать бивакъ! Ъдемъ….
Коля побѣжалъ исполнять приказаніе мистера Брамбля. Онъ слышалъ, какъ въ палаткѣ собирался мистеръ Стайнлей, какъ съ нимъ все время говорилъ Брамбль, онъ видѣлъ, какъ они вышли изъ палатки- мистеръ Стайнлей съ двумя тяжелыми патронташами и двумя короткоствольными нарѣзными штуцерами въ рукахъ. Онъ передалъ одинъ Арару, другой Адаму, пошелъ къ Колѣ, видно, хотѣлъ ему что-то сказать, но въ это время мистеръ Брамбль нетерпѣливо позвалъ Колю и сталъ медленно разсказывать, какъ и что уложить и что, куда отправить. Коля сквозь голосъ мистера Брамбля слышалъ, какъ затопотали по сухой землѣ тропинки мулы: мистеръ Стайнлей уѣхалъ съ двумя абиссинцами куда-то, не успѣвъ проститься съ Колей.
Черезъ два часа, незадолго до заката, остальной караванъ мистера Брамбля выступилъ съ бивака. Впереди шелъ высокій и стройный негусовъ проводникъ Ато-До-месье. Онъ несъ на плечѣ ружье Гра, стволомъ внизъ. Длинная тѣнь отъ него шла, качаясь передъ нимъ. За нимъ ѣхали верхомъ мистеръ Брамбль и Коля, дальше слуги вели вьючныхъ муловъ и верблюдовъ мегари… Тамъ, гдѣ былъ караванъ, тихо шуршала, выпрямляясь, примятая трава.
Шли въ Гадабурка къ геразмачу Банти.
XIVОХОТА МИСТЕРА БРАМБЛЯ
Въ Гадабурка пришли уже ночью, при полной лунѣ. Ато-Уонди по телефону предупредилъ геразмача[63] Банти, и старый абиссинскій генералъ, окруженный слугами, ожидалъ англичанъ.
Въ лунномъ свѣтѣ геразмачъ Банти стоялъ, какъ изваяніе. Это былъ худощавый, высокій старикъ съ горделивой воинской выправкой. На головѣ, торчкомъ, золотистымъ волосомъ вверхъ, былъ надѣтъ вѣнецъ изъ львиной гривы. Въ лунныхъ отблескахъ онъ казался какимъ-то сіяніемъ. Длинная, ниже колѣнъ, черная шелковая рубашка висѣла красивыми складками. На плечи былъ накинутъ почетный лемптъ — расшитый золотомъ плащъ малиноваго бархата, висѣвшій узкими полосами сзади, спереди и боковъ, подобно концамъ кавказскаго башлыка. Широкій красный кожаный поясъ съ патронами туго подтягивалъ рубаху. Съ правой стороны пояса была заткнута короткая, широкая и кривая сабля въ желтыхъ кожаныхъ ножнахъ. Въ одной рукѣ старый геразмачъ держалъ отлично вычищенный, сверкающій стволомъ Винчестера въ другой круглый щитъ съ серебрянымъ узоромъ.
Все убранство Банти говорило, что онъ былъ храбрый воинъ и вѣрный слуга своего негуса. Львиной гривы вѣнчикъ, боевой лемптъ, ружье и щитъ — это все были воинскія отличія, подобныя европейскимъ орденамъ, крестамъ, звѣздамъ и лентамъ.
Онъ неподвижно ожидалъ, пока мистеръ Брамбль подъѣхалъ къ нему и слѣзъ съ мула. Тогда, закрывая ротъ однимъ изъ концовъ своего богато расшитаго лемпта, онъ сказалъ:
— Ночь коротка. Луна свѣтитъ ярко. Если хочешь сдѣлать дѣло, для котораго ты пріѣхалъ — сегодня все можетъ быть удачно. Надо имѣть крѣпкое сердце и твердыя руки. Инглезамъ не занимать ни того, ни другого.
— Какъ? уже сегодня? — пробормоталъ мистеръ Брамбль.
— Сейчасъ, — сказалъ геразмачъ Банти и знакомъ предложилъ Брамблю войти въ его хижину.
Хижина стараго абиссинскаго начальника ничѣмъ не отличалась отъ хижинъ простыхъ абиссинцевъ. Тѣ же круглыя плетеныя изъ вѣтвей стѣны, слегка обмазанныя глиной, тотъ же земляной полъ, покрытый сухими воловьими и звѣриными шкурами, и такая же, какъ у всѣхъ альта — деревянная кровать, заплетенная сухими воловьими жилами и покрытая шкурами.
Брамбль и Коля вошли въ хижину. Геразмачъ пригласилъ ихъ садиться на альгу. Онъ самъ сѣлъ на корточки на землѣ и хлопнулъ въ ладони.
Въ хижинѣ, на ящикахъ стояло два глиняныхъ ночника. Желтое пламя колебалось въ нихъ, какъ пламя свѣчи и длинныя тѣни отъ геразмача, Коли и Брамбля метались по темной стѣнѣ.
Занавѣска изъ воловьей кожи беззвучно откинулась и на ея фонѣ появилась фигура молоденькой дѣвушки. Пламя ночниковъ освѣщало ее съ обѣихъ сторонъ и бросало золотистые отблески на темно-бронзовое точеное лицо. Большіе черные газельи глаза подъ густыми длинными рѣсницами покорно посмотрѣли на геразмача, потомъ быстрымъ любопытнымъ взглядомъ окинули мистера Брамбля и надолго остановились на Колѣ. Сѣровато-бѣлая рубашка во многихъ складкахъ красиво драпировалась на стройной дѣвушкѣ. У пояса она была стянута бѣлымъ шнуромъ, концы котораго висѣли сбоку. Все въ ней было такъ стройно, чисто и изящно, что она казалась страннымъ видѣніемъ въ суровой хижинѣ стараго абиссинскаго вождя, между звѣриныхъ шкуръ, щитовъ, копій и ружей.
Геразмачъ бросилъ ей нѣсколько словъ по-абиссински, такъ быстро, что Коля не могъ уловить ихъ смысла.
Она сейчасъ же такъ же безшумно, какъ появилась, исчезла. Потомъ пришла снова и принесла низенькій столикъ съ соломенной крышкой, накрытый чистымъ бѣлымъ сквознымъ поло