Еще несколько дней он исхаживал окрестности Шаболина вдоль и поперек, восстановил путь, которым скакала девушка, но и поиски вдоль этой тропы ничего не дали. Максим почему-то даже не огорчился – ему казалось, что он все делает правильно. «Переход количества в качество?» – посмеивался он сам над собой, но продолжал искать – упорно, не обращая внимания на неудачи.
По вечерам он выходил от Онищева с таким чувством, будто разгадка совсем близко – осталось только протянуть за ней руку. Но затем старик уехал, и в единственный вечер его отсутствия Максим измаялся. Он сидел в своей комнате над картой. На стульях и подоконнике лежал слой пыли, видимый даже в свете неяркой лампы, и первый раз за все время поисков Арефьев преисполнился раздраженной уверенности, что вся его затея была напрасна. И бедная Ольга, погибшая так глупо, и купец Шаболин, бросивший ее одну, и горничная с красно-синими бусами в руках – все они так и останутся призраками, лишь чуть-чуть оживленными его воображением. Больше он ничего не добьется.
– А воображения у тебя, Арефьев, ни на грош, – сообщил Макс, копируя Тошкины интонации.
И вдруг понял, где Ольга спрятала ожерелье.
От изумления он выронил карту. Ответ был так прост, так очевиден, что оставалось лишь удивляться, почему он не подумал об этом раньше.
– Вот же елки-палки! – обескураженно проговорил Максим, пытаясь выразить обуревавшие его чувства. Он встал, снова сел, опять встал и пробежался по комнате, уворачиваясь от углов стола. Если бы он мог, то пробежался бы и по стенам, и по потолку. – Нет, ну честное слово, так нельзя! Кто же так делает?!
Он бросился было к двери, но на полпути остановился. Нет, Онищев уехал, идти к нему бессмысленно!
«Ладно, подожду до завтра».
Но ждать в бездействии он не мог, и молчать – тоже. Схватив телефон, Макс набрал сначала Тошку, но та не отвечала, и тогда он позвонил по другому номеру.
И вот теперь шел к реке – уже бог знает сколько времени. Его немного огорчало, что он ничего не взял с собой – ни маски, ни ласт, – а предстояло нырять. Но когда он наконец вышел на берег, то забыл и про маску, и про ласты.
Река была похожа на мертвый асфальт – ровная недвижимая серая поверхность. Максу даже показалось, что если он прыгнет в нее, то сломает шею. Но когда он опустил пальцы в реку, то ощутил прохладу, и край рукава сразу намок. Он осмотрелся, нашел удобное местечко и разделся, ежась от холода. Разбежался – и нырнул.
Вода оказалась обманкой – густой, жирной, как не успевший застыть холодец, и пахла лекарствами. Максим задержал дыхание, но запах все равно бил ему в нос, отвлекая от поисков. Он развернулся в одну сторону, в другую, и наконец заметил внизу то, что искал.
На дне поблескивала золотая монета с профилем Николая Второго. Максим рванулся к ней, но сил оставалось все меньше и меньше. Почти доплыв, он протянул руку к монете, но пальцы захватили лишь песок, подняв муть со дна реки, а в следующий миг его вытолкнуло наверх. На короткое время Арефьева накрыла чернота, а когда она исчезла, он снова оказался на берегу реки. На дне которой лежала его монета.
Ее предстояло достать во что бы то ни стало, потому что иначе Максу было отсюда не выбраться.
Борис Осипович, сидевший рядом с кроватью сына, увидел, что пальцы правой руки у Максима подергиваются, сжимаясь и разжимаясь.
– Что с ним? – испуганно спросил он медсестру, менявшую раствор в капельнице. – Конвульсия?
Та скосила глаза, посмотрела:
– Да что вы, какая конвульсия! Все нормально, не беспокойтесь. Завтра утром доктор придет, скажите ему об этом. Раньше-то он так дергался?
– Раньше – нет. Но Максим совсем недолго здесь лежит… – растерянно сказал Борис Осипович.
– Ну и ничего страшного.
Она внимательнее взглянула на немолодого человека возле постели больного и добавила, проникнувшись к нему внезапным сочувствием:
– Да вы бы сами поспали! Вам тоже отдых нужен. Жена-то есть у вас?
Борис Осипович кивнул.
– А чего же она не пришла? – удивилась женщина.
– Она летит из Америки. Перелет очень долгий.
– А-а-а… Значит, как прилетит, сменит вас, да? Это правильно. Одному здесь сидеть – чокнуться можно, честное слово… Да говорю вам, поспите! Хотите – идите вон на кушетке прилягте.
– Спасибо большое. Я лучше здесь посижу.
Борис Осипович погладил сына по руке и закрыл глаза.
Ему уже не раз сказали, что Максиму очень повезло – его доставили не в районную больницу, а в военный госпиталь, где имелся томограф. Но сделать снимки они не могли: врач, работавший на томографе, уехал на выходные в другой город.
– В принципе, вы можете попробовать перевезти сына в Москву, – сказал Борису Осиповичу нейрохирург. – Но я бы на вашем месте не стал этого делать. Пациента посмотрели на рентгене, у него переломы четырех ребер, сломаны пальцы – да вы сами видели, правда?
Борис Осипович кивнул. Сил говорить у него не было. Сын лежал с трубкой во рту («Искусственная вентиляция легких», – объяснила медсестра в ответ на его вопросительный взгляд), над ним возвышалась одноногая капельница, от которой к его руке тянулась другая трубка, тонкая и прозрачная. «Мальчик наш. Бедный мальчик. Господи, только бы обошлось! Как Танюша-то там…»
– К счастью, перелома черепа нет, – продолжал нейрохирург. – Позвоночник в порядке. Инфузионная терапия проводится. Вернется врач, мы сможем сделать снимок, который подтвердит или опровергнет наши предположения.
– А какие у вас предположения? – встрепенулся Борис Осипович.
– Похоже на субдуральную гематому. Кровь из-за удара скопилась между оболочек, окружающих головной мозг.
– Эта гематома может быть причиной того, что он не приходит в себя?
– Да запросто! – Нейрохирург был так бодр и уверен в себе, что Борис Осипович почти возненавидел его – за здоровье, за громкий голос, за то, что сын его Танюши лежит в реанимационной палате, а этот тип хладнокровно советует подождать какого-то врача, который посмел уехать на два дня. – Вполне реальная вырисовывается картина. Вот сделаем компьютерную томограмму, и – больше чем уверен – нужно будет оперировать.
– Как – оперировать? – испугался Борис Осипович.
– Операция по удалению субдуральной гематомы, – с прежним оптимизмом поведал нейрохирург. – А как вы иначе собираетесь от нее избавиться? Сама она не рассосется. Так что ждем томограммы, а там посмотрим…
Десять дней спустя после того утра, когда Молли поведала мне о Якобе, мы с ней очутились на западной окраине Праги. Здесь город казался совсем иным – в нем осталось куда как немного городского. Вокруг домов цвели деревья, и даже встреченные горожане были одеты иначе – они больше походили на сельских жителей Ланкастера, откуда я когда-то бежал в страшной спешке.
Мне потребовалось больших трудов уговорить служанку, чтобы она познакомила меня с господином Якобом. Молли боялась, лопотала что-то невнятное о колдовстве и проклятиях, твердила о золоте, и тем самым лишь окончательно утвердила меня в мысли, что я непременно должен встретиться с ним. То лаской, то лестью, то угрозами, но в конце концов я убедил ее поговорить с бывшим моряком. Правда, мой первоначальный план выдать себя за алхимика, желающего постичь тайны великого ученого, Молли отвергла, решительно сказав, что уж она-то знает господина Якоба получше, чем я, и никаких алхимиков он к себе в дом не пустит. Что ж, мне оставалось лишь довериться ей.
В конце концов она сообщила, что господин Якоб наконец-то согласился на ее уговоры и решил залатать крышу. «Поэтому придется вам недолгое время побыть кровельщиком», – сказала Молли. Я фыркнул, подумав, что интерес кровельщика к опытам с золотом будет весьма странен, но затем решил, что главное для меня – быть представленным господину Якобу, а там уж видно будет. Моего хорошо подвешенного языка, надеюсь, хватит для того, чтобы заболтать этого сумасшедшего.
Вот так и случилось, что мы оказались там, где жил старый отшельник. Я нарочно выбрал долгие обходные пути, дабы не встретить знакомых – чувствовал, что мне сейчас ни к чему лишние вопросы. Возле дома, к которому подвела меня Молли, я остановился в замешательстве, ибо передо мной в глубине сада, густо заросшего хмелем, возвышались руины. Так я решил с первого взгляда. Обозрение всей постройки показало, что я ошибался, но начальное впечатление было именно таково.
Каменный дом в один ярус высотой будто бы прятался от людских глаз, стесняясь своего облика. Кровля его в нескольких местах проломилась, стены казались полуразрушенными, а все окна, кроме одного, были заколочены. Каменный подклет неплохо сохранился, но и в нем я заметил выбитые камни, и мне даже показалось, что сквозь дыры можно заглянуть внутрь. Я не поверил бы, что в таком месте может быть обиталище ученого, если бы не слышал рассказ Молли. Но предстояло убедиться в этом своими глазами.
Тяжелая дверь, которую служанка отперла своим ключом, пропустила нас внутрь, и моим глазам предстала просторная комната, заваленная разнообразным хламом вроде древних сундуков, вытершихся гобеленов и битой посуды. Возле того единственного окна, в которое падал свет, было расчищено место для небольшого столика и кресла. Но книги, к своему разочарованию, я не обнаружил.
Пройдя по комнатам, я везде нашел то же запустение, в котором пребывала гостиная. Казалось, что человеку, обитавшему здесь, безразлично, какая обстановка окружает его. В сравнительном порядке содержалась лишь та часть дома, где готовила Молли – здесь она прибралась и расставила все по своему усмотрению, придав кухне вид обжитого помещения.
Когда мы вошли, служанка куда-то исчезла, но теперь снова появилась рядом со мной. Вид у нее был растерянный – как видно, она полагала, что господин Якоб проявит хотя бы мало-мальский интерес к своим гостям. Но в этом она ошиблась – хозяин дома не появлялся.
– Где же он? – Я нетерпеливо тронул Молли за плечо.