Жил он у родителей, на еду тоже тратиться не приходилось, но денег все равно недоставало. Мать с отцом, как и абсолютное большинство советских людей, считали, что детям деньги в руки давать нельзя независимо от того, сколько этим детям лет. Несколько раз он пытался устроиться на работу сторожем или разнорабочим, но всякий раз через пару дней бросал службу. Ему казалось, кто-то заметил у него отсутствие зубов или прыщи, кто-то смеется у него за спиной. Он понимал, что подобные домыслы могут оказаться неправдой, но вынести этого все равно не мог.
Теперь по вечерам Головкин закрывался у себя в восьмиметровой комнате и ночами напролет смотрел документальные фильмы, которые обычно показывали после одиннадцати и до перерыва в вещании. Он одну за другой курил дешевые папиросы и представлял тех подростков на месте жертв фашистов. Эти фантазии возбуждали его сильнее, чем что-либо еще, и он стал мастурбировать чаще, чем в подростковом возрасте. Жизнь будто застопорилась на бесконечном повторе одного и того же дня, и Сергей не замечал, что все сильнее откатывается назад в развитии.
Мы развиваемся через травмы. Невозможно стать полноценным человеком, не пройдя определенные психологические испытания. Иногда стресс оказывается сильнее, чем человек способен вынести. В этом случае на какой-то период времени происходит откат в развитии, и чем интенсивнее негативное переживание, тем он дальше. Случается, после сильного шока кто-то даже может утратить память или способность говорить, но эти состояния обычно рано или поздно проходят.
В то же время существует категория травмирующих факторов, которые способны серьезно надломить психику. Со стороны все может показаться незначительным эпизодом биографии, но если событие задело какое-то слабое место, человек рискует застрять в бесконечно длящемся «дне сурка», в том самом возрасте, куда его перенесла травма. Раз за разом он переживает одно и то же потрясение, и с каждым таким переживанием травма наносит все больший вред психике. Это напоминает пытку водой, которую, по легенде, использовали в Китае. Узника связывали, и сверху на его голову начинала капать ледяная вода. Часами больше ничего не происходило. Спустя какое-то время несчастный уже плохо понимал, что творится вокруг, и постепенно сходил с ума. Схожим образом воздействует травма, которую индивид не смог проработать. День за днем человек переживает ее снова и снова, не замечая, как теряет рассудок от боли.
Сергей навсегда застрял в переходном возрасте, из которого ему так и не удалось выйти. В каждом старшекласснике он видел парней, напавших на него, высокомерных одноклассников, снисходительно разглядывавших его старые отцовские ботинки и милостиво позволявших присоединиться к своей компании. Перед глазами Головкина вечно стояли брезгливые лица коллег с ипподрома, которые и не подумали предложить помощь, когда ему сломали ребра и нос. Он ненавидел их и мечтал однажды отомстить за все.
В конце своего обучения в институте Головкин снова устроился на конный завод в окрестностях Одинцова с условием, что после получения диплома его повысят в должности. Теперь ему приходилось несколько раз в неделю тратить много часов на дорогу до работы и обратно. Впрочем, эти поездки его успокаивали. Здесь, в электричке, среди погруженных в свои мысли и заботы пассажиров, он действительно мог остаться наедине с собой. Ни родители, ни однокурсники не могли его задеть. Всем вокруг было глубоко плевать на то, кто едет рядом. Лишь бы только не шумел, не распивал алкоголя и никого не тревожил.
В один из вечеров из комнаты Сергея вновь доносились звуки работающего телевизора. Лариса решила зайти и выключить его, но увидела сына за самоудовлетворением. Отпрянув, женщина с грохотом захлопнула дверь. После этого он всю ночь сгорал от стыда, а наутро столкнулся на кухне с матерью, которая пила чай. На ее лице отражалась вся мировая скорбь.
– Ты же понимаешь, что это ведет к болезням? Ты и так нездоров, у тебя астма, проблемы с грудью, сердцем, желудком. Хочешь все усугубить? У тебя уже давно кожа плохая…
Мать говорила и говорила, но Сергей не слушал. К тому времени он уже окончил институт по специальности «зоотехник» и прекрасно понимал, какую чушь она несет. Лариса, однако же, не унималась и продолжала поучать его.
Вечером после смены Сергей устроился на ночлег в одной из комнат отдыха для сотрудников. Так бывало уже не раз. В комнатах были диваны, а в некоторых даже телевизоры, так что здесь ему нравилось больше, чем дома. Недели две он жил на конезаводе, пока это не заметил кто-то из сотрудников и не сообщил директору. Тот сразу же вызвал Сергея на ковер.
– Давно здесь живешь? – с порога поинтересовался он.
– Недели две, – честно ответил Головкин.
– Нет возможности куда-то переехать?
Сергей отрицательно помотал головой.
– Я попрошу выделить тебе комнату в общежитии, – деловито заявил начальник.
– Спасибо, – сказал Головкин, не веря своим ушам.
– Не за что. Нехорошо, что наш сотрудник живет в таких условиях. Людям надо помогать.
– Зачем?
– Что «зачем»? Помогать? Не знаю. Людям надо помогать, иначе они перестают быть людьми…
9Прогулка
Вскоре ему действительно выделили комнату в общежитии рядом с конезаводом. Это было типичное двухэтажное здание с коридорной системой. На общей тридцатиметровой кухне жильцы организовали нечто вроде склада, а готовили втихаря у себя в комнатах. В широком коридоре вечно громоздились лыжи, велосипеды и старая мебель, которую впору было вывезти на дачу, но за неимением оной приходилось хранить ее здесь. Комната Сергея была больше той, что осталась в родительской квартире, а за работу с лошадьми ему теперь полагалась зарплата, причем вполне сносная по местным меркам. Вскоре он выиграл талон на покупку телевизора и теперь проводил вечера, как и раньше: смотрел документальные фильмы вплоть до перерыва в вещании, предавался мечтам и занимался самоудовлетворением. Все чаще Сергей воскрешал в памяти ту безликую толпу отморозков, которые мерзко хохотали, пока избивали его. В этот момент в его фантазиях появлялся нож, которым он уродовал лица и тела обидчиков. Или веревка. Про нее он думал даже чаще. Что может быть проще веревки? Достаточно скрутить из нее петлю и в подходящий момент накинуть на шею жертвы. В этот момент он осекал себя, пытался отогнать эти мысли прочь, но они все сильнее пускали корни в его изломанной психике, все крепче цеплялись за его душевные травмы и все больше питались его тотальным одиночеством.
Его соседями по общежитию были сотрудники конезавода – в основном семейные и запойные мужики, напоминавшие Сергею отца. Они будили в нем неосознанный страх вперемешку с отвращением, поэтому он старался ни с кем из них не контактировать. Женщины его никогда не привлекали: холодные, непонятные и взбалмошные, они не вызывали в нем ничего, кроме презрения. Да и не привык он лишний раз вступать в разговоры с людьми. В Москве принято было вежливо здороваться с теми, кто жил по соседству, но при этом не лезть в их частную жизнь и по возможности ничем не беспокоить. Во дворе все друг друга знали. Здесь складывались свои компании подростков, заседавших на детских площадках, и мужчин, вечно торчавших в гаражах. Но все это носило стихийный характер. Просто так никто не стучался в дверь к соседу со своей проблемой.
Постепенно и в общежитии, и на конезаводе все привыкли к тому, что Головкин ни с кем не водит дружбу и предпочитает держаться в стороне от шумных сборищ. Он поступал так из страха показаться смешным и глупым, из-за неумения общаться и неспособности учиться этому. Да и какой смысл с кем-то сближаться, если в итоге все обернется прахом, как только Сергею потребуется помощь? Он навсегда запомнил брезгливые лица коллег, когда он заявился на ипподром, захлебываясь собственной кровью. Со стороны его поведение выглядело высокомерием москвича. Впрочем, какая разница, если человек хорошо работает и не лезет на рожон?
Круг его общения сузился до минимума. На работе он со всеми здоровался, перекидывался парой фраз со сменщиком и даже иногда болтал о чем-то с мужиками в курилке. Но никого, с кем можно поговорить дольше пяти минут, у него не было. Да и не факт, что Головкин смог бы поддержать такой разговор. По крайней мере, он сам больше не был в этом уверен. Сергей все глубже погружался в мир собственных фантазий, которые день ото дня становились все более пугающими.
– Привет! Не хочешь вечером пойти с нами на речку? – поинтересовалась как-то одна из сотрудниц конезавода, когда он уже собирался домой. – Мы всем коллективом идем, решили тебе предложить. Ты ведь совсем один, ни с кем не общаешься. – Девушка говорила так, будто извинялась. Ей было неловко в обществе этого странного типа, но подружки целыми днями увещевали ее подойти к новому помощнику наездника и поболтать с ним. В конце концов, выбор свободных мужчин на работе был крайне скромным, а красотой она не блистала.
– Почему ни с кем не общаюсь? С чего ты взяла? Я часто встречаюсь с друзьями и родными, как все, – обиделся Сергей.
– Извини, просто все говорят. Ты по выходным даже из комнаты не выходишь. Мы решили, что тебе просто некуда и не с кем пойти.
– Я просто… Да, наверное, ты права. Увлекся работой и совсем всех забросил, нужно будет к друзьям съездить, – задумчиво ответил Головкин.
На речку он, конечно, не пошел, но понял, что по окончании рабочей недели нужно куда-то ездить, хотя бы для того, чтобы изобразить наличие личной жизни. На следующий же день он отправился в Москву, но на Речной вокзал, к родителям, ему отчаянно не хотелось. Он знал, что мать будет смотреть оценивающим взглядом и начнет придираться к его внешнему виду, а отец в очередной раз станет рассказывать, что жалеет о появлении на свет сына, который вырос стопроцентным неудачником. Кроме того, была велика вероятность встретить там кого-то из бывших одноклассников, а те могли заметить у него отсутствие передних зубов и сделать вывод, что он так никем и не стал, покинув родной район.