– Мадам Босолей? – галантно поинтересовался Мегрэ. – Присаживайтесь, прошу вас… И вы тоже, мадемуазель…
Франсуаза осталась стоять. Она была готова взорваться.
– Предупреждаю вас, что я буду жаловаться! Мне еще не приходилось сталкиваться с таким безобразием…
Ледюк топтался возле двери с весьма жалким видом; легко было догадаться, что у него не все прошло как по маслу.
– Успокойтесь, мадемуазель. Надеюсь, вы извините меня за желание повидать вашу мать…
– Кто вам сказал, что это моя мать?
Мадам Босолей ничего не понимала. Она то и дело переводила растерянный взгляд с сохранявшего полное спокойствие Мегрэ на Франсуазу, дрожавшую от бешенства.
– Я, по крайней мере, могу предположить это, поскольку вы отправились на вокзал, чтобы встретить ее…
– Мадемуазель пыталась помешать матери прийти к вам! – со вздохом произнес Ледюк, упорно рассматривая ковер.
– И как же тебе удалось справиться с этой проблемой?
Вместо Ледюка ответила Франсуаза:
– Он угрожал нам! Говорил об ордере на арест, словно мы воровки… Пусть он покажет этот ордер, или я…
И она протянула руку к телефонной трубке. Без сомнения, Ледюк превысил свои полномочия. И теперь его терзали угрызения совести.
– Я предполагал, что они могут в любой момент устроить скандал в зале ожидания!
– Минутку, мадемуазель. Кому вы хотите позвонить?
– Кому… Прокурору, конечно…
– Сядьте! И, заметьте, я не мешаю вам звонить. Наоборот!.. Но, возможно, в общих интересах вам не стоит торопиться…
– Мама, я запрещаю тебе отвечать!
– Но я ничего не понимаю! В конце концов, вы нотариус или комиссар полиции?
– Комиссар!
Ее растерянный жест должен был означать что-то вроде: «В таком случае я даже не знаю…»
Было очевидно, что женщина уже встречалась с полицией, и от этих встреч у нее осталось если не почтительное, то, по крайней мере, настороженное отношение к этой организации.
– Я все же не понимаю, почему меня…
– Вам ничто не угрожает, мадам. Сейчас вы все поймете… Я просто хочу задать вам несколько вопросов, только и всего.
– Так что, никакого наследства нет?
– Я пока точно не могу сказать…
– Это безобразие! – буркнула Франсуаза. – Мама, не отвечай ему!
Она не могла усидеть на месте. Ее нервные пальцы терзали носовой платок. Время от времени она бросала на Ледюка ненавидящий взгляд.
– Могу предположить, что по профессии вы лирическая певица?
Он знал, что эти два слова способны затронуть самую чувствительную струну в душе его собеседницы.
– Да, господин комиссар, я пела в «Олимпии» в те времена, когда…
– Мне кажется, я вспоминаю ваше имя на афишах… Босолей… Ивонн, не так ли?
– Жозефина Босолей!.. После того как медики порекомендовали мне перебраться в более теплые края, я предприняла турне по Италии, Турции, Сирии, Египту…
Ах, эти времена кабаре! Он прекрасно представлял ее на убогих подмостках в типичных для Парижа заведениях, посещавшихся преимущественно хлыщами и офицерами местного гарнизона… Закончив номер, она спускалась к публике и обходила столы с подносом в руках, иногда выпивала бокал-другой шампанского с поклонниками…
– Потом вы обосновались в Алжире?
– Ну да! Однако моя первая девочка родилась в Каире…
Франсуаза находилась на грани нервного срыва. Она могла в любой момент наброситься на Мегрэ.
– Полагаю, ее отца вы не знали?
– Простите, я очень хорошо знала его! Английский офицер, приписанный к…
– В Алжире у вас родилась вторая дочь. Это была Франсуаза…
– Правильно. И это стало концом моей артистической карьеры… Дело в том, что после родов я очень долго болела… А когда поправилась, у меня пропал голос.
– И тогда?..
– Отец Франсуазы заботился обо мне, пока его не отозвали во Францию… Он был сотрудником таможенной службы…
Подтвердилось все, о чем догадывался Мегрэ. Теперь он мог восстановить без каких-либо пробелов жизнь матери и двух дочерей в Алжире: мадам Босолей, еще сохранившая привлекательность, завела серьезных друзей. А дочери постепенно выросли…
Разве может показаться странным, что они должны были выбрать ту же дорожку, что и их мать?
Старшей было всего шестнадцать лет…
– Я мечтала, чтобы они стали танцовщицами! Потому что эта профессия далеко не так неблагодарна, как пение! Тем более за границей! Жермен стала брать уроки у одного моего приятеля, обосновавшегося в Алжире…
– Но вскоре она заболела…
– Она вам рассказывала? Да, у нее всегда было слабое здоровье… Может быть, сказалось то, что ей пришлось часто переезжать с места на место, когда она была маленькой… Ведь мне не хотелось оставлять ее с кормилицей… Я сделала для нее нечто вроде колыбельки, которую можно было повесить в купе…
В общем, весьма мужественная женщина! И теперь она прекрасно себя чувствовала! Поэтому не понимала, что могло довести ее дочь до такого состояния! Ведь Мегрэ беседовал с ней так вежливо, был таким предупредительным… Более того, он говорил на простом, вполне понятном для нее языке!
Она была артисткой. Она много путешествовала. Да, у нее были любовники, от которых она родила двух дочерей. Разве в этом есть что-то плохое?
– У дочери были проблемы с легкими?
– Нет, что-то с головой… Она постоянно жаловалась на головные боли… Потом у нее неожиданно начался менингит, и ее пришлось срочно поместить в больницу…
Стоп! Она почувствовала, что ей пора остановиться! До сих пор все, что она рассказывала, относилось только к ней и ее семье. Но теперь Жозефина Босолей подошла к критической точке. Не представляя, что ей следует, а чего не следует говорить, она в отчаянии пыталась встретиться взглядом с Франсуазой.
– Мама, комиссар не имеет права допрашивать тебя! Не смей ему отвечать…
Легко было ей так говорить! Но мадам Босолей прекрасно знала, как опасно вызывать раздражение у полицейского. И ей хотелось, чтобы все вокруг были довольны.
Ледюк, к которому вернулась самоуверенность, бросал на Мегрэ взгляды, в которых читалось: «Процесс пошел!»
– Послушайте, мадам… Вы можете говорить или молчать… Это ваше право. Но это не значит, что вам не будут задавать вопросы в другом, менее приятном месте… Например, в суде присяжных.
– Но я ничего не сделала!
– Вот именно! Поэтому мне кажется, что самым разумным с вашей стороны было бы отвечать на мои вопросы. Что же касается вас, мадемуазель Франсуаза…
Девушка его не слушала. Она схватила телефонную трубку и взволнованно говорила в нее, искоса поглядывая на Ледюка, словно ожидая, что тот в любой момент может попытаться отобрать у нее телефон.
– Алло!.. Он в больнице?.. Неважно!.. Немедленно позовите его!.. Хорошо, тогда передайте ему, чтобы он сейчас же приехал в гостиницу «Англетер»… Да, да!.. Он все поймет… Скажите, что звонила Франсуаза!
Несколько секунд она еще слушала собеседника, потом положила трубку и с вызовом взглянула на Мегрэ.
– Он сейчас приедет… А ты, мама, больше ничего не говори…
Она дрожала, словно от холода, хотя на лбу у нее выступили капельки пота, а влажные волосы на висках склеились прядями.
– Вот так-то, господин комиссар!
– Послушайте, Франсуаза. Разве я мешал вам позвонить? Напротив! Если угодно, я не буду продолжать допрос вашей матери… А теперь хотите совет? Пригласите также господина Дюурсо, он сейчас у себя дома.
Франсуаза, нахмурившись, пыталась понять, в чем скрыт подвох. Потом она заколебалась и, наконец, нервным движением сняла трубку.
– Алло!.. Номер 167, пожалуйста…
– Подойди-ка сюда, Ледюк…
И Мегрэ что-то прошептал ему на ухо. Было заметно, что Ледюк удивлен и даже смущен.
– Ты думаешь, что…
Он быстро вышел из номера, и через минуту все услышали, как он крутит заводную рукоятку своего «форда».
– Говорит Франсуаза… Да, да… Я звоню из номера комиссара. Моя мать приехала… Да, комиссар хочет, чтобы вы подошли к нему… Нет! Нет!.. Клянусь вам, нет!..
Эти «Нет!» она произносила громко и решительно, но в ее голосе явно звучал испуг.
– Говорю же вам, нет!
И она застыла возле стола, держа в руке телефонную трубку.
Мегрэ, закуривший трубку, с улыбкой смотрел на нее, тогда как мадам Босолей старательно пудрила носик.
Глава 10Записка
В номере воцарилось всеобщее молчание. Потом Мегрэ заметил, что Франсуаза посмотрела в окно, нахмурилась и тут же отвернулась. Ее явно что-то встревожило.
Площадь пересекала мадам Риво, направляясь к гостинице. Обман зрения? Или события, происходящие здесь, окрашивали все в мрачные тона? Во всяком случае даже на расстоянии силуэт мадам Риво вызывал в памяти драматические образы. Казалось, что ее толкает вперед невидимая сила, и она даже не пытается сопротивляться.
Ее лицо, которое вскоре удалось разглядеть, оказалось мертвенно-бледным. Волосы в беспорядке. Пальто расстегнуто.
– А вот и Жермен! – заметила мадам Босолей. – Наверное, ей сказали, что я здесь…
Мадам Мегрэ направилась к двери, двигаясь, словно автомат. Когда она впустила в номер мадам Риво, все поняли, что эта женщина переживает самый трагический момент в своей жизни.
Она старалась сохранять спокойствие и даже попыталась слабо улыбнуться. Но в ее взгляде сквозила полнейшая растерянность. По лицу то и дело пробегала судорога, которую ей не удавалось сдержать.
– Извините меня, господин комиссар… Мне только что сообщили, что мать и сестра у вас, поэтому я…
– И кто же сказал вам это?
– Кто сказал? – повторила она, затрепетав.
Какие они все-таки разные – Жермен и Франсуаза! Мадам Риво была жертвой, женщиной, сохранившей свои плебейские привычки, отчего к ней относились без малейшего уважения. Даже во взгляде смотревшей на нее матери появилось строгое выражение.
– Как, ты не знаешь, кто тебе это сказал?
– О, кто-то из знакомых, встреченных мной по дороге…
– Ты не видела мужа?
– Ах, нет!.. Нет!.. Клянусь, нет!..