– Очень хорошо представляю, – откликнулась тетка.
– Но не на ту напали! – запальчиво парировала Ухтомская. – Я провела свою серию мероприятий и освоила деньги гранта, не оставив им ни копейки.
– Как удалось?
– Откровенно говоря, связи мужа помогли, – снова вздохнула Вера. – Так бы сама я не справилась, конечно. Сожрали бы.
– Ясно. А кафедра что?
– А им в итоге только на плакаты и хватило. Видели – голубые такие, – где здравицу старым порядкам поют, а всем остальным предлагают знать свой шесток и не отсвечивать? Это все, на что хватило их креатива.
– А фиолетовые плакаты про дураков и сумасшедших, значит, ваших рук дело? Это вы их так изощренно обозвали?
– Мои, – понурилась Вера. – Глупо, знаю, но это такой народ, что другого языка не понимают. Скоро сами познакомитесь.
Вика рассмеялась:
– Не так и глупо. Настолько опосредованный способ оскорбления мне еще не попадался. И главное – в суд не подашь, классик все-таки.
Вера оживилась:
– Ой, это вы еще нашу избирательную кампанию в городскую думу не видели. За место главы думы боролись четыре кандидата. Врач, бывший священник, владелец сети магазинов ритуальных услуг и бывший председатель думы, профессиональный, так сказать, политик. Так вот этот последний развесил по всему городу плакаты с фотографиями своих конкурентов и подписью:
«Смерть, проклятье или боль.
Выбирай Ставроподольск!»
Дело было уголовное, тогда еще – по оскорблению.
– Ух ты, как у вас тут традиция дуэлей на плакатах развита, – восхитилась Вика так искренне, что сложно было разобрать, иронизирует она или действительно под впечатлением. И поинтересовалась: – А кто делал лингвистическую экспертизу?
– Я, – скромно подтвердила Вера то, о чем мы и так уже догадались, судя по ее осведомленности.
– Так мы с вами коллеги. Прекрасно! – кивнула тетка, улыбнулась и снова продолжила сыпать вопросами: – А куда заведующая собралась?
– Намолотила себе поездку в Испанию на два месяца, вроде как стажировка, и боится страшно, что тут без нее переворот совершится.
– Вами?
– Может быть. Если честно, то я сама хотела взяться за этого маньяка. Но так как я на кафедре работаю, а не в прокуратуре, как вы, то запрос должен был через кафедру пройти. Ну Ларькова и уперлась, ни в какую представление не подписывала, мол, у преподавателей полная загрузка, у меня еще и докторская диссертация на выходе, никак нельзя никому поручить. Да и муж был против. Дело серьезное, а опыта у меня и вправду маловато.
Теперь наконец стала понятна странная реакция заведующей на предъявленные мною документы из Следственного комитета. Сочла за происки конкурентки. А конкурентку она, видимо, побаивалась. Хоть капитан Ухтомский всего лишь капитан, но непосредственно в команде Мняцакяна работает. Да и Вера в научном плане противник сильный. Как и предположила Вика, высокий контекст не имел к нам ни малейшего отношения. Однако местечковая война престолов могла существенно повлиять на наши планы, и этот факт внушал серьезные беспокойства.
– Хорошо, – улыбнулась Виктория. – Будем считать нашу встречу на парковке судьбоносной. Давайте по значимым фигурам на кафедре теперь пробежимся. На кого можно опереться?
И тут мне показалось, будто в общественном туалете прорвало канализационный стояк.
– Нина Рыбникова, тридцать семь лет, – начала Вера Андреевна не без удовольствия. – Симпатичная давалка, которую приглашают на конференции не ради докладов, а из-за безотказности. Фоткается со знаменитыми филологами и писателями, ведет блог, где выкладывает фото. Очень тем гордится. Не замужем. Ирина Корсакова, пятьдесят пять лет. Умная, но ленивая. Давно на все забила, ждет пенсию. Замужем, двое детей. Екатерина Дрын, тридцать девять лет. В определенный момент женщина входит в возраст, когда ей все начинают желать жениха не только на чужих свадьбах, но даже и по поводу салюта в честь Дня города. Катя Дрын в этом моменте пребывает последние десять лет. Анна Гайниева, сорок лет, дремучий колхоз. Кофточка с блестками, юбочка плиссированная из прошлого века до середины колена. Как одевается, так и работает. Замужем, есть сын. Валерия Решетникова, пятьдесят лет, восторженная дура, кажется, и справка соответствующая имеется. В разводе, детей нет…
Если верить Вере, получалось, будто испокон веков нога ни одного приличного человека не ступала на объединенную кафедру русского языка и литературы Ставроподольского университета. Мужчинам досталось не меньше.
Славянинов, тот высоченный в джинсовом костюме, оказался, по словам Веры, геем.
Борисоглебский – престарелым бабником.
Травников – карьеристом-любовником, который ради грантов и зарубежных поездок ублажал одновременно и заведующую кафедрой, и собственную жену, которой оказалась сотрудница соседней кафедры.
Когда-то во времена эвакуации в городе пару лет жил и работал в местном педагогическом институте один из учеников самого Бодуэна де Куртене, о нем Ухтомская тоже была не самого высокого мнения. Однако ввиду уважения к научным заслугам – его стараниями в университете была открыта лаборатория экспериментальной фонетики – охарактеризовала более мягко. «Если бы этот ученик де Куртене жил в Испании, то про него говорили бы, что он в вечной калентуре».
Под звучным названием испанской лихорадки подразумевалось обыкновенное похмелье: серое, безрадостное и стабильное, как среднестатистический зимний российский пейзаж.
– Ладно, – прервала ее наконец Виктория, потому что на фотографии оставалось еще человек пятнадцать, а картина уже приблизительно была ясна. – Сколько человек за старую заведующую?
Вера аккуратно поводила пальцем по фотографии: пятнадцать человек железно, человек пять – колеблющиеся.
– Кто за вас?
Вера вздохнула.
– Трудно сказать, все боятся потерять свое место. Куда еще в нашем городе кандидатам филологических наук податься? Точно могу сказать про троих своих подруг.
– Ну, трое – уже неплохо! – улыбнулась Виктория. – Тогда встречаемся с вами и вашими троими завтра в холле моей гостиницы «Гранд Ставро». Там есть конференц-зал с компьютерным классом, как раз будет возможность обсудить стратегию поиска. По поводу занятий не беспокойтесь, спокойно отменяйте. Есть официальное распоряжение.
– Вы живете в «Гранд Ставро»? – удивилась почему-то Вера и вдруг наконец заметила, что у меня на коленях сидит кот. – Ой! Какой! Чернавка!
– Ну мне эту гостиницу назвали, а что? – насторожилась Вика.
Вера пожала плечами:
– Боюсь, вас туда не пустят с котом, с таким холесим умненьким мальчиком-котиком… Холесим, да?
Она еще немного посюсюкала, почесала за ушком и наконец, попрощавшись, пошла к выходу:
– Кстати, если будут проблемы, то могу забрать кота к себе, – крикнула она через весь зал.
– Ни в коем случае! Мы его взяли с собой в качестве живой консервы, чтобы было чем питаться тут, в вашей глуши, – ответил я.
Ухтомская рассмеялась.
Глава 17. Главный ход инста-дьявола
Есть страна, которую не отыскать на Земле, говорят, чтобы выжить там, нужно быть безумным как Шляпник, это собственно я и есть.
Исследователи древней истории человечества утверждают, что во времена палеолита каждый третий наш предок погибал в драке с соседями, борясь за ресурсы и территорию. Казалось бы, территории-то: – бери не хочу, население Земли в сравнении с современным было крошечное, но вот поди ж ты, дрались, да так, что за эти два с половиной миллиона палеолитических лет навалили столько трупов, сколько во все последующие мировые войны не получилось. А палеолит, на минуточку: девяносто девять процентов всей человеческой истории. Ну и что вы хотите от нас теперь? При такой-то дрянной генетике? Вот так и лупим друг друга, что есть мочи, делим территории.
С другой стороны, от ученых дам на кафедре ожидаешь все-таки немного другого поведения. Как ни крути, если посмотреть на историю Нового времени и гомо сапиенса, то тут есть интересная тенденция, связанная как раз с развитием письменности. Все мы знаем, что времена, когда жила Клеопатра, ближе к моменту высадки первого человека на Луну, чем к моменту постройки пирамиды в Гизе. А кто-нибудь задумывался, что послужило толчком к ускорению истории? К тому, что мы стали ее ощущать, видеть, чувствовать, осязать? Появление письменности – говорят историки. Как бы не так! При строительстве пирамид в Гизе письменность уже существовала, но ничего особо не менялось, потому что настоящим толчком стал не сам факт наличия письменности, а ее массовое распространение, увеличение количества грамотных людей. То, что как раз и происходит ближе ко временам Клеопатры, Марка Антония и Юлия Цезаря. Ускоряется информационный обмен, в том числе из-за увеличения количества учителей-словесников, обучавших маленьких мальчиков (девочкам роскошь массового образования открылась позже) корябать заостренным стилосом на покрытой воском дощечке. Вслед за информационным обменом увеличивается и скорость цивилизационных процессов. Кстати, стоило в Средние века упасть уровню общей грамотности, и все снова замедлилось, вплоть до старика Гуттенберга.
И вот парадокс: гуманитарии мощным атлантским плечом толкнули когда-то цивилизацию, словно машину с севшим аккумулятором, мы полетели в космос, научились продлевать жизнь более чем в два раза, искусственно размножаться, но при этом отношения между людьми, и в том числе на отдельно взятых гуманитарных кафедрах до сих пор напоминают скорее о палеолите, чем о полетах к звездам.
Виктория тоже пребывала от общения с Верой Ухтомской в легком шоке.
– С таким уровнем конфликтности Ухтомская, конечно, вряд ли сможет стать заведующей, во всяком случае, если и станет, то ненадолго. А вот в качестве движущей силы революции она очень даже хороша, – размышляла Вика, пока мы ожидали такси.
– Ты собралась делать на кафедре революцию?