В салоне было прохладно. По-походному. Без излишеств. Пахло технической смазкой и старым воздухом, но меня это устраивало. Здесь не требовалось держать лицо, изображать уверенность или демонстрировать несуществующий энтузиазм. Тут просто был самим собой. Сидел, застёгивал ремни и смотрел в иллюминатор, где вечернее солнце окрашивало крыло в медно-золотистые тона.
Внизу быстро удалялись огоньки базы. Хорошо. Иногда пустота – лучшее лекарство. Особенно после всего.
Через сорок минут мы были уже над Лос-Анжелесом. Самолёт сразу направился к мастерской, поскольку прямо над ней, на первом этапе реконструкции, была построена посадочная площадка. Так что самолёт мог сесть прямо там. Что он и сделал, после чего его покинул и по внешней лестнице спустился на землю. Поскольку реконструкция мастерской была уже закончена, то вид она приняла вполне себе презентабельный, а не здания, которое вот-вот развалится.
Открыл дверь и вошёл вовнутрь. Пока отсюда ничего не забирал и сегодня решил исправить эту недоработку. Для начала поднял стеклянный колпак и забрал с полки Камень боли. Тот самый. А вот сферу решил пока не трогать. Ну её к лешему. А то опять втравит в какую-нибудь историю, а пока с первой ещё так ничего толком не решил, разве что убедился, что не конченый псих.
Но главное, зачем сюда пришёл, это был квантовостахостический компьютер. Вернее, лишь один его блок, точнее один блок вычислителя. Выглядел он красиво, переливался золотом и серебром и вообще выглядел футуристически. А поскольку был старой версией со свалки, восстановленной мной, то практической ценности почти не представлял. Вот и решил утащить его в Холл вестибюля нашего офиса в Остине. Пускай посетители ломают голову, какой скульптор экспрессионист сваял такой шедевр. Потому сейчас позвонил в логистическую компанию и заказал доставку крупногабаритного груза в Остин, но, чтобы машина была с грузчиками.
Поскольку рабочий день уже закончился, то можно было на рассчитывать, что кто-то сегодня явится выполнять заказ. Америка страна контрастов. Будут стонать что жить не на что и приходится питаться по карточке, но палец о палец не ударят, чтобы заработать деньги. Иначе профсоюз, а там вообще за шрейкбрехера примут и в репу настучат. Вот так и живём. И с Камнем боли в кармане, двинулся в гостиницу.
***
С гостиницами в Лос-Анджелесе всегда было туго. Особенно если хотел выбрать ту, в которую не заселятся журналисты, инфоцыгане, бывшие каратели в отставке или сверхи на вольных хлебах. А мне хотелось одного – чтобы в номере был кондиционер, чтобы не воняло ковролином времён реанимации Голливуда, и чтобы за дверью не валялся труп. Всё остальное – компромиссы.
Поэтому, в итоге, выбрал проверенное место. Старое, с виду ветхое здание в районе, который даже местные карты называли "серой зоной", но в котором за последние месяцы оставил столько чаевых и добрых воспоминаний, что меня там встречали с лёгкой тревогой, но без лишних вопросов. Администраторша – женщина с лицом, как у выжатого лимона – молча кивнула, протянула ключ-карту и не стала даже проверять, на кого оформлен заказ. И правильно сделала.
Поднялся на лифте. Механика гудела так, будто тянула вверх бронированный сейф, а не человека с Камнем боли в кармане брюк. Ощущение было, что если лифт сейчас дёрнется, то полетит не вниз, а в сторону – в сторону параллельной реальности, где так и остался инженером по ремонту неклассифицированной техники и смотрел на мир только через фильтр чертежей и сводок рынка.
Открыл дверь, вошёл. Пахло сыростью и старыми пластиковыми шторами. Идеально. Потому что в такой обстановке проще сосредоточиться. Сел на кровать. Пружины подо мной повели себя, как пожилые гимнасты – скрипнули, но не сдались. Да, не президентский люкс, как обычно. Вынул Камень боли. Тот, как будто почуяв, что снова попал в руки, дрогнул. Почти физически. Тепло шло от него неуловимо, как от ладони, которую держишь над включённой лампой.
- Спокойно, – сказал то ли ему, то ли себе вполголоса. – Сегодня тебя не включаю. Ни физически, ни ментально. Просто живи рядом. Мы оба заслужили это.
Ха-ха, и ведь на полном серьёзе сказал, будто умею.
Камень, понятное дело, не ответил. Но вибрация, почти неощутимая, всё равно прошла по пальцам. Он был как старый друг, с которым у тебя сложные отношения: и рад, и страшно, и не до конца понимаешь, кто из вас кому больше обязан.
Оставил его на прикроватной тумбочке. Пошёл в душ. Смыть пыль, усталость и странный металлический привкус, оставшийся после прикосновения к тем капсулам в ангаре. До сих пор в горле стоял этот привкус – смесь перекиси, старины и чего-то, что не должно было быть. Запах чужого времени. Возможно, именно поэтому и не стал брать с собой сферу. Иногда лучше иметь один источник проблем, чем два.
Горячая вода текла долго. Даже чересчур. Как будто хотела вытопить из меня то, что нельзя смыть – страх, сомнение, накопившееся чувство, что медленно превращаюсь из наблюдателя в участника, а дальше – в виновника.
Выключил душ. Вытерся. Вернулся к кровати. Камень на месте. Не светится. Да и не должен. И это уже радовало.
Включил планшет. Проверил почту. Ничего важного. Несколько напоминаний о задолженностях проекта, парочка предупреждений из ЮНЕСКО – вежливо, но с нажимом, как умеют только они. Одно письмо от Мику. Короткое. По существу.
"Твои распоряжения исполняются. Помещения проектируются. Алекс просит уточнить по температурному режиму в дополнительном блоке. Предполагается ли краткосрочное хранение живых образцов? Если нет, мы упрощаем систему. Жду подтверждения."
Живые образцы… Улыбнулся. Не потому что смешно. Просто – слово такое. Слишком стерильное для того, что иногда видел в зеркале. Набрал ответ:
"Живые – нет. Но потенциально возвращаемые. Делай, как знаешь. Главное – чтобы был шанс. Хотя бы теоретический."
Отправил. Выключил. Положил планшет на тумбочку рядом с Камнем. Они смотрелись там как парочка из разных эпох: технологическая элегантность и магическое первобытие. Если бы кто-то сказал, что это – сердце моего проекта, не спорил бы. Так оно и было. И магия, и математика. И боль, и разум.
Открыл окно. Внизу шумела улица. Лос-Анджелес не спал. Он вообще не знал, что такое спать. Он ворочался, шумел, издавал звуки, светил в глаза. Но всё это было далеко. Здесь, в старом номере гостиницы, был в капсуле. Почти. Временной капсуле.
Глава 18
Сегодня ночью в своём доме был убит Махди Тарак, считавшийся восьмым по рейтингу среди сверхов Северной Америки. Высокий ранг, слава, дипломатические каналы, бронезащита, персональные аналитики, нейроохранники, комплекс "живым не взять" – всё оказалось бесполезным. Его нашли с простреленной головой в собственной ванной. Без дронов. Без шума. Без права на ответ.
Если вас хотят убить – вас убьют. Это всё, что стоило уяснить. Остальное – декорации.
Он был моим ответом. На "Ураган-Д". На ночную атаку, когда ползущий по небу рой дронов-самолётов, запущенный с довольно архаичной советской установки, вынес часть наших периметров. В считаные минуты они превратили защитные блоки базы в решето, а одно из помещений – в расплавленую ванну с костями. Сначала думали – вброс. Потом увидели реальные тела. Потом – поняли, откуда. Последним, кто об этом узнал, был Тарак. На собственно примере, так сказать.
На экране был новостной поток. Голос диктора вещал с академической интонацией, старательно подбирая слова, чтобы не сказать ничего, что не было бы согласовано минимум тремя кураторами.
- Сегодня ночью в своём доме был убит Махди Тарак, считавшийся восьмым самым сильным сверхом в Северной Америке. Высокий рейтинг, однако, не сильно ему помог, что в очередной раз доказывает: если вас хотят убить – ничто вам не поможет. Неофициально он был связан с деятельностью "Вектор Архивного Восстановления" – компании, замеченной в связях с множеством скандалов вокруг деятельности фондов ООН.
Слушая это откинулся на спинку обгоревшего кресла, от которого всё ещё пахло гарью и раствором для очистки от биологических следов. Махди был их фронтменом, их голосом в переговорах и куратором "соблюдения договоров". Если бы был жив – уже созванивался бы с нами, делая вид, что ни при чём. Что кто-то перегнул. Что виноваты фанатики на местах. Что всё можно уладить. Что давайте жить дружно, но лучше под их эгидой. В общем, всё то, что положено при обострении свободной рыночной конкуренции.
Не вышло. Теперь некому созваниваться. И некому врать. И это тоже слово.
"Вектор Архивного Восстановления" – не просто структура. Это полуофициальный зонт, под которым паразитируют десятки фондов, действующих по линии ЮНЕСКО, ООН и других транснациональных органов. За ними – кластеры лоббистов, прикрытые как миротворцы. Или как исследователи. Или как меценаты. Только вот вся их благотворительность в последние месяцы почему-то совпадала с исчезновением активов, людей и технологий из серой зоны.
И вот кто-то ответил. Кто же это неизвестный, кто?..
Пока диктор продолжал рассказывать о биографии Тарака, обошёл пострадавший отсек. Там, где когда-то стояли контейнеры с образцами, теперь был только расплавленный бетон, словно по поверхности прошёлся поток плазмы. Один из наших спецов, Алекс, стоял у стены, прислонившись плечом к уцелевшей колонне и жевал энергетический батончик.
- Думаешь, это точно они? – спросил он, глядя на искорёженный металл.
- Не думаю, – сказал немного подумав. – Точно знаю. Только у них осталась одна из старых Установок. Музейный экспонат, блин. Только у них были мотивы. Пока, только у них. Только у них хватило бы наглости атаковать напрямую и так масштабно. Слишком они громко хотели мне прошептать, где моё место.
Он кивнул. Медленно, без слов. Потом скомкал обёртку и бросил её в сторону, не попав в бак. Не стал поправлять.
- А убили его... наши? Или те? – спросил он, почти шёпотом, будто в помещении могли быть микрофоны.
Повернулся к нему и медленно ответил: