– Если у человека поражена гангреной рука или нога, конечность приходится отрезать. В противном случае человек погибнет, – жестко произнес Третий. – Любая жалость тут неуместна. Я голосую: уничтожить! Быстро и без лишних церемоний.
– Но все-таки, согласитесь, иной раз можно обойтись без хирургии! – покачал головой Кристоф. – Есть ведь и целебные отвары, и мази… Конечно, я не лекарь, но, если поражение не зашло слишком далеко, едва ли нужно сразу хвататься за пилу. Предлагаю для начала предупредить, потребовав соблюдения кодекса. А вы что думаете, Четвертый?
– Я согласен с вами, Второй: нужно все-таки попробовать решить вопрос без крайностей. Провести переговоры, подробно объяснить им, почему для них же будет лучше и выгоднее соблюдать кодекс. А уж в случае отказа…
– Мнения разделились: четыре голоса против двух! – медленно произнес Джервис, прикидывая, на чью сторону выгоднее встать. Он испытывал искреннюю симпатию к Альфару, но в то же время не хотелось отталкивать Кристофа. Опять же, мальчишка Борк уже получил щелчок по носу, едва ли нужно снова подвергать испытанию его самолюбие…
– Мне понятны ваши чувства, мой друг, и ваше благородное возмущение, – с доброй улыбкой произнес Джервис, глядя в глаза Альфару. – Однако, учитывая мнение других уважаемых танов, которым я не могу пренебречь, я также высказываюсь за проведение переговоров с этими… э-э-э… не в меру горячими людьми. Если же они не прислушаются к голосу разума, пусть пеняют на себя.
Что же, все получилось на хорошем дипломатическом уровне, с одобрением подумал он: и выразил уважение, максимально смягчив горечь отказа, и ловко направил возможное недовольство Третьего против других Глав Семейств.
– Со вторым пунктом мы также разобрались, – сказал Джервис. – Третий же и четвертый, по моему глубокому убеждению, необходимо объединить, поскольку они тесно связаны друг с другом. У кого-то из присутствующих есть возражения?
Возражений не последовало, и глава Первого Семейства начал спокойно, неторопливо и обстоятельно излагать свои мысли и аргументы.
Хольг выглянул в окно, чтобы проверить, как продвигается работа. Убедившись, что никто не отлынивает и не пытается беречь силы, он снова повернулся к людям, застывшим посреди холла первого этажа с выражением беспредельного ужаса на бледных, мокрых от пота лицах.
Приказ графа, переданный через нового начальника стражи, гласил: «работать быстро, но как можно тише». Поэтому, хоть в усадьбе и стоял шум, неизбежно возникающий, когда несколько десятков человек одновременно орудуют кирками, лопатами и топорами, за пределы каменной стены он едва ли мог выйти.
Стражники и слуги, разбитые на группы, старались соблюсти графскую волю в точности, поскольку известие о том, что господин рассержен, всегда распространяется со скоростью пожара, передаваясь из уст в уста, и действует должным образом. А сегодня это звучало так: «в гневе», «в сильном гневе» и даже «в неописуемом гневе». Поэтому желающих привлечь внимание графа к своей скромной персоне, с непредсказуемыми для себя последствиями, не нашлось.
За работой на главном дворе перед воротами надзирал Трюкач, одетый в наспех подогнанный по фигуре мундир с нашивками старшего десятника. Разжалованный в рядовые Кварт, сгоравший от стыда и бессильной злобы, орудовал лопатой, копая свой участок траншеи, и успевая – не отвлекаясь от дела, чтобы никто не подумал, будто он ленится! – в который уже по счету раз вполголоса сообщать соседям:
– Вот ведь умнейшая голова у его сиятельства! Нам-то, темным мужикам, и невдомек, а господин граф сразу почуяли: не простой человек Гумар… то есть господин новый сотник, дай боги ему здоровья… не простой!
Сам Гумар, стоя в дальнем углу холла, хмуро наблюдал за сценой, разыгрывавшейся на его глазах. Сотник понимал, что ничего хорошего двум мужчинам и женщине, напоминавшим перепуганных овец, предназначенных для заклания, ждать не приходится. А то, что они могли винить только самих себя, являлось слабым утешением.
И он был бессилен помочь, это новоиспеченный начальник стражи тоже понимал с полной отчетливостью. Господин жаждал крови, и вопрос заключался лишь в том, какую именно форму примет его гнев.
– Итак, что же мы имеем? – спокойным голосом, от которого на всех присутствующих будто пахнуло стужей, произнес Хольг. Его лицо чуть заметно подергивалось, пальцы судорожно сжимались и разжимались. – Не только моя собственная жизнь, но и жизнь моего единственного сына и наследника, жизни всех обитателей усадьбы подверглись смертельной опасности. Более того, они наверняка оборвались бы, не будь мой новый начальник стражи умным, инициативным и наблюдательным!
Он выдержал паузу, во время которой было отчетливо слышно, как у бывшего сотника, будто постаревшего за ночь на несколько лет, стучат зубы. Толстяка била неуправляемая дрожь.
Молодая кухарка, беззвучно всхлипывающая и глотающая слезы, наверняка завыла бы в голос от терзавшего ее ужаса, если бы ей не перехватывал горло еще больший ужас при мысли, что это окончательно разъярит господина, и без того взбешенного до безумия.
Стражник, стоявший рядом с ней, изо всех сил старался сохранить хотя бы внешнее достоинство, но с тем же успехом он мог бы преграждать дорогу горному обвалу или приливной волне. Посеревшие, мелко подрагивавшие губы и пот, обильно струившийся по лицу, ясно показывали, какой страх его обуял.
– И все из-за трех ничтожных идиотов, – продолжал Хольг, окидывая съежившуюся троицу взглядом, полным ледяного презрения и такой же ненависти. – Точнее, из-за двух идиотов и одной похотливой сучки!
– А-ааа-ииии… – не выдержав, все-таки издала пронзительный, стонущий визг кухарка, стиснув трясущимися пальцами виски.
– Что такое? – тут же переспросил граф, приближаясь к ней неторопливыми шагами. – Я, кажется, слышал какой-то звук? Нечто похожее на хрюканье свиньи, которую не смогли заколоть с одного удара…
Женщина, сомлев, начала заваливаться набок и наверняка упала бы, не подхвати ее молодой стражник.
– Ваше сиятельство… Ради богов-хранителей и всех святых… – он с огромным трудом произнес эти слова, еле шевеля губами и чувствуя, как взмокшая от ледяного пота рубашка прилипла к спине. – Умоляю, пощадите ее, она ни в чем не виновата! Накажите меня, ведь это я проболтался…
– Разумеется, накажу, – спокойно сказал Хольг. – Например, для начала велю отрезать тебе язык, если еще хоть раз откроешь рот без моего разрешения. Если ты понял меня – кивни!
Стражник, клацая зубами, яростно закивал.
Граф, сделав шаг в сторону, остановился перед бывшим сотником.
– Ну, а вы, жалкий человек, можете сказать хоть что-то в свое оправдание?
– Ваше… сиятельство, пощадите! Сколько лет служил вам верой и правдой!
– Я этого не отрицаю, поэтому и держал вас в сотниках, хоть особым умом вы никогда не блистали. Но сейчас прежние заслуги не в счет. То, что вы нарушили мой строжайший приказ, это еще полбеды. А вот то, что из-за вашей похоти и я, и мой сын могли погибнуть… Повторяю вопрос: можете ли вы привести какие-нибудь доводы в свою защиту?
– Умоляю, ваше сиятельство, сжальтесь! Ведь только боги без греха… А я живой человек… Жена уже два года как померла, царство ей вечное… Плоть требовала своего, а тут эта чертовка все время перед глазами вертелась, улыбалась так завлекательно да задом крутила…
– Вот оно что… – глубокомысленно протянул Хольг, краем глаза заметив, как вскинулся в гневе молодой стражник, приоткрыл рот и тут же испуганно его захлопнул. – Задом крутила, говорите?
– Еще как крутила, ваше сиятельство! Святой угодник – и тот бы не выдержал…
– А вы подавно не выдержали, вы ведь не святой.
– Именно так, ваше сиятельство, золотые ваши слова!
– Ну, а почему же вы на ней не женились?
– Э-э-эээ… – бывший сотник мучительно пытался подобрать нужный ответ, но вместо него издавал только нечленораздельное бормотание.
– Обвенчались бы в храме, как положено, а потом ввели бы ее в свой дом как законную жену и хозяйку, – издевательски вежливым голосом продолжал граф. – И не скрываясь, не таясь людей, получали бы… ну, что там требовала ваша плоть. Причем не в поварне, а в собственной спальне. Можно было так сделать?
– М…Можно, ваше сиятельство…
– Почему же вы этого не сделали?
– Не… Не могу знать, ваше сиятельство…
– Наверное, она сама этого не хотела? – с притворным участием осведомился Хольг.
– Не хотела, ваше сиятельство, истинная правда, не хотела! – с готовностью закивал толстяк. – Как подарки получать – так она рада, а как под венец – ни в какую: дескать, я уже старый для нее…
– Ах бессовестный! – внезапно взвизгнула пришедшая в себя женщина, на лице которой вместо мертвенной бледности заиграл гневный румянец. Видимо, возмущение пересилило страх. – Не верьте ему, ваше сиятельство, он врет! Очень даже хотела, со счету сбилась, сколько раз подступала к нему: когда же наконец обвенчаемся? А у него то одно то другое: то на службе хлопот полон рот, то сердце прихватывает…
– Сердце прихватывает, а плоть все-таки своего требует! – с широкой, почти доброй улыбкой подхватил граф. – Так значит, голубушка, хочешь выйти за него замуж?
– Раньше хотела, а теперь ни за что, ваше сиятельство! Нутро-то у него гнилое оказалось: как удовольствие получать, так я хороша, а как жареным запахло, так я во всем виновата!
– Но раньше все-таки хотела… А почему? Он ведь старый, в отцы тебе годится, если не в дедушки.
– Ну… Так ведь, ваше сиятельство, женскому сердцу-то не прикажешь… Нравился он мне, глупенькой. Такой важный, в красивом мундире, и словечки-то какие ученые все говаривал… И подарки подносил, и денежками не обижал! Опять же, ваше сиятельство, он хоть и немолод, а по мужской части еще о-го-го… ой, простите болтливую дуру…
– Говори дальше! – произнес граф.
Его голос зазвенел, как перетянутая до предела струна, которая вот-вот лопнет. Гумар из-за спины графа подавал отчаянные жесты кухарке: осторожно, с огнем играешь! Но она то ли по инерции, то ли неверно истолковав внешнее спокойствие господина, продолжала: