Днем он был так взвинчен, что кусок в горло не лез, поэтому пропустил обед. А сейчас вдруг почувствовал, как засосало в животе.
– Готово? – подойдя к огню, спросил Барон.
– Вот-вот будет, еще минутка-другая… – растерянно забормотал повар.
– Да не трясись ты, как бараний хвост! – с легкой досадой сказал главарь.
Можно было честно признаться, что на рассвете места себе не находил, сильно перенервничал – и потому набросился, сказать что руки у бедняги вовсе не кривые и растут откуда надо. Но «главный всегда прав» – это он вбивал в своих людей особенно тщательно. Его авторитету ни в коем случае не должен быть нанесен ущерб, даже самый малый.
Поэтому Барон ограничился тем, что, наклонившись к котлу, демонстративно шумно втянул ноздрями воздух и со снисходительной улыбкой произнес:
– Пахнет вроде ничего, куда лучше, чем твоя утренняя бурда. Молодец, исправляешься!
– Я думаю, пресветлый Правитель, ваши тревоги напрасны. Уверяю вас, это вполне обычная… э-э-э… неприятность, такое может случиться даже с молодыми и крепкими мужчинами…
– Но почему? В чем причина? – смущенно спросил Ригун.
– О, причины могут быть самыми разными! В вашем случае вероятнее всего – нервное напряжение и переутомление, а это легко поправить. Но чтобы убедиться в этом, мне необходимо задать вам несколько вопросов, пресветлый Правитель.
– А… о чем?
– Я постараюсь быть как можно более деликатным, пресветлый Правитель, но мои вопросы могут касаться и весьма интимных вещей… Умоляю вас отбросить ложную стеснительность и быть со мной совершенно откровенным. В конце концов, я врач, а от врачей, как и от священников, не скрывают правды!
Ригун растерянно заморгал, собираясь с мыслями. Он уже жалел, что вообще начал этот разговор.
Лейб-медик ободряюще улыбнулся:
– Никто нас не слышит, пресветлый Правитель. То, что вы скажете, будут знать только два человека – мы с вами.
– Ох, святые угодники! Ну хорошо, спрашивайте…
Хольг ласково обнял ребенка, прильнувшего к нему:
– Спокойной ночи, дорогой. Папе пора идти, у него еще много дел…
– Подожди, папочка! Побудь со мной еще.
– Извини, сынок, не могу.
– Ну, хоть немного!
– В другой раз – обязательно, а сейчас я спешу.
– А куда ты спешишь?
– По делам, сынок, по делам, – ответил граф, осторожно разжимая кольцо детских ручонок, сомкнутое на его шее.
– К той тетеньке, которая кричала, да? А почему она кричала?
У Хольга посерело лицо, задрожали губы. Пожилая гувернантка, взглянув на графа, содрогнулась от ужаса, прижав обе ладони ко рту.
– Кто тебе рассказал об этой тетеньке, сынок? – неестественно спокойным голосом спросил Хольг, отодвигаясь от ребенка.
Если бы слуги и стражники видели своего господина в этот момент, каждый из них горячо взмолился бы богам и всем святым, прося, чтобы сын графа ничего не перепутал по малолетству и не назвал его имени.
– Никто, папочка! Я сам слышал, как она кричала.
Граф перевел взгляд на гувернантку.
– Файна?!..
– Ваше сиятельство… Это святая правда! Молодой господин гулял в саду между казармой и мастерскими и услышал женские крики… Даже глухой их услышал бы!
– Почему она кричала, папочка? Ей было больно? – продолжал допытываться мальчик.
Хольг стиснул кулаки, пересиливая вспышку гнева. Особенно бесило то, что нельзя было сорвать злость на гувернантке: во-первых, сын испугается и будет расстроен, во-вторых, она здесь ни при чем, винить следовало самого себя. Как же он мог забыть, что мальчика перед обедом всегда выводят на прогулку!
– Это была плохая тетенька, сынок, – заговорил граф, лихорадочно подбирая нужные слова. – Очень плохая! Из-за нее нам могли причинить большое горе – и мне, и тебе…
Едва последнее слово сорвалось с его губ, как мальчик резко, будто подброшенный пружиной, выпрямился, сел, судорожно вцепившись в одеяло. В расширенных глазах ребенка застыл ужас.
– Она из тех разбойников, которые убили мамочку?!
– О боги… – не сдержавшись, чуть слышно простонала гувернантка.
Хольг готов был откусить свой язык. Пытаясь успокоить сына, он невольно разбередил едва начавшую затягиваться рану.
– Нет, нет, что ты!
– Папочка, не обманывай меня, – внезапно с недетской серьезностью сказал мальчик, глядя прямо в глаза отцу.
Невидимая ледяная рука сдавила сердце Хольга, и озноб пробежал по коже.
Сын был как две капли воды похож на покойную жену. Особенно глазами – большими, завораживающими, слегка печальными…
Когда он семь лет назад заглянул в точно такие же глаза, у него пересохло во рту и внезапно ослабли ноги. Любовь поразила его мгновенно, пронзила сердце, как стрела, выпущенная искусным лучником. И он, граф Хольг, известный на всю Империю дамский угодник, давно потерявший счет своим победам над прекрасным полом, вдруг почувствовал себя неопытным мальчишкой, ощутил неизвестную прежде робость и благоговейное смирение при виде столь безупречной, ангельской красоты.
А может быть, эта девушка и была ангелом, перевоплотившимся в человеческий облик, чтобы принести в наш грубый мир гармонию и добрые нравы?
– Разве я когда-нибудь обманывал тебя, сынок? – произнес граф, постаравшись, чтобы его голос звучал спокойно и уверенно.
Ох как непросто это было сделать, когда внутри все дрожало, а на глаза вот-вот могли навернуться предательские слезы…
Дворецкий Ральф, покачав головой, втянул носом воздух и сморщился, поспешно зажал ладонью рот: застарелый и неистребимый запах перегара, смешанный с каким-то дешевеньким благовонием, которым стоявшие перед ним мужчины тщетно пытались замаскировать свои дурные привычки, чуть не подействовал как рвотное. Придя в себя, он окинул помощника садовника и младшего конюха взглядом, полным плохо скрытого гнева и презрения. Те, дружно клацнув зубами и втянув головы в плечи, уставились на дворецкого со столь же плохо скрытым испугом.
– Вы, беспробудные пьянчуги, тунеядцы, лодыри! – загремел Ральф во всю силу легких, благо все это происходило в подвале графского особняка и соблюдать приказ о тишине было необязательно. – Позор своих семейств и всего рода человеческого! Двуногие бараны! Опять напились, несмотря на мой строжайший запрет?!
– Так… Это… Ну… – залепетали перепуганные слуги, трясясь, как хвосты только что упомянутых животных. – Мы ж немного… Боги свидетели, в меру!
– Я вам покажу «в меру»! Я вам такое устрою – пожалеете, что вообще родились на свет божий! Думаете, если господин Ральф добрый, так на его приказы можно класть и в ус не дуть?! Говорил вам, мерзавцам, что надоело прощать, что шкуру спущу, если еще раз напьетесь? Говорил или нет?
– Го… Говор… Говорили…
– А вы что сделали?!
– Так это… Ну, так ведь… В меру мы, в меру…
– Запорю! – дворецкий, топнув, затряс кулаками.
Слуги стали будто ниже ростом, мгновенно взмокнув от панического ужаса.
Допросная камера, где помимо прочего полезного инвентаря была и скамья для порки, находилась рядом, в каких-то тридцати шагах. И известие, что сегодня на этой самой скамье чуть не испустила дух провинившаяся кухарка Вейла, ныне законная жена бывшего сотника, а теперь рядового стражника Монка, с быстротой молнии облетело всю усадьбу…
Ральф, гневно сдвинув брови, умолк, стараясь прикинуть, дошла ли парочка до нужной степени испуга. Пожалуй, да.
– А теперь слушайте внимательно, бараны!
Слуги вытянулись в струнку, демонстрируя готовность слушать со всем усердием, чтобы, упаси боги, не пропустить ни словечка.
– Сейчас вы еще раз нарушите мой приказ, но уже по моему приказу, значит, это не нарушение приказа… Тьфу! Заговариваться из-за вас, уродов, начал! Чтоб вам пусто было, кретинам! Чтоб вам до конца жизни одну воду пить!
– Господин Ральф! – не сговариваясь, одновременно взвыли слуги, потрясенные столь ужасной, хоть и чисто теоретической, перспективой.
– Сорок семь лет уже господин Ральф! На чем я остановился?.. Ах да… В общем, вот вам отборное, выдержанное вино из личных запасов его сиятельства, мерзавцы, душегубы, сволочи, ненасытные утробы, сатанинские отродья, дегенераты, бараньи лбы, ублюдки дубинноголовые! Держите и возблагодарите богов за такую неслыханную удачу!
Двое мужчин синхронно вздрогнули и одинаково сглотнули слюну, освежая мгновенно пересохшие горла, не в силах поверить своим ушам и глазам. Потом так же синхронно отступили на шаг, замотав головами.
– Да берите же, что уставились как бараны на новые ворота! Берите, не то хуже будет! Лопнет терпение, и тогда уж проверю, что крепче: бочонок или ваши тупые черепушки, а он увесистый! – пригрозил дворецкий, протягивая им предмет, вынесенный из кладовой комнаты на глазах слуг.
Младший конюх, дрожа и беззвучно шепча молитвы, протянул руки и осторожно, как раскаленную железку, принял небольшой дубовый бочонок.
Помощник садовника перекрестился, глядя на дворецкого с благоговейным ужасом.
– Нечего на меня так глазеть, я в здравом уме! – взорвался Ральф. – А теперь слушайте мой приказ, дикари, отцеубийцы, людоеды… Ступайте на лужайку перед черным ходом, выберите местечко поудобней – и чтобы до полуночи все выпили! Повторяю: все до последней капли! Понятно вам, изуверы, безбожники, извращенцы?!
– П…По…Понятно… – еле выдавил помощник садовника, на лице которого огромными буквами было написано, что ему совершенно ничего не понятно.
– Господин Ральф… – плачущим голосом взмолился младший конюх, пытаясь вернуть бочонок явно свихнувшемуся дворецкому. – Может, лучше прикажете нас выпороть, а?..
– Вон!
Яростный вопль, многократно усиленный эхом, отразившимся от стен и свода подвала, произвел должное действие. Слуг как ветром сдуло вместе с бочонком.
Ральф откашлялся, осторожно потирая горло. Да, пожалуй, не стоило кричать с такой силой, голосовые связки-то свои, не чужие… Но эта парочка бестолковых олухов вывела бы из себя даже святого!