– Типун вам на язык, святой отец! – сердито прикрикнула служанка. – Боги милостивы, нечего всякие страшные вещи наговаривать! Полежит, оклемается. Ну-ка, берите ее за ноги, а я – под мышки, несем в дом!
Эйрис злилась не столько на отца Дика, сколько на себя: за то, что всего минуту назад так дурно подумала о несчастной, которой оставалось жить всего ничего. Молодая женщина вплотную приблизилась к черте, отделявшей живых от мертвых. Служанке пришлось видеть слишком много умирающих на своем веку, и она не могла ошибиться.
Может, если позвать к ней лекаря… Так ведь ему нужно заплатить, а они бедны, как церковные мыши! Да и пока до него доберешься, пока привезешь…
– О боги, что это такое?! – взвизгнула хозяйка при виде появившейся на пороге процессии: сначала осторожно пятившейся служанки, потом горизонтального тела в измятом грязном чепце и изодранном черном платье и, наконец, смущенного и запыхавшегося святого отца.
– Не что, а кто! – еле выговорила Эйрис. – Несчастная, которой нужна помощь.
– Помощь? Но почему? Как? Откуда? Что все это значит? Не смей отворачиваться, я к тебе обращаюсь! О святые угодники, что ты делаешь?! Эту грязную оборванку – на мою кровать!
– Сейчас я ее раздену и оботру, и она не будет грязной, – с трудом переводя дух, ответила служанка, выпрямляясь и скрипя зубами от боли в пояснице. – Святой отец, принесите воды, не сочтите за труд. Вон ведро в углу, а где колодец, вы знаете.
– Да-да, конечно! – с готовностью кивнул cвященник. – Заодно прихвачу ее вещи, осмотрим их – может, узнаем, кто она такая…
– Что за наглость! – возопила хозяйка. – Как ты смеешь обременять святого отца своими обязанностями, тунеядка?! Если тебе так необходима вода, сама сходи и принеси!
– Но, госпожа Мелона, мне совсем не трудно, уверяю вас! К тому же Эйрис устала… – забормотал отец Дик, пятясь к двери.
– Ей не с чего уставать, разве что от собственного безделья! Вы только представьте: у этой лентяйки не находится времени приготовить хороший обед! Я уже не припомню, когда в последний раз ела мясо или рыбу… Одни овощи! О, если бы мой супруг был жив…
– Конечно… безусловно… – священник, торопливо подхватив ведро, с явным облегчением скрылся за порогом.
Эйрис, мысленно прося богов и всех святых послать ей терпения, стала осторожно расстегивать крючки на платье женщины.
«Боги послали тебе тяжкую ношу, дочь моя, – часто говорил ей отец Дик. – Будь великодушна и терпелива, помни, что твоя госпожа как дитя малое. Потерять двух сыновей – ужасный удар, неудивительно, что ее рассудок помутился. Ухаживай за ней, делай, что в твоих силах, с покорностью и выдержкой, и будет тебе награда в жизни вечной…»
Ох, как же тяжело сохранять эту самую выдержку! Она ведь тоже живой человек, не бесчувственное железо. А награда то ли будет, то ли нет, это еще вилами по воде писано.
Веки умирающей, дрогнув, приоткрылись. Большие карие глаза, медленно оглядевшись, остановились на лице служанки.
– Где… я? – чуть слышно прошелестели слова.
– У друзей. Тебе стало плохо на дороге, ты лишилась чувств. Немудрено, в этакую-то жарищу! – торопливо заговорила Эйрис, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно и беззаботно.
– Да, действительно, очень жарко! Возьми веер и обмахивай меня! – донесся от окна новый приказ хозяйки.
– У… друзей? У меня… нет друзей. Все предали… отвернулись…
– Ты что, не слышишь, негодница? Возьми веер! – повысила голос хозяйка, нахмурившись и сверкая глазами.
«И веера-то ни одного не осталось, все в пожаре сгинуло…» – внезапно с острой нахлынувшей тоской подумала Эйрис.
– Как отвернулись, так и снова повернутся! – с неестественной веселостью отозвалась она, управившись со всеми крючками и завязками. – Ну-ка, постарайся, чуток приподнимись…О боги, снова рвется, а ведь платье-то хорошее было, одной материи, небось, на пяток серебряных таларов… Не горюй, зашью, залатаю, еще послужит!
– Не… послужит… Я умираю.
Служанка застыла, невольно охнув и прижав к груди рваное платье, только что снятое с незнакомки.
– Оглохла, мерзавка?! – раздался злобный визгливый оклик. – Да я тебя…
Эйрис медленно повернулась к хозяйке, и та, испуганно вжавшись в спинку кресла-качалки, поперхнулась на полуслове.
– Не ты меня, а я тебя, зараза, своими руками придушу, если еще разок откроешь пасть! – страшным свистящим шепотом произнесла служанка. – И плевать, что мне на этом свете голову снимут, а на том придется гореть в геенне огненной! Поняла?!
– А-аа-оооо….
Госпожа Мелона, стуча зубами, издала какой-то невнятный, стонущий всхлип.
– Похоже, поняла, – точно таким же шепотом добавила Эйрис. – Вот и славненько!
Она снова повернулась к женщине, бессильно распростертой на кровати.
– Ах ты, глупышка! Чего придумала – умирать собралась! Отлежишься, подкормим тебя – вон какая худющая, кожа да кости… Прямо живой скелет, простите, святые угодники… Сейчас оботру, грязь смою – сразу лучше будет! – бормотала служанка, стараясь сдержать слезы и инстинктивно подмечая, что у женщины тонкие и изящные кисти рук и ступни, а белье, хоть и заношенное до неприличия, было пошито явно для благородной дамы – простолюдинки таким не пользуются. Да и сбитые, рваные башмачки, которые она только что сняла с нее, когда-то, в лучшие времена, стоили немало… Что все это значит, святые угодники?! Бедностью ныне в Империи никого не удивишь, но даже вконец разорившиеся дворянки не доводят себя до такого состояния. В крайнем случае находят приют в монастыре или идут в приживалки к более благополучным родственникам…
– О-оох!.. – с изумлением и испугом, не сдержавшись, выдохнула она, отпрянув от женщины, как от зачумленной.
– Вот, я принес! – раздался голос отца Дика, и обливающийся потом толстяк шумно брякнул об пол деревянное ведро, полное воды, а чуть погодя – плетеный короб, видимо, с вещами неизвестной. – Что такое, дочь моя? У тебя такой вид, будто ты увидела ядовитую змею!
– Боюсь!.. – завизжала госпожа Мелона, позабыв от страха угрозу служанки. – Где змея?! Какая змея?! Откуда здесь змея?! Караул, спасайте…
Эйрис резко обернулась к священнику (хозяйка, неверно истолковавшая ее движение, тут же запнулась, зажав рот ладонями) и трясущейся рукой указала на то, что считаные мгновения назад открылось ее взору.
Святой отец, осторожно приблизившись к кровати, посмотрел туда же и, побледнев, осенил себя крестным знамением:
– Да смилуются над нами боги! Это эсанка!..
В трактире «Золотой барашек» яблоку негде было упасть. Туда набились не только постоянные клиенты, но и их родственники и приятели, а также случайные прохожие, привлеченные громовым ревом: «Да здравствует Хольг! Слава Хольгу!», который разносился далеко вокруг. Духота стояла невообразимая; тепло, струившееся от потных, распаренных до красноты тел, смешивалось с чадящим жаром от кухонных плит, и спертый влажный воздух буквально застревал в груди.
Самые нестойкие, чувствуя, что вот-вот лишатся сознания, время от времени протискивались наружу, чтобы хоть немного перевести дух и прийти в себя. К каждому освободившемуся месту тут же устремлялось несколько желающих, вспыхивала яростная перепалка, но дальше пары подбитых глаз и расквашенных носов пока еще не доходило. И снова от оглушающего многоголосого вопля: «Да здравствует Хольг!» дребезжали плохо протертые окна и тряслась паутина в углах потолка…
Точно такое же зрелище можно было увидеть в любом другом трактире Кольруда.
Имя храброго и умного графа, в одночасье уничтожившего целую шайку разбойников, уже три дня было у всех на устах. Горожане ликовали, превозносили до небес решительность и прозорливость Хольга, огорчались при мысли, что подлые злодеи отделались легкой смертью, – «Истыкали стрелами – всего-то! Их бы, демонских отродий, помучить как следует, раздробить все косточки, вытянуть жилы… ну да ладно, не все сразу!» – и изумленно крутили головами, обсуждая поступок сына графа. (Тут мнения разделились: одни считали, что малыш – настоящий герой, другие до хрипоты утверждали, что такое «геройство» заслуживает хорошего ремня). Все дружно восторгались мужеством и преданностью нового начальника графской стражи, чудом успевшего отвести от ребенка неминуемую гибель, и искренне жалели, что малыш от пережитого потрясения заболел нервной горячкой и до сих пор мечется в бреду, а бедняга Гумар получил такую тяжелую рану, что неизвестно, сумеет ли выжить.
Трактирщики, валившиеся с ног от усталости, благословляли графа не только за уничтожение опасной шайки, но и за резкий приток посетителей. В неполные три дня они заработали больше, чем за иные две недели.
А потом случилась самая естественная вещь. Чью-то голову посетила мысль: если истреблена одна разбойничья шайка, почему нельзя точно так же поступить с остальными и навести в Империи долгожданный порядок?!
Она распространилась со скоростью лесного пожара, охватив весь Кольруд. Само собой, разбойниками мечты горожан не ограничились: все как-то сразу вспомнили, что в Империи предостаточно и продажных хапуг-чиновников, и дворян, сдирающих с простого люда три шкуры…
Жители столицы были охвачены таким возбуждением, что требовался лишь самый малый толчок, самый ничтожный повод, чтобы накопившаяся смесь многолетней обиды, бессильной злости и внезапно пробудившейся надежды вскипела и выплеснулась бурлящим, стремительным потоком. Они дошли до такого состояния, когда люди готовы решительно на все: и на светлые свершения, и на гнусные непотребства. Нужен был лишь вожак.
По прихоти судьбы, он отыскался в скромном, ничем не примечательном трактире «Золотой барашек», приняв облик Рамона, когда-то неплохого сапожника, а теперь известного всему кварталу бездельника, драчуна и пьянчуги.
В комнате с плотно задернутыми занавесками за небольшим сервированным столом сидели два человека. Один был пожилой, с изрядно поседевшей шевелюрой и глубокими морщинами на высоком лбу и в уголках рта, другой – в расцвете молодости и силы, стройный, крепко сбитый, с черными как смоль густыми и волнистыми кудрями.