Эйрис отбросила крышку и, сдавленно ахнув, схватилась за голову:
– Святые угодники! Действительно ребенок!
Священник торопливо, насколько позволяла его грузная комплекция, подскочил к ней, взглянул на пищащий сверток и закрестился, шепча дрожащими губами:
– А я чуть не бросил короб на дороге: думал, надо живую душу спасать, не до вещей… О боги, какое счастье, что положил-таки в повозку!
Бывший сапожник Рамон в этот вечер напился до такой степени, когда человек способен на многое. Например, принять еще столько же алкоголя, почти не замечая его действия (похмелье будет невероятно тяжелым, но оно еще впереди, а пока исстрадавшейся душе хорошо и уютно). Или подраться и после сразу же побрататься с полудюжиной собутыльников. Или внезапно обнаружить в себе задатки непризнанного гения, до сих пор мирно дремавшие в самой глубине проспиртованного организма… После некоторых колебаний судьба выбрала последний вариант и сделала так, что невероятной силы галдеж, раздававшийся в «Золотом барашке» с самого утра, утих именно в ту секунду, когда Рамон, вскочив и опрокинув табурет, истошно возопил:
– Братья мои!
Многие десятки голов инстинктивно повернулись к бывшему мастеру сапожного ножа и дратвы, и даже те, кто рванулся к освободившемуся месту, решив, что клиент уходит, замерли, уставившись на новоявленного оратора.
– Дорогие мои, выслушайте! – принялся вещать Рамон, воздев левую руку к потолку, а правой ударив себя в могучую волосатую грудь. – Граф Хольг – наша надежда! Мы хвалим его, мы кричим: «Слава ему!» – и это хорошо, потому что неблагодарный человек хуже скота бессловесного. Но этого мало! Мы должны помочь ему!
Все удивленно переглянулись. Чтобы люди низших сословий помогали высшим?! Это было что-то новое, неслыханное!
– Вы все знаете, что произошло, – продолжал витийствовать новоиспеченный пророк. – Никто не мог сладить с разбойниками – а граф Хольг сладил. Злодеи явились к нему темной ночью, чтобы ограбить и убить, а вместо этого сами нашли свою смерть – туда им и дорога, демонским отродьям!
Толпа отозвалась громовым ревом одобрения, хотя ничего нового Рамон не сказал, лишь повторил то, о чем третьи сутки судачил весь Кольруд.
– Стража ничего не могла сделать с разбойниками – а Хольг сделал! – распаляясь, продолжал бывший сапожник. – Наш Правитель не смог с ними справиться – а Хольг справился! Если бы Хольг стал Правителем, как хорошо бы мы зажили!..
Вот тут у слушателей округлились глаза от изумления и испуга, а принятый алкоголь волшебным образом улетучился. Не у всех, конечно, но у многих…
Граф Хольг стал кумиром горожан, они готовы были молиться на него, но сказанное Рамоном уже ни в какие ворота не лезло… более того, попахивало государственной изменой.
Продлись наступившая тишина, очень нехорошая и зловещая, еще несколько секунд – быть бы Рамону нещадно битым, и это в лучшем случае. В худшем ему пришлось бы сначала протрезветь в камере городской тюрьмы, куда его отволокли бы как бунтовщика, посягнувшего (хоть и только словесно) на священный порядок Престолонаследия. А потом долго и истошно орать от боли уже в другой камере, допросной… Но судьба была милостива к нему: он продолжил свою пламенную речь вовремя.
– Но Хольг не может стать Правителем, ибо таков закон! А что из этого следует, братья мои? Из этого следует, что мы должны помочь ему стать Наместником Империи!
Снова наступила гробовая, звенящая тишина, но она очень скоро взорвалась воплями – не негодующими, а восторженными.
Потом, когда уже немного улягутся страсти, каждый начнет утверждать, что эта мысль пришла ему в голову давным-давно, а молчал он исключительно от скромности: ну, зачем лезть со своим мнением, когда вокруг столько умных и уважаемых людей! Но сейчас слова Рамона произвели такое же действие, как раскаленный кусок угля, упавший на охапку сухой соломы.
Стекла в трактире задребезжали с новой, куда большей силой, когда из множества луженых глоток вырвался дружный, могучий рев:
– Ура-а-ааа! Хольга – в Наместники!
Бывший сапожник, сверкая глазами, с побагровевшим от духоты и волнения лицом, вскочил на стол, принялся размахивать руками и отбивать ногой такт, скандируя:
– Сла-ва Холь-гу! Сла-ва Холь-гу!
И толпа, на удивление быстро подхватив этот ритм, взвыла в унисон:
– Сла-ва Холь-гу!
Пример оказался заразителен: то в одном, то в другом месте люди принялись карабкаться на столешницы, сбрасывая кружки и блюда, точно так же топая и размахивая руками. Мастер Джервис, благоразумно укрывшийся за стойкой, схватился за голову и что-то беззвучно шептал, с трепетом оглядывая этот воцарившийся хаос.
Со стороны могло показаться, что он молит богов вернуть людям рассудок и уберечь его трактир от неминуемого разгрома. Однако с его губ срывались не слова молитвы, а самая черная и мерзкая ругань вперемежку с проклятиями.
Он проклинал этот гнусный пьяный сброд, впавший в дикое умопомешательство, проклинал бывшего сапожника, прежде неспособного связать двух слов, а теперь так некстати открывшего в себе талант оратора, проклинал идиота Барона, попавшего в детскую ловушку: именно поэтому его, Джервиса, план, блестяще разработанный и продуманный, провалился ко всем демонам…
Но больше всего он проклинал графа Хольга.
И сейчас его не только терзала ненависть – его мучил самый настоящий страх.
– Дочь моя! – деликатно, но настойчиво воззвал священник. – Ты слышишь меня? Если тебе трудно говорить, просто мигни, подай знак!
Эсанка, одетая в запасную рубашку Эйрис – ветхую, залатанную, но чистую, – приоткрыла глаза.
– Слышу…
Голос был едва различимым, словно прошелестела трава от легкого порыва ветра.
– Кто отец твоего ребенка?
Женщина медленно покачала головой, в уголках глаз блеснули набежавшие слезы.
– О боги! – не на шутку разволновался отец Дик. – Ты не знаешь его имени?! Может быть… ты стала жертвой насилия?
– Погодите, святой отец! – вмешалась Эйрис. – Дайте мне с ней потолковать, женщине она расскажет, а вас может застесняться.
– Долго я буду ждать обеда?! – донесся возмущенный голос хозяйки.
Тут уж даже священник скорчил страдальческую гримасу, весьма далекую от милосердного снисхождения к недостаткам ближнего.
– Госпожа Мелона, имейте терпение, у нас неотложное дело…
– Поболтайте с ней о чем-нибудь, – сказала служанка, подталкивая святого отца к креслу-качалке. – А я поговорю с бедняжкой.
Рамон вскинул обе руки, требуя тишины, и – о чудо! – она наступила.
– Братья мои! Знаете, что нам надо сделать?
«Братья» – мокрые от пота, распаренные, возбужденные и донельзя счастливые – уставились на него во все глаза, затаив дыхание.
– Надо прямо сейчас, сию же минуту идти к графу Хольгу и просить его стать Наместником!
– Ура-а-ааааа!
На этот раз стекла из переплетов не вылетели только чудом. И голосовые связки не лопнули только по милости божьей – с такой дикой, необузданной силой грянул общий ликующий вопль.
Рамон попытался спрыгнуть со стола, но его подхватили, подняли вверх, как знамя или икону, и понесли к выходу, громоподобно скандируя:
– Сла-ва Холь-гу! Сла-ва Холь-гу!
Толпа повалила из трактира, опрокидывая столы и лавки, ломая табуреты, разбивая глиняные блюда и тарелки, а заодно прихватив несколько десятков оловянных кружек – то ли по забывчивости, то ли в память о столь значимом событии.
При подобных обстоятельствах любой трактирщик бросился бы спасать свое имущество или по крайней мере возмущенно возопил, призывая громы и молнии на головы забулдыг, но сейчас Джервис будто превратился в безжизненную статую, только глаза его горели яростным, ненавидящим огнем.
Все рушилось. События вышли из-под контроля…
Самое ужасное и обидное – что в Империи действительно будет Наместник! Но не тот, кого он выбрал. А о последствиях страшно было даже подумать.
Пятясь к невысокому, но густому и колючему кусту, чтобы избежать нападения со спины, олень из последних сил водил опущенной головой, удерживая собак на дистанции прыжка.
До спасительной водной глади оставалось совсем немного, но с тем же успехом она могла быть в паре миль отсюда. Добраться до озерца не суждено, и его жизнь закончится здесь, на опушке леса. Что же, он боролся за нее честно, до конца. Гончая с пропоротым брюхом и переломанными ребрами могла бы это подтвердить, если бы осталась живой. Но ее тут же милосердно добили загонщики.
Перед глазами плясали кровавые круги. Он смутно видел, как из-за деревьев выезжают всадники, как один из них, огромного роста, крепкий, с грубым обветренным лицом, торопливо спешивается, и ему подают короткое копье с широким блестящим лезвием. Значит, вот он какой – его убийца.
Снова в измученном до предела мозгу мелькнула мысль: лечь и закрыть глаза…
Но тот же инстинкт, который приказывал ему бороться за жизнь, вновь властно вмешался и заставил его гордо вскинуть голову, испустив яростный рев. Пусть даже он оказался похожим на предсмертный хрип – как, в сущности, и было…
Лесной зверь умирает в схватке, а не идет покорно на бойню!
– Давайте выйдем на минутку, святой отец. Здесь так душно, просто голова раскалывается…
– Охотно! – кивнул священник. – В самом деле, день очень жаркий.
– Вы сговорились уморить меня голодом?! – снова напомнила о себе хозяйка.
– Пойдем, пойдем! – заторопился отец Дик, первым устремляясь на крыльцо. – Бедняжка, как ты только ее выносишь!
– Как сами учили: в надежде на награду в жизни вечной! – с грубоватой едкостью отрезала Эйрис. – Ладно, сейчас речь не обо мне… Эту бедную дурочку, что вот-вот преставится, обрюхатил барон Гермах – знаете такого?
– О боги! – простонал священник, хватаясь за голову. – Мало ему было наших баб… то есть женщин и девушек, он еще за эсанок принялся!