Прелюбодей умер еще до того, как тощая мосластая фигура, казавшаяся графу в эти секунды неописуемо безобразной и уродливой, ударилась о пол возле кровати.
Душившая его ярость почему-то стала стихать, и он скорее с тягостным, мучительным недоумением, нежели с гневом и жаждой мщения, перевел взгляд на другое мокрое от пота тело – ослепительно красивое, совершенно не испорченное родами, увенчанное разметавшейся пышной гривой золотистых волос.
– Зачем ты это сделала?!
Это был полустон-полурев, от которого могло содрогнуться самое храброе и самое черствое сердце.
Если бы жена взмолилась о пощаде, обвиняя во всем убитого любовника, – пожалуй, он сохранил бы ей жизнь. Разумеется, в самом скором времени под каким-нибудь благовидным предлогом последовал бы развод, а потом – монастырская келья… Но она, встав на колени над мертвым телом, прильнула к нему, тонко и протяжно всхлипывая, как маленькая девочка, у которой отобрали любимую игрушку. А потом, медленно подняв голову и глядя на мужа пустыми, ненавидящими глазами, произнесла фразу, ставшую ее смертным приговором.
Впоследствии, в сотый, в тысячный раз возвращаясь мыслями к случившемуся, он убедил себя: жена сама не понимала, что говорит, ее рассудок помутился от стыда и страха. А тогда… Тогда им овладело неописуемое бешенство, и кроваво-красная муть заволокла взор. С яростным, хриплым воплем он схватил ее, швырнул обратно на кровать, несколько раз изо всех сил ударил по лицу, а потом, навалившись сверху, вцепился в горло. Внезапно возникшее возбуждение только подхлестнуло его, он стискивал пальцы все крепче и крепче, со злобной ликующей радостью ощущая, как она, задыхаясь, делает инстинктивные, жалкие попытки вырваться. И когда тело жены, корчившееся в конвульсиях, вдруг бессильно обмякло, его потряс такой оргазм, какого он никогда еще не испытывал.
Может быть, это грех – получать наслаждение в момент смерти другого человека? Он не знает. Спросить можно было разве что у духовника, но он отказался от его услуг сразу после похорон графини. Что толку в духовнике, постоянное присутствие которого не уберегло жену от столь позорного падения?! Много ли значат его слова и молитвы?
Конечно же, покойницу погребли со всеми подобающими почестями. Официальная версия гласила: графиня страдала головными болями, и медики предписали ей полную тишину, покой и лесной воздух. Поэтому она часто проводила время в уединенном домике, стоявшем посреди густого сосняка. Этот домик давным-давно построил один из предков графа и использовал его в качестве охотничьего (злые языки упорно утверждали, что «охотился» тогдашний Хольг главным образом на молоденьких красоток, скрываясь с ними в этом самом убежище от глаз ревнивой супруги). И однажды ночью туда ворвались разбойники, увы, не встретив должного отпора: граф понадеялся, что его грозное имя послужит самой надежной защитой жене, а потому не дал ей вооруженную охрану. В роковой час, кроме личной камеристки графини и секретаря, приставленного к ней для услуг, в домике находились еще лишь трое мужчин – сторож, повар и лакей… Но трудно обвинять несчастного вдовца в легкомыслии: кто знал, что в Империи могут отыскаться настолько дерзкие и безрассудные злодеи! До сих пор никто из разбойников не смел даже подумать о том, чтобы нанести вред члену Тайного Совета или кому-то из его семьи.
Увы, такие негодяи все же отыскались. Граф, каким-то образом заподозрив неладное, прискакал на рассвете к домику с десятком стражников, но злодеев и след простыл, и ему оставалось только рвать на себе волосы при виде того, что сотворили эти изверги рода человеческого. Слуг-мужчин и секретаря закололи, несчастную графиню задушили (злые языки шептались, что ее перед этим изнасиловали, причем неоднократно), а камеристку буквально изрезали на кусочки, видимо допытываясь, не спрятаны ли в домике еще какие-то драгоценности госпожи, кроме тех, что стали их добычей.
Вся Империя ахнула, узнав о таком зверстве. Правитель Ригун лично выразил соболезнования овдовевшему графу, после чего вызвал начальника городской стражи и имел с ним долгий и неприятный разговор – неприятный для начальника, само собой. Тот, вытянувшись в струнку и непрерывно поминая всех святых, клялся непременно отыскать преступников.
И сдержал слово! Правда, пойманные изуверы сначала яростно отрицали свою вину, точно так же клянясь всеми святыми, что никогда не видели ни графини, ни этого домика и вообще понятия не имеют, где он находится. Но после допросов с пристрастием, проводимых под личным руководством начальника стражи, у них улучшилась память, и они все признали.
Суд без долгих проволочек вынес приговор, и при огромном стечении народа негодяев вздернули на Торговой площади…
Граф равнодушно пожал плечами. Что значила жизнь полудюжины простолюдинов по сравнению с честью члена Тайного Совета и судьбой Империи!
Несчастный вдовец может занять трон, опозоренный рогоносец – никогда.
К тому же у них наверняка были грехи, даже немалые. Кто знает, может быть, они и впрямь заслуживали виселицы?
Во всяком случае, это не те люди, из-за которых надо терзаться угрызениями совести. Вот слуг – тех действительно жалко… Но после того, что случилось, он просто не мог оставить их в живых.
Грубо разбуженные, поднятые с постелей, слуги остолбенело таращились на мертвые тела и, крестясь, божились, что ни о чем подобном даже не подозревали, ведь спальня госпожи в другом крыле, да еще и отделена от холла комнатой, которую занимает камеристка! Боги свидетели, они ничего не видели и не слышали, никогда и ни за что не предали бы господина графа, не злоупотребили бы его доверием…
Он молча выслушал их, а потом убил одного за другим. Оледеневшие от ужаса, они даже не пытались сопротивляться.
Будь жив его отец, наверняка снова сказал бы, что это не жестокость, а всего лишь необходимость. Разумная, хоть и неприятная.
Для успокоения совести он устроил им похороны за свой счет и назначил их семьям хорошую пенсию. Вдовы, заливаясь слезами, целовали ему руки и благословляли его имя… Было невероятно тяжело выносить их бестолковый лепет, сочувственно кивая. У этих глупых баб не возникло даже тени подозрения!
Впрочем, у мамаши секретаря, посчитавшей своим долгом рассказать ему во всех подробностях, каким замечательным был ее единственный сыночек, – тоже.
Он только чудом смог сдержать клокочущую ярость, слушая ее всхлипы и глядя на безобразно распухшее от рыданий лицо. По справедливости, у этой жабы надо было отобрать все до последней нитки, оставить без крыши над головой, раздетой и разутой – лишь за то, что родила и вскормила негодяя! А вместо этого и ей пришлось назначить пенсию, чтобы не вызвать удивленных пересудов…
Да, никто ничего не заподозрил. У них с Ральфом с лихвой хватило времени, чтобы сначала разнести трупы мужчин по разным углам дома, затем заняться допросом мерзавки камеристки, а под конец перевернуть все вверх дном, создав весьма правдоподобную видимость разбойничьего налета. Конечно, нашлись люди, недоумевавшие, отчего даме столь высокого ранга прислуживала всего одна женщина, но недоумение – не уверенность и тем более не доказательство.
Свою верхнюю одежду, забрызганную кровью, он оставил в потайном проходе. Серьги, кольца и ожерелья жены хотел бросить там же, но потом все-таки взял с собой, спрятал в секретном ящичке своего стола и иногда, тщательно заперев дверь кабинета, доставал и долго рассматривал, утирая набежавшие слезы и чувствуя острую, мучительную ненависть к их прежней владелице. И не только к ней одной… Да, именно с того дня, когда его богиня обернулась падшей шлюхой, он возненавидел женщин. Возненавидел искренне, всей душой и без разбору.
Слухи о том, что граф избегает женщин, мгновенно расползлись по Кольруду, дав пищу долгим и упорным пересудам. Одни считали, что у несчастного просто помутился разум от горя, другие утверждали, что он таким образом хранит верность покойной жене, борясь с естественными желаниями плоти, а иные, злорадно хихикая, шептались, будто граф теперь находит утешение в крепких и надежных мужских объятиях.
Самое невероятное, что нашлись кретины, всерьез поверившие, будто он и впрямь стал мужеложцем! Более того, посмевшие предложить свои кандидатуры для «утешения»… Что же, отповедь, полученная ими, запомнится надолго.
А естественные желания…. Куда они денутся? И он уже давно не глупый подросток, чтобы заглушать их вульгарным онанизмом… К счастью, в Империи хватает женщин, готовых отдаться даже тому, кто их ненавидит и презирает, лишь бы ненавистник расплачивался звонкой монетой. Этих продажных тварей было много за прошедший год, и все они оставались живыми, не подозревая, что ходили по краю бездны… Самые разные: высокие и низенькие, худые и в теле, брюнетки и шатенки. Но с одинаковой черной повязкой на глазах: он не хотел, чтобы они видели его лицо.
Вот только среди них не было ни одной блондинки, даже крашеной, – незачем лишний раз мучить душу воспоминаниями о ее волосах.
Но перед годовщиной предательства – по-другому он не мог назвать то, что совершила боготворимая женушка, – ему стало ясно: очередная тварь должна умереть. Более того, она должна была походить на жену так, как только возможно: лицом, ростом, фигурой. И непременно – быть натуральной блондинкой, как и предательница. Это стало навязчивой идеей, и он не смог (да и не захотел, если уж говорить откровенно) ее отбросить.
Ральф отправился на поиски жертвы с самыми точными указаниями, а также с приказом не жалеть денег. И все шло как по маслу и завершилось бы так, как он задумал! Если бы не Гумар…
Хольг поморщился, мысленно упрекая себя в неблагодарности. Если бы не Гумар, его сына не было бы в живых! Едва только сотник поправится, он получит награду, о которой заговорит вся Империя. Всем станет ясно, что Хольги умеют ценить верность и преданность. И это будет только справедливо: как он старался, бедняга, спасти мальчика, напрягая последние силы, с такой-то раной! Немудрено, что стал бредить… Обращался к графскому сыну, будто к своему собственному, за что-то прос