Или можно было перевести его в охрану фамильного замка Хольгов, подальше от столицы. Чтобы ноги его не было в Кольруде!
И все было бы в порядке. Молодой идиот, сгоравший от неразделенной страсти и ревности, не проболтался бы разбойничьему лазутчику, тот не залез бы в усадьбу, не попался бы в ловушку и не навлек бы на его седую голову несмываемый позор и бесчестье. Он, Монк, по-прежнему был бы сотником и в охотку развлекался бы с Вейлой. А теперь он стал жалким рядовым, и проклятый Гумар – чтоб ему пусто было! – занял его место, поселился в его доме… О Вейле же, ставшей его законной женой, и думать невозможно без жгучего стыда и отвращения, после того что сделал с ней по приказу графа… Если бы мог – извернувшись, плюнул бы в собственную рожу! Ну почему, почему все эти несчастья случились именно с ним?! Ведь он не самый худший человек на земле… Какая ужасная и обидная несправедливость!
Полный жалости к себе и бессильной ярости на злую судьбу, Монк грохнул кулаком в дверь, не рассчитав силу удара, и тут же болезненно скривился, потирая ушибленные костяшки.
Ему открыла невысокая, плотная женщина с широким обветренным лицом, в темно-коричневом платье, белом накрахмаленном переднике и таком же кружевном чепце.
– Что угодно господину: отобедать или взять комнату? Или и то и другое? – низким грудным голосом спросила она.
– Обед, голубушка! На двоих, – уточнил Монк, указав через плечо большим пальцем на молодого стражника. – И передай-ка хозяину, пусть распорядится насчет наших лошадей.
– А вот этого не передам, извините! – лукаво улыбнулась она.
– Почему? – недоуменно спросил бывший сотник.
– Потому что хозяина здесь нет.
– А где же он?
– Боги ведают! Может, когда и объявится…
Видя, как брови Монка поползли вверх, женщина рассмеялась:
– Да я, я хозяйка! Третий год как овдовела, сама за двором слежу. Встречу достойного человека – выйду за него, а нет – значит, не судьба… Проходите, почтенные гости! За лошадей не беспокойтесь – все сделают наилучшим образом.
Эйрис, осторожно отставив опустевшую рюмку – она так и шевелилась в пальцах, норовя выскользнуть и укатиться, – подперла ладонью подбородок и с нескрываемой любовью посмотрела на кучера, молодецки опрокинувшего очередной стакан вина. Вишневая наливка привела ее в то блаженное состояние, когда жизнь по-прежнему кажется светлой и радостной, но уже тянет поговорить о ее смысле.
– Хороший ты парень, я вижу! – заявила она заплетающимся языком. – И твой господин тоже, судя по всему, человек что надо!
– Да уж, не жалуемся, – охотно подтвердил кучер.
– Вот и мой господин был… Ох, какой это был прекрасный человек, если бы ты только знал! Таких уже нет и не будет… Вот скажи мне, где справедливость? У какого-нибудь паразита, злодея мерзопакостного, детишек – хоть отбавляй. И внуков к старости – пруд пруди, на радость да на утеху. А у господина барона всего одна… – новоиспеченная нянька, вовремя спохватившись (вишневая наливка, хоть и крепко ударила ей в голову, все-таки не совсем отшибла память и разум), договорила после едва заметной паузы: – крестная дочка! И у моего хозяина, райское ему блаженство, оба сыночка погибли! Такие были красавцы, такие… – Эйрис, не выдержав, всхлипнула.
– Ах ты, вот беда-то… – посочувствовал кучер. – Как же это случилось?
– Да в Великую Смуту, чтоб ей пусто было… То есть тем, кто ее затеял! Графы дерутся, что-то поделить все не могут, а другие страдают.
– Это уж точно! – кивнул кучер.
– Рыцарь-то наш был уже в годах, к тому же хромал, какой из него воин! А молодые господа просто помешались: отпусти да отпусти нас к сюзерену, к графу Сауорту то есть. И прославимся, и добычу привезем. Не то, не приведи боги, война без нас кончится, стыд-то какой…
– Эх… молодые, глупые!
– Хозяин и думать об этом запретил, даже пригрозил: не послушаетесь – прокляну! Вроде притихли, смирились… Где там! Все-таки не удержались, сбежали. Графу наплели, будто батюшка сам бы рад с дорогой душой встать под его знамя, да нога совсем не гнется, вот их вместо себя и послал. И в первом же бою… Ох, налей-ка еще, помянем их души!
– Госпожа Эйрис, может быть… не стоит? – осторожно возразил кучер. – Не сочтите за дерзость, но вы уже изрядно выпили…
– За них – стоит, за мальчиков моих дорогих… Наливай, не спорь!
Ригун несколько раз глубоко вдохнул, стараясь унять непонятно с чего возникшее чувство смущения и испуга. До назначенного времени оставались считаные минуты, вот-вот на пороге Тронного зала должен был показаться гофмаршал с длинным резным жезлом, чтобы трижды стукнуть им о пол и возгласить: «Член Тайного Совета, его сиятельство граф Хольг!»
Нельзя, невозможно было допустить, чтобы граф увидел в глазах Правителя хотя бы тень растерянности или, того хуже, страха. Он вызвал Хольга не за тем, чтобы смиренно молить его о помощи! О нет, он предстанет перед ним не просителем, а благодетелем. Правитель милостиво, в знак своего величайшего доверия и расположения, дарует графу то, о чем тот не смел бы даже мечтать. Он будет говорить с Хольгом безукоризненно вежливо, но не опускаясь до дружеской фамильярности; он возвысит его над другими членами Совета, но ни на секунду не поставит вровень с собою.
Ибо подданный и государь – совершенно разные понятия. Так ясно и четко указано в законах деда. Будь на его месте Норманн – именно так он себя бы и вел.
Только, к сожалению, он совсем не похож на Норманна…
На лицо Хранителя Печати невозможно было смотреть без брезгливой жалости: таким растерянным и униженным оно стало после того, как нездоровая желтизна сначала сменилась буроватым румянцем, а потом – мертвенной бледностью.
– Вам это и в голову не приходило, не так ли, любезный граф? – с плохо скрытой издевкой допытывался Хольг. – Ясное дело, как вы могли подумать, что монастырь, куда удалилась от мирской скверны несчастная девушка с разбитым сердцем, носит весьма оригинальное название: «Разбойничий приют», к примеру… Или «Священный вертеп»!
Шруберт, качнувшись на стуле, издал мучительный, протяжный стон.
– Я никак не мог понять: почему лицо этого младшего братца показалось мне знакомым, будто бы я где-то его видел! – усмехнулся Хольг. – И что же выяснилось, о боги! Какой скандал! Дочь графа Зеера, мужа родной сестры Хранителя Печати, то есть его родная племянница…
– Граф, прошу вас…
Шруберт, захрипев, схватился за сердце.
– Понимаю и сочувствую, такая новость подкосит кого угодно! – безжалостно продолжал Хольг. – Ваша племянница, сбежав из родительского дома, сделалась Малюткой – любовницей главаря разбойничьей шайки, убийцей и садисткой. Мой новый старший десятник рассказал немало интересного про ее привычки… Милостивые боги, и этому чудовищу я еще подарил кольцо в честь бракосочетания с ее кузиной! Вот это самое кольцо!
– Клянусь всеми святыми, я не знал! Я понятия не имел…
– Верю, но вашу участь это не облегчит. Как вы меня называли: чернокнижник, ученый сухарь, презренный торгаш? Ну, а вам, любезный граф, придется привыкнуть к прозвищу «Малюткин дядюшка»! Народ у нас, сами знаете, на язык злой, авторитетов не признает.
– Граф… – умоляюще простонал Шруберт.
– Мало того: вас почти наверняка исключат из состава Совета, причем в полном соответствии с законом. Согласитесь, что поступок вашей племянницы – позор и срам для всего дворянства Империи, а к дальней родне ее никак не отнесешь… Представляю, как обрадуются южане! Леман ни за что на свете не упустит такой возможности. А ваши сторонники будут просто шокированы подобной новостью и едва ли выступят единой силой.
Хранитель Печати, бессильно всхлипнув, закрыл лицо руками.
– Прямо по Священной Книге: «Какою мерою меряете, таковою же да будет и вам отмерено!» – сурово отчеканил Хольг. – Вы оскорбляли меня, использовали любую возможность, чтобы причинить мне зло, – и теперь вы в моих руках! Я могу опозорить и унизить не только вас, но и ваш род боги знают до какого колена…
Наклонившись к Шруберту, он тихо, почти шепотом, договорил:
– Но, если мы столкуемся, я могу и проявить великодушие!
Хозяин «Ласточки» осторожно, стараясь не произвести ни малейшего шума, вставил обратно кусочек дубовой панели размером не больше фаланги пальца взрослого человека. Потом с ловкостью, почти невероятной для такого крупного, мускулистого человека, он выбрался из потайной каморки, примыкавшей к зале для особо важных персон, и так же бесшумно закрыл дверцу, полностью слившуюся с общим фоном обшивки. Лицо его оставалось абсолютно непроницаемым, и ни один сторонний наблюдатель не догадался бы, какая буря чувств бушевала в груди Кайенна.
Можно было, конечно, запереться в собственной спальне, расположенной прямо над залой, и подслушивать оттуда – для мага его уровня это не проблема. Но пришлось бы потратить лишнее время на совершение ритуала. А он инстинктивно почувствовал, что будут обсуждаться очень важные дела, и не хотел упустить даже самой мелкой детали…
Предчувствие, как всегда, не обмануло хозяина гостиницы.
Посольство любой страны купило бы у него только что подслушанную информацию, не раздумывая и не постояв за ценой. Особенно расщедрился бы граф Геро Деспас, справедливо рассудив, что королю Торвальду Карнсену это знать просто-напросто необходимо…
Граф Леман – наместник провинции Коунт и лидер партии южан – осыпал бы его золотом с ног до головы… А потом либо отпустил бы с миром, либо приказал бы казнить и забрать назад деньги – если, к несчастью для Кайенна, пребывал бы в дурном настроении из-за вздутия живота или желудочных колик (обжорство графа давно уже стало легендарным).
Само собой, этот приказ стал бы последним в жизни разжиревшего властолюбца: такого мага ой как непросто одолеть, сколько стражников на него ни натрави. И безнаказанной подобную дерзость он бы не оставил… Все равно потом над