С другой стороны, потчевать гостя дешевым мясом для простонародья, уплетая за тем же столом более дорогое (они-то с Ральфом, к великой зависти стражников и прочей прислуги, вволю балуют себя говядиной, положение дворецкого его сиятельства дает свои преимущества), просто немыслимо. С гостем нельзя так поступать, даже если он – бывший разбойник. Значит, к столу подадут баранину, хоть муж терпеть ее не может.
Майя мстительно усмехнулась, представив выражение лица своего благоверного.
«При постороннем-то он промолчит, шуметь не станет. А если потом раскричится, скажу ему: сам виноват, надо было приказать толком, подробно! Все время же твердишь, что женщины глупые, своим умом ни до чего не доходят…»
Брун заворчал, выпустив слабую струю огня – в знак солидарности с членами стаи.
– Я хорошо понимаю вас, братья-драконы! Наглость двуногих возмутительна, просто беспредельна. Но что с них взять, с этих слабых, беспомощных существ? Их собственные Небожители поскупились, не наделив их ни чешуей, ни могучими хвостами, ни крыльями! Я уж не говорю о нашем главном оружии – огненном дыхании! Вот им и приходится просить у нас помощи…
– Вождь называет бесцеремонный приказ «просьбой»! И хочет, чтобы мы помогли этим наглецам! Слышали вы что-то подобное, братья? – раздался ехидный, скрипучий голос, и Брун, еще не повернувшись в ту сторону, откуда он донесся, уже знал, кому он принадлежит. Ну конечно же, это не утерпел Хаук!
Серебристо-серый дракон стал его ярым ненавистником еще в те далекие дни, когда они, молодые самцы, войдя в пору возмужания и обезумев от неизвестного прежде буйства гормонов, сражались за благосклонность первой красавицы Корры, отпугивая конкурентов. Главным образом – глазами, шипением и угрозами, но порой доходило до когтей и клыков. Брун взял верх, доказав, что у него не только хорошо подвешен язык (ехидные стишки, в которых имя соперника удачно рифмовалось со словом «паук», привели стаю в неописуемый восторг), но и с настоящим оружием все в порядке. А поскольку и сама девица отнюдь не возражала, скорее наоборот… надо ли удивляться, что родители молодых людей быстро столковались и драконья свадьба была сыграна по всем правилам?
Накануне нее случилось неслыханное дело: счастливого жениха попытались загрызть. Не в честном бою, даже не в глупой драке, а предательски, ночью, напав сзади. Мало того, покушавшимся оказался гостивший в стае чужой дракон – уж такого позорного нарушения всех мыслимых и немыслимых правил не припоминали даже старики.
Бруна спасла его огромная сила. Ну, и отменная реакция, конечно. И еще что-то необъяснимое… Некоторые драконы, неизвестно откуда нахватавшиеся мудреных словечек, называли это «интуицией», ну а Корра была свято уверена: жениха спасла ее любовь!
Он был не настолько глуп, чтобы возражать… И жалел только об одном: что у презренного негодяя, поправшего освященный веками обычай гостеприимства, не хватило сил ответить на его вопрос, выдохнув имя нанимателя. Из разорванного горла вылетел только хрип, в котором при большом желании можно было, конечно, разобрать слог: «Ха»… Но второй слог произнесен так и не был, а подозрения и даже уверенность – это еще не доказательство.
– Брат Хаук подвергает сомнению мои слова? – Брун с хорошо наигранным возмущением приподнялся с травы, и светло-алый огонь его глаз угрожающе потемнел, приняв пурпурный оттенок. – Он думает, что я передаю волю Небожителей неправильно, умышленно вводя свой народ в заблуждение?
Раздался довольно дружный ворчливый рокот: драконы выражали солидарность с вождем и негодовали по поводу столь наглого и неуместного поведения. Хаук своим несносным характером и спесью всем давно осточертел, и даже те, кто в мыслях метил на место Бруна, случись им выбирать между ними двумя, без колебаний «прокатили» бы серебристого зануду.
– Ничего подобного, ни в коем случае! – столкнувшись со столь явно выраженным общим осуждением, заторопился Хаук. – Я всего лишь, как и все, был возмущен новым тре… то есть новой просьбой, больше похожей на требование!
– Я тоже возмущен, брат Хаук, – внушительно проговорил вождь. – Но тем не менее слежу за своими словами… Хорошо, будем считать это недоразумение исчерпанным. Итак, мои братья-драконы: воля Небожителей ясна и не допускает никакого двоякого истолкования. Мы снова должны вмешаться в дела двуногих, придя на помощь тому, кто совершил священный обряд Призывания. Небожители считают: раз ему это удалось, значит, наш давний долг еще не до конца уплачен. Да будет так, и пусть никто не скажет, что благородные драконы забывают свои долги!
– А когда нам надо вылетать, вождь? – торопливо, словно опасаясь, что его перебьют, выкрикнул один из молодых самцов.
Кто-то из стариков недовольно заворчал, что совсем уж плохие времена настали, раз молокососы лезут впереди старших, позабыв и свое место, и правила хорошего тона. Кто-то запальчиво возразил, что на общем собрании все равны, а упрекать молодых за то, что еще не успели состариться, не очень-то и разумно и с теми же правилами не особо согласуется. Кто-то начал примирять обе стороны, но его перебил Брун:
– Тихо, братья-драконы! Не гневите Небожителей! Здесь не место ни упрекам, ни обидам!
И, повернувшись к дракону, который, похоже, и сам уже был не рад, что рискнул задать вопрос вождю, спокойно пояснил:
– Когда тот двуногий, чей зов я услышал сегодня, позовет меня снова и скажет, где и в какое время мы должны быть, – тогда мы и отправимся на битву. Не раньше и не позже… Точнее, со мной отправятся лишь те, кого я сочту достаточно подготовленными и… дисциплинированными.
В темноте нельзя было разглядеть жаркий румянец, заливший морду молодого самца, но вождь буквально физически ощутил, как ему неловко. Что же, это только к лучшему. Пусть учится сдержанности и терпению, ибо без этих качеств ему никогда не стать настоящим драконом…
Тронный зал Дворца Правителей поражал своими размерами и пышным убранством. Он был перестроен при Норманне, по его собственным чертежам, дабы внушать любому посетителю благоговение и невольный трепет перед богатством и мощью Империи. Прижимистый в личных тратах Правитель здесь проявил чрезмерное даже для него упорство, пропуская мимо ушей возражения главного казначея.
Тот время от времени, набравшись храбрости, начинал жаловаться Норманну: дескать, его грандиозные проекты и без того опустошают казну, податные сословия стоном стонут, а теперь еще и излишества в Тронном зале! Неужели нельзя обойтись колоннами из дауррского мрамора, зачем непременно понадобился коунтский, он же в несколько раз дороже да и добывается на самом юге Империи, одна перевозка во что встанет… Да, конечно, в нем изумительно красивые прожилки… но ведь можно приказать живописцам, они нарисуют такие, что не отличишь от настоящих. Или хотя бы мере уменьшить количество этих самых колонн, выйдет существенная экономия… А потолочные украшения из чистого золота! О боги и святые угодники, ведь вполне можно обойтись бронзой! И разве так уж необходимо выкладывать настенные орнаменты из самых дорогих и редких поделочных камней, а паркет – из розового маронского дерева и черного ливерийского? Ведь при одной мысли, в какую сумму это обойдется казне, перехватывает дыхание и шевелятся волосы…
– А в какую сумму вы оцениваете престиж Империи? – спокойным, но строгим тоном спрашивал его Норманн.
– Пресветлый Правитель, но всему же есть предел! – чуть не плакал казначей. – В бюджете и без того дыра на дыре.
– Ничего, на крайний случай повысим налоги.
– Да хранят нас все святые! Куда же еще повышать-то?!
– Значит, введем новые.
– Пресветлый Правитель, это слишком опасно! Может начаться бунт, а черни дай только попробовать крови, не остановишь!.. Вас-то народ любит, вам опасаться нечего, а я пощады не дождусь. И хорошо еще, если прикончат cразу, без лишних мучений…
– Не допустить бунта – это уж моя забота.
Когда же жалобы главного казначея начинали звучать особенно надоедливо, Правитель, не скупясь на добрые слова, хвалил его за смелую откровенность и подлинно государственное мышление, особо подчеркивая, что властителям нужны не льстецы и подхалимы, способные только поддакивать, а те, кто не боится говорить правду, даже горькую. После чего как бы невзначай упоминал, что он полностью доверяет сему рачительному и усердному мужу и не обращает внимания на глупые сплетни и слухи, распространяемые его недоброжелателями. Например, будто стоимость нового флигеля, недавно пристроенного им к столичному особняку, составляет минимум три его годовых жалованья, а купленной для летнего отдыха роскошной усадьбы – четвертой по счету, словно трех предыдущих было недостаточно! – и того больше. (Усадьба, правда, куплена на подставное лицо, но всем известно, кто настоящий хозяин.) Ведь это же и впрямь только слухи и сплетни? Казначей умный человек и не позволил бы себе спутать свой карман с государственным, он же помнит, какая судьба постигла его предшественника… Не правда ли?
– Истинная правда, пресветлый Правитель… – бормотал внезапно побледневший и покрывшийся испариной вельможа, перед мысленным взором которого представала виселица с трупом, облепленным стаей хрипло каркающего воронья.
– Я в этом и не сомневался, – после небольшой паузы, казавшейся казначею вечностью, согласно кивал Норманн. – Так как же, вы по-прежнему считаете, будто расходы на Тронный зал непомерно велики?
– Э-э-э… Пресветлый Правитель, я всего лишь человек, могу ошибаться… Сейчас, пожалуй, я в этом не уверен… Опять же, речь идет о престиже Империи, а его никакими деньгами не измерить!
– Вот именно – о престиже Империи. Отрадно, что вы это понимаете.
На некоторое время казначей успокаивался, благоразумно решив, что бунта может и не быть, а если даже он и случится, есть шанс спастись бегством или спрятаться в каком-то надежном укрытии. А вот навлечь на себя резкое недовольство и немилость Правителя – это верная смерть… Потом, получив очередной лист пергамента, исчерченный крупным угловатым почерком Норманна, с оттиском его личной печати и умопомрачительной суммой внизу, он снова мчался во дворец, умоляя проявить благоразумие и хоть немного уменьшить расходы.