Хольг чуть поднял брови, изобразив на лице почтительное недоумение.
– За то, что вы так искусно и ловко расправились с разбойничьей шайкой! – подобрав наконец более-менее подходящие слова, воскликнул Ригун.
– Осмелюсь заметить, вы преувеличиваете мои скромные заслуги, пресветлый Правитель, – смущенно улыбнулся Хольг. – Я всего лишь сделал то, что обязан был сделать на моем месте любой честный и законопослушный человек, не более.
– Ничуть не преувеличиваю! Какой блестящий замысел, какой результат! Я слышал, ни одному злодею не удалось уйти живым?
– Совершенно верно, пресветлый Правитель ни одному.
– Замечательно! Просто замечательно! Вам в любом деле сопутствует удача: за что ни возьметесь, все получается как нельзя лучше. Вы просто любимец судьбы, граф!
Лицо Хольга словно окаменело.
– Увы, в прошлом году судьба оказалась ко мне жестокой, пресветлый Правитель.
– В прошлом году? Ох!.. Да-да, конечно, какое ужасное несчастье! Простите, что я невольно напомнил…
Ригун снова осекся на полуслове, одновременно и испытывая угрызения совести за свою неловкость, пусть даже неумышленную, и размышляя, может ли государь просить прощения у подданного, не уронив своего авторитета.
Хольг, пристально глядя ему в глаза, выдержал хорошо рассчитанную паузу.
– Что случилось, то случилось, пресветлый Правитель. Значит, так было угодно богам…
– Да, на все воля божья, – пробормотал Ригун, невольно съежившись под взглядом графа.
Хольг тяжело вздохнул:
– Хотя, признаться, я все время терзаюсь мыслью: почему боги призвали к себе мою жену, а не меня?! Она была такая… нежная, хрупкая, неземная… Настоящий ангел!
«Теперь добавить немного дрожи в голосе… Плечи поникли, в глазах скорбь… Ох, если бы еще удалось заплакать!»
Увы, как ни представлял он себе самые тягостные сцены, свидетелем которых ему довелось быть, до слез дело так и не дошло. Зато они предательски заблестели на глазах Ригуна:
– Мужайтесь, граф! Ваша жена была ангелом на земле, теперь она ангел и на небесах, в том не может быть сомнений. По крайней мере, она оставила вам драгоценный залог любви – сына!
– Только это и дало мне силы жить, – прошептал Хольг, опустив голову и стиснув кулаки.
«Ну же! Хоть одну слезинку…»
Но вместо него снова прослезился впечатлительный Правитель: ему во всех подробностях вспомнились те ужасные дни и ночи, когда Тамира металась в горячке между жизнью и смертью, а он мучился, сходя с ума от жалости, страха и бессилия.
– Какое счастье, что ваш сын выздоровел! Я был очень опечален, узнав о его тяжкой болезни…
– Благодарю вас, пресветлый Правитель. Да, хвала богам и всем святым, теперь он вне опасности.
– Вам хорошо известно, как долго мы ждали, пока боги не осчастливили нас, перестав забирать к себе наших детей… – Ригун, тяжело вздохнув, утер платком слезы. – Так что я могу понять ваши отцовские чувства, могу представить, что вы пережили! Я молился за вашего сына, граф. И моя супруга тоже молилась, со всем усердием и искренностью…
В следующую секунду, презрев строгий дворцовый протокол, Хольг метнулся вперед, к трону.
Потрясенный Ригун не успел произнести ни слова и даже пошевелиться, как граф упал перед ним на колени и, схватив его руку, приник к ней губами.
– О боги… Да что же это… Прекратите! Прекратите, прошу вас! Встаньте!
Но Хольг в ответ только яростно тряс головой и продолжал осыпать ладонь Правителя поцелуями.
– Прекратите сейчас же! Я… Я вам приказываю!
Последнее слово прозвучало робко, чуть ли не нелепо, однако граф тотчас повиновался, будто воин, услышавший хорошо знакомый ему сигнал боевой трубы. Он поднял голову, глядя на Ригуна с благоговейным восторгом.
«Этот слизняк еще осмеливается приказывать… И кому!»
– Моя жизнь отныне и навсегда принадлежит вам, пресветлый Правитель! Как я смогу отблагодарить вас за ваше бесценное благодеяние?
«Только бы не рассмеяться! Только не усмехнуться… О боги, пошлите выдержку…»
– О каком благодеянии… Нет, сначала встаньте! Сию же минуту… сию секунду!
Граф выпрямился, по-прежнему не сводя взгляда с Ригуна.
Правитель невольно поежился, ощутив нервный озноб. Он был растерян, испуган и решительно ничего не понимал.
– О каком благодеянии вы говорите, граф? И что означает ваше странное… ну, словом… – Правитель снова замялся, пытаясь подобрать подходящее выражение.
– Ради всех святых, прошу извинить мою пылкость, чрезмерную и непозволительную в присутствии вашей особы… Но я просто не смог сдержаться! Да и кто смог бы на моем месте?! Я обязан своим счастьем вам, пресветлый Правитель! И конечно же, вашей супруге, которой я покорнейше прошу передать мою самую горячую благодарность.
– Подождите, подождите… – забормотал окончательно сбитый с толку Ригун, но Хольг, даже не дослушав его, продолжил:
– Лучшие лекари Кольруда оказались бессильными. Молитвы моего нового духовника, отца Нора, ни к чему не привели. Мой сын умирал, понимаете, умирал у меня на глазах! И внезапно ожил! Врачи ничего не могли понять, они в один голос твердили: это самое настоящее чудо. Я тоже думал, что это чудо… А теперь все стало ясно! Оказывается, боги услышали ваши молитвы, пресветлый Правитель! Вы спасли моего мальчика!
– Но позвольте… – Ригун растерянно смотрел на графа, словно старался угадать, кто из них двоих повредился в уме. – Ведь всему городу известно, что именно ваш новый сотник…
– Ах, мой честный, преданный Гумар! – со снисходительно-доброй улыбкой воскликнул граф. – Он сделал все что мог и даже больше того. И я щедро его вознагражу. Но разве старания простолюдина, даже самого верного и усердного, можно приравнять к вашим искренним молитвам, пресветлый Правитель? Боги прислушались к вам и сохранили жизнь моему ребенку!
И, не давая Ригуну опомниться, Хольг нанес завершающий удар:
– Только неблагодарный негодяй посмел бы усомниться в этом, а у нас в роду, хвала всем святым, таких никогда не было! Теперь я ваш вечный должник, пресветлый Правитель. Распоряжайтесь мной как угодно, приказывайте, я все для вас готов сделать! Повторяю: все!
Взгляд графа, устремленный на Правителя, лучился беспредельной, идущей от чистого сердца любовью и преданностью – не зря он часами до боли в глазах упражнялся перед зеркалом в запертом кабинете, добиваясь нужного эффекта.
«Ну же, не тяни, приказывай! Или попроси, если приказать духу не хватит…»
Монк, утерев рот полотняной салфеткой и привычным жестом подкрутив кончики усов, посмотрел на раздавленного, уничтоженного стражника со снисходительно-брезгливой жалостью:
– Или уж простить тебя, в самом деле? – задумчиво протянул он. – Была охота руки марать о всякую падаль…
– П-простите в-великодушно, г-г-госп-подин с-сотник! – у перепуганного мерзавца даже застучали зубы. – П-простите, не п-п-пожалеете! От-т-тслужу, иск-куплю в-вину! Все д-для в-в-вас с-сделаю…
– Ишь, как запел-то! Обещать вы все горазды, а потом за медный ронг готовы удавиться… Ладно, посмотрю, на что ты годен! Для начала сделаешь так: когда хозяйка подойдет за деньгами, скажи, что все выдумал про меня и про Вейлу. Сам, мол, не знаю, что за моча в башку ударила… Пошутить решил, а ума-то не хватает, вот и намолол всякую чепуху. Господин сотник, мол, добрейший человек, пальцем никого не трогал, хоть рука у него тяжелая. Ну, а если и прикрикивал когда, не сдержавшись, так по-отечески, дело-то житейское… Ясно?!
– Яс-с-сссно-о-оооо…. – зубы стражника начали стучать с удвоенной силой и частотой.
Бывший сотник запоздало сообразил, что переусердствовал с местью: молодой негодяй испугался гораздо сильнее, чем следовало, оказавшись на грани полного умопомрачения. Не хватало еще, чтобы в самый ответственный момент у него отключились последние мозги!
– Да перестань трястись, придурок! – встревожился Монк. – Успокойся!
– С…Слуш-ш-шаюс-с-сссь…
– Ох, чтоб тебя… Нашел время зубами клацать! А ну, прекрати, живо! И запомни – как подмигну, начинай говорить: перепутал, пошутил, в голову ударило, сам не помню, что молол… Да постарайся, чтобы хозяйка поверила, а то я тебя, сукина сына! Ох, вот и она идет, легка на помине! Сядь прямо и улыбайся! Улыбайся, болван, кому говорю!
Манеры у «злодея и изверга рода человеческого» оказались, против ожидания, очень даже приятными, и Майя с затаенным торжеством взглянула на мужа.
Похоже, и Ральф засомневался, не поспешил ли с выводами относительно Трюкача. Во всяком случае, хоть он и держал его «на дистанции», давая понять, кто тут главный, за границы приличий это не выходило. Бывший разбойник, занимающий, пусть и временно, должность начальника графской стражи, вовсе не думал оспаривать его главенство; напротив, он сразу же очень вежливо и даже с некоторой робостью в голосе объявил, что счастлив, горд и почитает за честь получить приглашение к обеду от такого человека, как дворецкий графа Хольга. После чего смущенно попросил не судить его слишком строго за возможные оплошности, ибо ему еще не приходилось принимать пищу в столь высоком обществе. Растроганная Майя ободряюще улыбнулась ему, и даже Ральф счел необходимым успокоить гостя:
– Мы люди не чванливые, своим положением не кичимся. Милости просим, присаживайтесь к столу, не стесняйтесь! Откушаем, поговорим…
«Падок ты, папаша, на лесть, не хуже бабы, – подумал Трюкач, занимая предложенное место. – И такой же любопытный, по всему видать!»
– Желаете еще чего-нибудь?
– Нет, спасибо, голубушка! Я уверен, другие ваши блюда такие же вкусные, но мы уже наелись.
– Тогда с вас четыре медяка. И поскорее, пожалуйста, у меня много дел! – голос женщины в коричневом платье был холоден как лед.
Бывший сотник безропотно выложил требуемую сумму.
– Ну, зачем же так строго, голубушка! – с ласковой укоризной пробасил он. – Неужели вы поверили в эту чушь? Чтобы я запорол женщину, да еще собственную жену, чуть ли не до смерти?! – Монк всплеснул руками. – Конечно, я не безгрешен, но посмотрите на меня: разве я похож на изверга?