– Уберите со стола, потом пришлите ко мне старшего десятника.
– Слушаюсь, ваше сиятельство.
Скромная трапезная придорожной гостиницы показалась двум промокшим до нитки людям раем земным: настолько там было тепло, уютно, спокойно. Тяжело дыша, они застыли на пороге, смущенно улыбаясь посетителям, с которыми простились совсем недавно.
Те встретили их громким радостным гулом.
– Я же говорил: останьтесь, подождите, гроза будет! – качая головой, воскликнул длинноусый. – В речку-то хоть не полезли?
– Не п-полез-з-зли… – с трудом шевеля губами, отозвался Монк.
– Хвала богам! Хоть на это ума хватило…
– Да вы же насквозь промокли! – ахнула хозяйка, выскочившая из кухни на шум. – Вам надо немедленно переодеться, а то расхвораетесь!
Бывший сотник, запоздало сообразивший, что запасная смена одежды и белья осталась в притороченных к седлам сумках, беззвучно выругался от досады. Выходить снова под проливной холодный дождь ему совершенно не хотелось, а посылать стражника было рискованно: вдруг озлобится и все-таки наплетет графу всяких небылиц!
– Ничего страшного, голубушка. Мы и так обсохнем… Люди привычные, закаленные…
– А рисковать-то попусту зачем?! Ну-ка идите за мной, быстро! От мужа-покойника осталась одежда, посмотрим, может, вам и подойдет.
Монк, поломавшись еще немного для приличия – мол, не стоит беспокоиться, невелики господа, – последовал за хозяйкой, мысленно обдумывая, как бы лучше намекнуть ей, что с затянувшимся вдовством стоило бы распрощаться. Сзади грузно топал стражник.
«Лучше всего, если бы одежда муженька пришлась впору, тогда скажу: надо же, как хорошо сидит, будто на меня пошита! Вроде и ненавязчиво, безо всякого намека, а если сказать с выражением да прямо в глаза при этом посмотреть… Не каменное же у нее сердце!»
Хольг медленно откинулся на спинку кресла, не сводя внимательного, испытующего взгляда с человека, вытянувшегося перед ним в струнку.
«А ведь я до сих пор не знаю, как его зовут!» – внезапно подумал он, искренне удивившись, почему такая простая мысль не пришла ему на ум раньше.
– Я позвал вас по важному делу, старший десятник.
– Я весь внимание, ваше сиятельство, – почтительно отозвался Трюкач, склонив голову.
– Прежде всего, как ваше имя?
– Гийом, ваше сиятельство.
– Довольны ли вы службой, Гийом?
– Доволен, ваше сиятельство. Премного доволен и благодарен.
– Это хорошо, что вы благодарны. Надеюсь, вы понимаете, что я рисковал вызвать неодобрение и даже осуждение высшего общества, беря вас на службу к себе…
Хольг сделал паузу.
– Понимаю, ваше сиятельство, – тихим, но твердым и уверенным голосом произнес Трюкач. – Моя жизнь принадлежит вам, и я сделаю все, чтобы вы никогда не пожалели о своем великодушии.
– Слова достойного человека! – одобрительно кивнул Хольг. – Я все больше убеждаюсь, что не ошибся в вас. Как жаль…
Он снова запнулся, сделав вид, что эти слова случайно слетели с его губ.
«Так, теперь немного нахмуриться, отвести взгляд, будто чем-то смущен и расстроен…»
– Сядьте, Гийом! – внезапно распорядился граф, указывая на стул, стоявший недалеко от кресла.
Изумленный Трюкач повиновался скорее инстинктивно, нежели осмысленно, чуть слышно пролепетав: «Слушаюсь, ваш-ш-шшш…» Окончание графского титула он произнес чуть слышно, почти шепотом.
– Поверьте, мне очень, очень неприятно говорить то, что я сейчас скажу. Я дорого дал бы, чтобы в этом не было необходимости…
«Опять нахмуриться, сплести пальцы, сжать губы и вздохнуть, потом постучать по подлокотнику…»
– Меня сегодня вызывали во дворец, к Правителю. Думаю, вы слышали об этом.
– Слышал, ваше сиятельство, – кивнул Трюкач, с нарастающей тревогой следя за изменившимся лицом господина.
– Правитель пожелал узнать все подробности той ночи… ну, вы понимаете, о чем я говорю.
– Понимаю, ваше сиятельство.
– Ни для кого не секрет, что наш Правитель – да продлят боги его дни! – слабоволен, мнителен и не способен принимать быстрые и бескомпромиссные решения.
– Э-э-эээ… – Трюкач замялся, не зная, как реагировать на подобные слова. С одной стороны, это истинная правда, знакомая любому мальчишке; с другой – подданному не подобает хулить Правителя, даже в достаточно деликатной форме.
– Поэтому я совершенно не ожидал его бурной реакции, – продолжал Хольг, будто не заметив замешательства Трюкача. – Поистине, он повел себя так, будто в нем внезапно взыграла кровь деда!
Граф снова нахмурился, но на этот раз не отвел взгляда, а, напротив, посмотрел прямо в глаза Трюкачу с жалостью и нескрываемым гневом.
– Я дал слово пощадить вас, простить и забыть ваше прошлое, и я сдержал его. Не так ли? – резко, отрывисто спросил он.
– Так точно, ваше сиятельство!
– Но я повинуюсь Правителю! А он, к несчастью, придерживается другого мнения…
Бывший сотник Монк вновь с искренним сожалением убедился, что боги, наделив его недюжинной силой, статью и выносливостью, одновременно поскупились на ум и везение.
Одежда мужа-покойника пришлась впору не ему, а молодому стражнику. Она облегала его фигуру как влитая, без единой морщинки. Вдовушка, постучав и войдя в отведенную для примерки комнату, даже растроганно всплеснула руками, приговаривая: «Ох, прямо как мой Паул, один в один!» А стражник, глупо ухмыляясь, отозвался:
– Ну надо же, как хорошо сидит, будто на меня пошита!
Монк, героическим усилием сдержав поток площадной брани, уже готовой сорваться с губ, и пытаясь застегнуть пуговицы рубахи, никак не сходившейся на его широкой груди, с запоздалой, бессильной злостью подумал:
«Надо было его, подлеца, первого в воду погнать! Утоп бы за милую душу, а с меня взятки гладки: стихийное бедствие! Э-эх, не догадался, дубина!»
Изумленный привратник прильнул к забрызганному водой оконцу, потом протер глаза. Убедившись, что зрение его не обмануло, он со всех ног выскочил из сторожки под ливень и торопливо принялся вытягивать из воротных колец крепкий дубовый засов.
Через считаные секунды в открывшийся проем въехала четверка вороных лошадей, запряженная в карету, на дверце которой красовался герб Хранителя Печати.
Граф говорил неторопливым, бесстрастным голосом, но по всему было видно, что это спокойствие дается ему очень нелегко:
– Не знаю, что нашло на него. Просто не знаю! Он никогда не проявлял такую… – Хольг замялся, будто подбирая подходящее слово, и мысленно отметил, что Трюкач, хоть и держится просто превосходно, все больше нервничает, – такую… ожесточенность. И такое упрямство! Он прямо и недвусмысленно заявил, что не одобряет моей мягкотелости и требует, чтобы ни одного разбойника из шайки Барона не осталось в живых. Да, прямо так и выразился! Вы можете себе это представить, Гийом?! Уж кто бы говорил про мягкотелость! – граф досадливо махнул рукой, но тут же осекся, с растерянным смущением глядя на Трюкача.
Тот судорожно сглотнул слюну, словно его горло внезапно пересохло.
– Я сделал все что мог, поверьте! Я просил за вас, говорил, что вы искупили свою вину, особо указывал, что дал вам честное слово дворянина и не могу взять на душу смертный грех клятвопреступления. Он в ответ заявил, что возьмет этот грех на себя, а мне не о чем беспокоиться! Ну, что тут можно поделать?! Он Правитель, а я хоть и член Совета, всего лишь его подданный…
– Я… Я понимаю, ваше сиятельство… Благодарю вас за то, что защищали меня, – голос Трюкача, хоть и задрожал, все же прозвучал достаточно твердо, и Хольг едва удержался от одобрительного возгласа.
«Точно, я не ошибся! Он именно тот, кто мне нужен!»
– Не отчаивайтесь, еще не все потеряно! Мне удалось добиться отсрочки. Если вы, Гийом, проявите усердие и преданность, помогая мне выполнить очень важное поручение Правителя, он может отменить приговор.
Трюкач встрепенулся, подался всем телом к графу:
– О каком поручении идет речь, ваше сиятельство?!
Невысокая стройная девушка с красивым бледным лицом осторожно присела на пол, прижавшись спиной к стене и поджав скрещенные ноги, немного поерзала, выбирая позу удобнее.
– Я могу начинать, сестра? – нетерпеливо спросил Кайенн.
– Начинай, брат!
Во время ритуала о родственных либо дружеских связях полагалось забыть. Здесь, в этой запертой комнате, сейчас были не отец и дочь, даже не учитель с ученицей, а равноправные маги. Прекрасно знающие, что их ждет в случае разоблачения.
Мало того, молодая магичка была не просто Ясновидящей, а Истинно Ясновидящей, к великой гордости и радости отца: Кайенн не уставал возносить хвалу богам за то, что его дочь может входить в это состояние каждый раз, когда возникала настоятельная необходимость, а главное – без приступов мучительной, нечеловеческой боли…
Аккуратно и в строгом соответствии с тайным знанием было проделано все, что непосредственно предшествует ритуалу. Запертая комната с наглухо занавешенными окнами осветилась волшебным светом магического шара, пальцы свисавшей правой руки коснулись кусочка угля на пергаменте, прозвучали ответы: «Готова!», «Даю!», «Знаю!», «Клянусь!». Когда же напряженный, как перетянутая струна, Кайенн произнес: «Смотри и говори!», девушка внезапно вздрогнула всем телом, а ее глаза так широко раскрылись, что чуть не вылезли из орбит:
– Ах!
– Что тебе открылось, сестра? – тут же спросил Кайенн, невероятным усилием воли подавивший естественный отцовский инстинкт, который чуть не заставил его подскочить к своему ребенку, прервав ритуал Ясновидения.
– Какая сила! Какая мощь! Какой глубокий ум! Это что-то невероятное!
– О чем ты говоришь, сестра?
– Я вижу человека, сидящего на троне Правителей. Но это не Ригун… Он возвышается над ним, как гора над крохотным бугорком!