С того дня сестра заточила зуб на ворон. И, чтобы пресечь подрывные синоптические поползновения, не покладая рук сбивала их из двух разнокалиберных рогаток. Вороны от Каринкиных выстрелов падали градом, правда, быстро приходили в себя и, громко откаркиваясь, улетали прочь. Небось долго потом возмущались по своим гнездам, куда смотрят «Гринпис» и конвенция по правам птиц! Куда-куда, ясно куда! «Гринпис» тоже хочет жить, поэтому, дабы не переводить огонь на себя, смотрит в противоположном от третируемых ворон направлении.
Пока Каринка наводила за окном хорошую погоду, мы с Манькой, утомленные хождениями перед зеркалом, переключили внимание на большой деревянный сундук. Этот сундук мы очень любили – там Ба хранила Дядимишины детские игрушки и первые школьные тетрадки. Из игрушек нам особенно нравилась деревянная лошадка на истертых колесиках, с облупленными боками и криво постриженной гривой. Кособокая прическа лошадки объяснялась просто – как-то Ба коротко постригла сына, и тот, расстроенный потерей собственных кудрей, решил отомстить матери по-своему – стащил большие ножницы и выстриг красивую проплешину в гриве лошадки.
– Зачем, ну зачем ты ее изуродовал? – отчитывала потом Ба сына.
– Мишина лошадка, что хочу, то и делаю, – упрямо бубнил дядя Миша.
Над школьными тетрадками мы тихо вздыхали – Ба ничуть не преувеличивала, когда говорила, что дядя Миша буквально с первых закорючек писал правильным, аж каллиграфическим почерком. Пятерки, пятерки с плюсами и даже пятерки с красиво утолщенной спинкой и хвостиком – это был высший шик, такие оценки ставились только за выдающиеся способности, так вот, эти пятерки в тетрадках дяди Миши встречались сплошь и рядом. Ни одной четверки, ни одной помарки!
У Маньки с почерком была сплошная беда – писала она так, словно кто-то ее с завидным постоянством толкал под локоть. Ба скандалила с любым учителем, который пытался за почерк снизить внучке оценку. Действительно, с какой стати снижать оценку, если диктант написан без единой ошибки, но прыгающим птичьим почерком? Где, спрашивается, справедливость?
– Ой! – вдруг отпрянула от окна Каринка.
– Чего «ой»? – оторвались от созерцания Дядимишиных тетрадок мы.
– А-а-а-а-а!!! – раздалось снизу.
Мы с Манькой похолодели. Это была Ба.
– Спрячьте меня, – заметалась по чердаку Каринка, подбежала к открытому сундуку и ласточкой сиганула внутрь, – захлопните крышку!
– Чего это ты натворила? – Мы стали лихорадочно закидывать ее тетрадками.
– В Ба попала! Вижу, она идет, дай, думаю, стрельну в сумку. Промахнулась, попала в нее.
– Как это в нее? Куда в нее?
– Не знаю, в голову, наверное. Она дернула ею вот так. – Каринка высунулась из сундука и показала, как Ба дернула головой. – А потом глянула на окно чердака. Я еле успела отскочить.
– Ты с ума сошла в Ба стрелять? – вылупилась я.
– Мария! – раздался снизу голос Ба. – Вы на чердаке?
Мы с Манькой захлопнули сундук и опасливо высунулись в дверь. Ба стояла на нижней ступеньке деревянной лестницы и, прижимая к голове кухонное полотенце, глядела на нас поверх своих больших очков.
– Да! – пискнули мы.
– А где Каринэ? – прищурилась Ба.
– Ушла.
– Куда ушла?
– Давно ушла. Ба, а чего это у тебя с головой? – зачастила Манька.
– Ага, – крякнула Ба и принялась медленно подниматься по ступенькам, – значит, ушла, да? Говорите – давно ушла, да?!
– Да! – Мы отступили вглубь чердака, но вовремя вспомнили про сундук. Подбежали к нему и попытались замаскировать – встали напротив, распушили подолы пальто и расклячили локти. Справа, оттопырившись в сторону рукой в синей театральной перчатке, стояла Манька, а слева, соответственно, – я.
– Та-а-а-ак. – Ба зашла на чердак, окинула нас взглядом, хмыкнула. – Вырядились!
– Вырядились, – шмыгнули мы носами. Манька выставила вперед правую ногу в большой лаковой босоножке с переливающейся пряжкой, а левую, в высоком замшевом сапоге на громоздкой платформе, убрала назад, чтобы не дразнить бабушку высоким каблуком. Я затянула голову в ворот облетевшей рыжей лисы и оттуда следила бегающими глазками за Ба.
Ба убрала с головы полотенце, зашуршала им. Ага, значит, она успела забежать на кухню и вытащить из морозилки пакет с чем-нибудь замороженным.
– А чего это ты полотенце к голове приложила? – фальшиво тренькнула Манька.
– Так просто, голова немного болит. Видно, припекло, – Ба подошла к окну, выглянула во двор, – вроде осень, солнце убывает, но греет почти по-летнему. Да?
– Да, – кивнули мы, но с места не сдвинулись. Наоборот, нашарили попами крышку сундука и плотно уселись – мы не такие наивные, чтобы на речи Ба покупаться! Она ведь у нас будь здоров хитренькая и легко может кого угодно провести.
Ба хмуро проследила наши телодвижения, всплеснула руками:
– Почему не убрали лошадку в сундук?
Я проследила за ее взглядом и помертвела – деревянная лошадка с криво остриженной гривой осталась сиротливо стоять посреди чердака.
– Потом уберем, – просипела я – голос от волнения куда-то пропал.
Сундук под нами взволнованно закопошился.
– Кхм-кхм, – кинулась откашливаться Манька, чтобы заглушить шум.
– Надо обязательно убрать лошадку, зачем ей тут пылиться? – Ба подхватила игрушку под уздцы и покатила ее к нам. Мы с Манькой заелозили попами по крышке, но слезать не стали, только теснее прижались друг к другу. Копошение в сундуке, вместо того чтобы затихнуть, усилилось!
– Сами встанете или помочь? – нависла над нами грозовой тучей Ба.
– Ладно! – подала голос из сундука Каринка. – Вставайте.
– Ой, – подбоченилась Ба, – неужели Чингисхан вернулся?
– Она откуда-то снизу говорит, наверное, с первого этажа, – попыталась надышаться перед смертью Манька, но было уже поздно.
Ба сдернула нас за меховые шивороты с сундука и распахнула крышку.
– Опачки, – прогудела колоколом, – вот где наш косорукий моджахед прячется!
– А чего сразу косорукий! – вынырнула из-под тетрадок Каринка.
– То есть ты мне специально в голову метила, да?
– Я в сумку метила, но не рассчитала скорость твоего движения. Пока камушек летел, ты прошла вперед. Ну и вот.
Ба подхватила Каринку за ухо и потянула вверх. Каринка ойкнула и встала на цыпочки. Ба потянула выше. Сестра проворно взобралась на борт сундука. Ба не растерялась и дернула ее за ухо вниз. Пришлось Каринке спрыгнуть вслед за своим ухом.
– А если бы ты мне глаз выбила? Вон, смотри, что натворила. – Ба нагнулась и продемонстрировала здоровенную шишку на голове.
– Я больше не буду, – засопела Каринка.
– Ба, она больше не будет! – заступились мы с Манькой.
– А вы вообще помолчите, с вами отдельный разговор будет. Горе-укрыватели! Это же надо было с такими всполошенными лицами на сундук усесться! Мигом ее выдали!
– А как надо было правильно глядеть?
– Буду я на свою голову объяснять! – Ба наградила нас звучными подзатыльниками, потом велела переодеваться. Мы резво скинули с себя пальто и сапоги-туфли, аккуратно убрали все в коробки, переложили мешочками лаванды и нафталина. Особенно старалась Каринка – и тетрадки собрала, и игрушки разложила, и даже подолом Манькиной юбки крышку сундука протерла.
– Я бы своими брюками протерла, но брючина не натягивается на крышку, – пояснила она. Ба хмыкнула, но отвечать ничего не стала.
– Роза, – крикнула снизу тетя Валя, – ты уже вернулась?
– Вернулась. – Ба высунулась в окно.
– Что с головой? – всполошилась тетя Валя.
– Так, ерунда.
– А полотенце тогда зачем?
– Валя, ничего страшного! Говорю тебе!
– Как скажешь, Роза. Я чего тебя зову. Газарова нас в гости пригласила. На разговор!
– Какой?
– Важный!
– Хоть намекни.
– Меню к свадьбе их сына будем составлять! Только строго между нами говорю, они не хотят раньше времени шумиху поднимать.
– Валя, ты только что протрубила об этом на весь город. И даже соседние села покрыла.
– Ты попросила, я намекнула!
– А шепотом не могла?
– Ты бы с чердака мой шепот услышала?
Ба легла животом на подоконник, подалась вперед. Мы с Манькой взвизгнули и вцепились ей в ноги.
– Валя, я смотрю, мы с тобой не очень сегодня друг друга понимаем! – прогрохотала она.
Тетя Валя вцепилась руками в забор, поднялась на цыпочки, поправила косынку на голове.
– Ты, главное, не свались оттуда, Роза. А то на мероприятии придется на костылях шейк танцевать!
– Ыхыхы-ы-ы-ы-ы-ы, – затряслась Ба, – ыхыхы-ы-ы-ы-ы!
– Вот тебе и «ыхыхы-ы-ы-ы», – передразнила ее смех тетя Валя. – В общем, минут через пять зайду за тобой. Собирайся!
Оставлять нас одних Ба не стала. Спровадила со словами «там у вас во дворе народу много, проследят за вами».
Но до двора и народа мы не добрались. Перед нашим подъездом, прижавшись боком к гаражу тридцать восьмой квартиры, стоял нахохленный, забрызганный по самые брови Вася.
– А чего это он такой грязный? – удивилась Манька. – Вроде папа его вчера мыл.
– Может, он куда-то ездил? – предположили мы с Каринкой.
– Куда это он ездил? И зачем к вам заехал? – заволновалась Манька. – Натворил чего? Пойдем, узнаем.
Обгоняя друг друга, мы поскакали наверх, но до ритуального битья телами в дверь дело не дошло. Да и как могло дойти, если на пороге нашей квартиры лежала пара изгвазданных донельзя, разящих затхлым болотом и серными миазмами опорок. Мы резко затормозили, зажали пальцами носы и принялись рассматривать башмаки. Такой грязной обуви мы в жизни не видели. Она, конечно, была не истоптанной и даже, может быть, совсем новой, но количество налипшей на нее грязищи было таково, что казалось странным, как в такой обуви человек поднялся на третий этаж, а не прирос к земле где-нибудь на подступах к нашему подъезду.
– Это же папины ботинки! – вдруг взвизгнула Манька.
– Да ладно! – не поверили мы. Это было так непохоже на Дядю Мишу, ведь он был из той породы мужчин, которые считали зеркалом души не глаза, а несколько другие части экстерьера, и поэтому щеголял исключительно в доведенной до ослепительного блеска обуви и тщательно отутюженной одежде.