24 апреля Паравакар предусмотрительно вымирает. Чтобы не нарываться. Потому что в этот день дед Амбо с раннего утра сильно не в духе, ходит по дому обмотанный патронташем, периодически выскакивает на веранду и сыплет ругательствами в гипотетическую сторону турецкой границы.
– Шелудивые собаки! – потрясая кулаками в воздухе, грохочет дед Амбо. – Не сомневайтесь, возмездие еще настигнет вас, и я тогда плюну в ваши трусливые души вот таким плевком!
И, могуче харкнув за порог, уходит в дом.
Каждый раз, когда приходит пора наведаться к Ицхаковым, у дяди Миши сильно портится настроение.
– Юра, будь человеком, поехали с нами! Я один этого не вынесу! – просит он моего папу.
– Миша, ты знаешь, я тебя всегда поддержу. Но к Амбо не поеду. У меня нервная система расшатана, я еще с той поездки не отошел!
В прошлом году мы тоже поехали к Ицхаковым – знакомиться с Маниной паравакарской родней. По возвращении папа три дня дымился ушами – никак не мог отойти от дебатов с дедом Амбо.
– Я ему говорю – не дури и не срамись, – грохотал он. – Д’Артаньян никакого отношения к нам не имеет! А он говорит – позор тебе, Юрик, от своих отрекаешься!
– Юра, ну чего ты кипятишься, нервы побереги, – успокаивала его мама.
– Убери валерьянку, женщина, я в порядке!
– Глаза красные!
– Глаза от возмущения красные. Когда мне говорят: «Юрик, ты позор всех армян, ты даже не знаешь, что Д’Артаньян – наша национальная гордость», – как я могу реагировать? Я не только глазами краснею…
– Но и попой. Как макака!
– Женщина!
Визит к Ицхаковым в этом году прошел в традиционно напряженной, но хлебосольной обстановке.
– На столе всего было много, – рассказывала мне шепотом Манька на уроке сольфеджио, прикрывшись от всевидящего ока Серго Михайловича нотной тетрадкой, – и мяса, и курицы, и разных других едов… еды. Бабушка Сара приготовила такое блюдо, название смешное, типа башмак. Но не башмак. Не вспомню, как правильно называется.
– Блюдо на башмак похоже? – волновалась я.
– Нет. На замазку. Из рыбы и всякой другой ерунды. Но вкусно. Правда, я есть не стала, я шашлыка поела. А Ба почти весь этот башмак скушала. Намажет на хлеб масла, ест и нахваливает. Мол – такой башмак только моя мама умела готовить, больше никто. А бабушка Сара сидела вся из себя довольная, аж с красными щеками.
– А чего с красными щеками? Диатез?
– Нарка! Ну ты ваще дурочка! Какой диатез?! От радости она сидела с красными щеками!
– А-а-а-а!
– Ну!
– А дед Амбо чего?
– С папой спорил.
– Опять?!
– Угум.
– Теперь о чем?
– О том же. Например – что мама у Суворова армянка, и оттого он великий полководец.
– А дядя Миша чего?
– Обхватывал руками голову и стонал.
– Бедный.
– Ага. А еще знаешь чего мне дед Амбо сказал? Посадил меня на колени и говорит: ты у меня на четверть армянка. Притом на лучшую свою четверть, поняла? Помни об этом и никогда не забывай.
– А ты чего?
– Я его крепко обняла, расцеловала и говорю: дед Амбо, не волнуйся, я всегда буду об этом помнить. Но Ба ничего про эту лучшую четверть говорить не буду. А то мало ли.
Манька вздохнула, села прямо, пригладила ладошками складки на юбке, сложила ладони на коленях, окинула себя критичным взглядом. Покосилась в мою сторону и шепнула уголком рта:
– Осталось вычислить, где эта четверть у меня находится.
– Зачем?
– Ну, чтобы не путать с остальными. Я ж говорю – а то мало ли!
Глава 14Манюня выходит на променад по крышам, или Крысотерапия бабушки Забел
Из чего делают этот шифер – непонятно. Из картона, наверное, делают. Хотела бы я прожечь выразительным взглядом того, кто придумал делать шифер из картона. Прямо насквозь хотела бы прожечь. Или даже покрутить ему пальцем у виска. Это надо было додуматься делать шифер из такого хрупкого материала, что даже прыгать по нему без происшествий нельзя!
Главное – я же не специально! Я неуклюжая и, честно говоря, большая трусиха. Если бы не Манька с Каринкой, моя жизнь была бы скучной и однообразной пыткой – утром школа, днем музыкалка, вечером уроки. Ужас! Хорошо, что мне повезло с девочками. С Манькой и Каринкой некогда скучать, с ними, что дома, что на улице, что в пионерлагере, не жизнь, а сплошное испытание на прочность.
Взобраться на крышу предложила Маринка из тридцать восьмой – еще один залог моих шебутных будней. Как всегда, все завертелось с пустяка. Мы просто ходили по двору и обсуждали способы реанимации старой, изжеванной в хлопья жвачки. Наилучшим методом единогласно признали реанимацию с помощью обложки. Берется обычная тетрадь в двенадцать листов, отрывается от обложки кусочек размером в почтовую марку и энергично разжевывается вместе со старой и уже невкусной жвачкой. Бумага придает жвачке эластичность и нежный зеленый (или жёлтый, смотря какая вам попалась обложка) колер. Легенда гласит, что благодаря такому нехитрому способу восьмой «А» Бердской средней школы № 3 целый месяц жевал одну жвачку, передавая ее по эстафете друг другу с интервалом в пятнадцать минут. Вкус возрожденной к жизни жевательной резинки особых изменений не претерпевает, только приобретает дополнительный безнадежный и бездарный оттенок. Но второе дыхание у жвачки открывается. Продержавшись еще какое-то время, она падает смертью храбрых. Безвозвратно. А так как толкового метода повторной реанимации мы еще не придумали, то находимся в постоянном поиске. На днях, например, добавили в почившую в бозе апельсиновую жвачку парафин. Чтобы не вызывать ненужных подозрений у взрослых, мы не стали отпиливать кусочек от свечи, просто соскребли с боков застывшие капельки и осторожно сжевали с останками жвачки. Получилась противная на вкус и по консистенции гадостная гадость. Никогда не добавляйте в старую жвачку парафин, вот вам мой наказ. И пластилин не добавляйте, толку ноль и вкус бензиновый.
В общем, ходили мы по двору и шепотом обсуждали стратегические вопросы. И вдруг Маринку осенило. А когда ее осеняет, она первым делом выкатывает глаза и начинает глотать воздух, как выброшенная на берег рыба. Мы тут же притормозили и какое-то время с любопытством наблюдали за нашей подругой.
– Ну чего? – поторопила Каринка.
– А давайте… – очнулась Маринка и снова замолчала.
– Чего давайте? – заволновались мы.
– Давайте по крышам гаражей пойдем гулять!
– Зачем? – сварливо отозвалась я. Словно чувствовала, что не надо нам на эти крыши лезть, ничем хорошим это не закончится.
– Чего-то полезное можем найти! – с нажимом ответила Маринка. – Замазку какую, например. Авось в жвачку добавим. Ну что, пошли?
– Конечно, пошли, – откликнулись Каринка с Манькой. Их вообще спрашивать не надо, просто сделай таинственный вид, и они готовы следовать за тобой в любой конец света!
И что я могла сказать? Нет, не пойдем на крыши, давайте лучше в салочки играть? Меня бы на смех подняли! В салочки мы уже давно не играем, года два точно. Как повзрослели, так и не играем. Увлечения теперь у нас другие, с радикальным уклоном. Например, мы научились гасить во рту зажженные спички. Правда, удовольствие это редкое, потому что спички достать – целая проблема. Дома они хранятся как зеница ока, и не потому, что дефицитные, как раз в магазинах спичек навалом – и в продуктовом, и в скобяном, и в военторге, и даже в овощной лавке на Ленина. А потому, что к спичкам нам строго-настрого запрещено прикасаться. Особенно после истории с тумбанами[16]. В магазине мы спички купить не можем, потому что Ба не поленилась заглянуть ко всем продавцам с просьбой не давать их вот этим оглоедкам (широкий жест в сторону наших понурых темечек). И теперь мы табуированные в плане горюче-поджигательных материалов клиенты в любой торговой точке Берда. Эти взрослые, они иногда очень солидарные люди, особенно когда объединяются против детей.
Какое-то время материал для опытов поставляла нам Маринка. Благодаря ей мы имели возможность неустанно совершенствоваться в нелегком деле гашения во рту зажженных спичек. Но потом Маринкин брат Сурик учинил такое, что теперь в каждом доме Берда спички – самый строго охраняемый предмет. Лежат они исключительно в недоступных для детей местах, в окружении медвежьих капканов, заминированных рвов и прочих неприступных приспособлений. А всё почему? А всё потому, что Сурику взбрело в голову впервые в жизни покурить. Такое иногда случается с недалекими на мозг мальчиками тринадцати лет от роду. Некуда такому мальчику девать свою кипучую энергию, вот он и пускает ее на всякие разрушительные мероприятия. Хотя нужно признать – Сурика в этой истории полностью винить нельзя, он стал жертвой обстоятельств. В некотором неоспоримом роде.
В общем, рассказываю, как оно было. Однажды Маринкин папа дядя Давид испачкал мазутом свой кожаный плащ импортного югославского производства. Сначала с дядей Давидом чуть родимчик не приключился, ведь копил он на этот плащ целых два года! А тут такие трагические дела. Хоть ложись и помирай с горя! Но коллеги вовремя нанесли упреждающий удар и подсказали надежный способ избавления от пятна.
– Мазут можно безболезненно свести бензином, – объяснили они Маринкиному папе, чем спасли ему жизнь.
Обрадованный дядя Давид сцедил из бака своего «москвича» пол-литра бензина и приступил к священнодействию. Бензин пятно действительно вывел. Вошедший во вкус дядя Давид пристально изучил плащ на предмет обнаружения новых трудновыводимых пятен, ничего не нашел, зато потом долго ходил по дому, придумывая место, где можно спрятать горючее. Поставил банку с бензином на балкон и прилег отдохнуть. К сожалению, дядя Давид с детства отличался буйной фантазией, поэтому, вместо того чтобы погрузиться в сон, лежал с открытыми глазами и представлял разные ужасы. Например, как сосед сверху выкуривает у себя на балконе сигарету и некультурно выбрасывает бычок во двор. Порыв ветра подхватывает тлеющий окурок и закидывает на балкон тридцать восьмой квартиры, прямо на злосчастную банку с бензином.