— Зачем к тыкве кто-то привязал корзину?
— Не знаю, но в ней сидел человек.
— Ух ты! И что, он управлял тыквой?
— Да нет. Не похоже. Скорее он просил о помощи.
— Это с чего ты взял? С такой высоты да еще в грозу ничего же не слышно. — Томми покачал головой, как будто сомневаясь в правдивости рассказа.
— Он размахивал руками.
— А потом?
— А потом вспышка погасла и наступила темнота, а когда вспыхнуло вновь, его уже нигде не было.
— Вот бы найти её!
— Да. Только где же она? Буря не меньше часа бушевала. За это время тыква могла улететь куда угодно. — Маракуда вздохнул и встал. Посмотрел на качающийся гамак и уцепившегося за веревку Томми. Во всех четырех парах глаз, расположенных в форме креста, отражался ужас. Пол мелькал перед паучком, голова кружилась, и его, похоже, тошнило. Маракуда протянул руку, останавливая гамак, снял восьминогого приятеля и опустил на пол.
— Меня сейчас вырвет.
— Только не здесь! Не хватало, чтобы ты уделал пол непереваренными мухами.
— Не напоминай мне о них. Кажется, я объелся.
— Есть надо меньше.
— Я и так сегодня голодал. Всего семь раз поел вместо положенных десяти.
— Это, конечно, прогресс. Ладно, я пойду, а ты давай прячься. Нечего по дому бродить, а то братец мой опять будет вопить, что ты его укусить хотел.
— Да он полный придурок. Вот радости его кусать, только яд переводить.
— Но он-то этого не знает! — Маракуда усмехнулся и выпрыгнул из дома. Посмотрел по сторонам и пошел в центр деревни, где слышались то затихающие, то нарастающие крики охотников.
Отважная Пват из рода Кугуаров
Ночью деревня преображалась.
Окруженная со всех сторон небольшими полями, на которых выращивали маниок, кукурузу, рис и тростник, деревня напоминала затерянный хутор в бескрайней лесной чаще. Колосящиеся сразу за домами серебристо-зеленые стебли сахарного тростника в лунном свете отливали синевой, создавая мистическую красоту. Лунная дорожка перебегала с конических крыш на навесы и сараи. Сбегала по лесенкам и ступенькам — и вновь бежала по земле до следующего дома. Все дома, а их было около тридцати, стояли по кругу. В центре деревни, возле мужского дома, горел костер и пела одинокая флейта.
Звук был фантастический. Наверное, так звучала музыка во времена Миломаки[69], который вышел из моря и научил людей делать флейты из дерева пашиубы[70].
Маракуда встал чуть поодаль от костра.
Сюда не долетали искры, а дым не так ел глаза. Мальчику было неприятно, что праздник был посвящен охоте на кайманов. Акута был его крестным отцом, он это знал с самого детства. Он не помнил, кто ему это сказал, наверное, Кукри-кури, который кружил в ту ночь над ревущими порогами Себур-тероан, или храбрый Аттила по прозвищу Свирепый, который всем рассказывал смешную историю, как отец Маракуды отблагодарил фельдмаршала, наступив на него.
С холмов спустилась прохлада, разбавленная свежестью прошедшего недавно дождя. Щебет дневных птиц сменился треском кузнечиков, уханьем сов и криками лысоголовой котинги. В джунглях, его давно уже ждут Онка и Мартин, а он стоит здесь, в деревне, и не знает, как помочь несчастным кайманам.
К мальчику подошла незнакомая девочка.
Это была Пват. Они были почти ровесники, и почти одного роста, если не считать годовалой разницы, и десяти сантиметров. Пват была выше. Она уже переоделась — если можно так сказать. Сменила мягкие листья на замшевую, расшитую мелким бисером набедренную повязку. Вместо бус теперь на шее висел вырезанный из красного дерева маленький зверек, — талисман рода Кугуаров. Ее кожа была намного светлей, чем у всех индейцев. «Белая медь», — так называл её отец. «Избранная», — говорил дед, тыча в неё пальцем. «Моя маленькая Пват», — ласкала дочку мама.
Симпатичное лицо, чуть выпуклые губки, маленький тонкий носик и огромные голубые глаза, в которых можно было утонуть. В какой-то миг Маракуде показалось, что он теряет сознание, и он затряс головой, пытаясь отогнать видение. Но видение не пропало. Наоборот, подошло почти вплотную, хлопнуло ресницами и сказало:
— Привет. Это ты Маракуда?
Девочка чуть наклонила голову, с интересом разглядывая мальчишку. Их взгляды встретились. Цвет бирюзы в глазах Маракуды и небесно-голубой цвет глаз у Пват. Между ними сверкнула искра, зарождая чувство, которое взрослые называют любовью, а дети дружбой.
— Да.
— Мне о тебе говорил старый Кукрикури.
Из мужского дома с криками, полными торжества по поводу завтрашней охоты, выскочил разукрашенный Мава, на голове которого красовался венок из пальмовых листьев. Следом за ним появились его друзья — Вайяма и Ара.
— Ой, посмотрите, мой младший братец нашел себе новую зверюшку и с ней болтает!
— Поаккуратней со словами, толстяк! — девочка повернулась на голос.
— А ты кто такая? — Мава прищурился, оценивающе рассматривая незнакомку
— Я Пват.
— Обезьянка, что ли? Смотри, как бы мы тебе хвост не открутили, — злобно пошутил тот, кого звали Черепаха.
Все трое закатились от смеха — следствие легкого алкогольного опьянения. Маниоковое пиво ударило им в голову.
— Эй, полегче, а то я тебе все перья на макушке повыдергиваю! — Маракуда вступился за Пват.
— А ну попробуй, недотепа! — Вайяма с вызовом посмотрел Маракуде в лицо.
— Не называй его так, — нахмурилась Пват, чувствуя, как в душе разгорается справедливый гнев.
— А ты, женщина, молчи. Иди лучше лепешек нам испеки.
Пват сделала резкий выпад.
Своей ладонью девчонка захватила кисть правой руки Вайямы, а левой ударила в локоть, выворачивая руку и опуская задиру на колени. При этом она ни на секунду не ослабила зажим, удерживая его руку на изломе. Раздался крик боли. Из глаз Вайямы брызнули слезы обиды, что какая-то девчонка одолела его, да еще при свидетелях.
— Запомни: я — Пват из рода Кугуаров, внучка Кукрикури — хранителя священного озера. Вот так-то. Герой! — только после этого она разжала пальцы и Вайяма, хлюпая носом, смог подняться с земли.
Мава почесал затылок.
— Ну так бы и сказала, а то сразу руки распускать…
— А я вам и сказала. Валите отсюда!
— Ладно, ладно, мы уходим.
Мава, Вайяма и Ара растворились в ночи, словно их и не было. Пват повернулась к Маракуде.
— А правда, что ты можешь говорить с животными? — Пват почесала ногу, которую покусали москиты.
— Немножко.
— А покажи мне вашу реку.
— Пойдем.
Пват просит Маракуду научить её языку зверей
В реке отражалась выплывшая из-за туч луна.
Вокруг трещали цикады, с легким плеском на берег набегали волны, а за рекой шумели джунгли, сквозь которые проносился неугомонный ветер. В зарослях шуршали запоздалые животные, над которыми кружили противно кричащие ночные птицы, требуя тишины.
Маракуда и Пват сидели возле воды и с упоением слушали мелодию ночного леса. Возле ног в темной воде переливалась рябью лунная дорожка, вдоль которой стояли белые лилии.
Ниже по течению реки раздался душераздирающий рев. «Вар! Вар!» — проревело существо и захрустело, пробираясь через заросли камыша.
— Кто это? — Пват повернула голову к Маракуде. — Ягуар?
— Нет, это ревун[71], у них намечался брачный танец, а самка куда-то сбежала. Вот он и зовет её: «Варя! Варя!» Наверное, это её имя. — За рекой хрюкнул тапир. — А это Маипури (болотная свинья), — Маракуда показал за реку. — Вон сидит в кустах. Видишь?
— Да.
— Объелась желудей и ей плохо. Говорит, что больше не будет столько есть. Опять врет, потому что говорит это каждый день.
Пват рассмеялась от души.
— Ладно врать-то.
— Не веришь?
— Не-а, — Пват сняла тряпочный обод, освобождая волосы, и отрицательно махнула головой. Волосы разлетелись и пробежали по лицу Маракуды.
— Щекотно! — Маракуда фыркнул и вытер нос.
— Смешной ты. — Улыбка исчезла, и Пват посмотрела ему в глаза. — А научи меня понимать голоса леса.
— Всё очень просто. Надо очень, очень этого захотеть…
Пророчество старого Боа
Пват загрустила, представляя, что эта задача ей не по силам. Молчание затянулось, и надо было что-то говорить. Она спросила лишь бы спросить:
— Как называется ваша река?
— Это Акута-вау — Каймановая река. А там, за лесом, Солнечные горы, — он ткнул пальцем куда-то в темноту. — А вот там… — Маракуда повернулся на запад. — Там течет Каювин — река Белоголовой Маруди — и каменистые пороги Оман-гашин — мы называем его Водопад-у-Дома». Я там родился. За ним начинается непроходимый лес — Кумария, царство бабочек, змей и белых орхидей.
— И ты там был?
— Да, и не один раз… Там я познакомился с Мартином.
— А кто это — Мартин?
Неожиданно из густой кроны, раскрутившись, словно пожарный шланг, вывалился Мартин и, щелкнув челюстью, повис перед самым носом Пват, болтаясь вниз головой. Полностью упасть на землю ему не давал хвост, который самым кончиком цепко держался за ветку дерева.
— Это я! — представился Мартин и кокетливо стал раскачиваться.
— Ай! — единственное, что девочка смогла выговорить в этот момент. От страха она прижалась к Маракуде, сунув свою ладонь ему в руку.
— Вот, услышал свое имя и решил узнать, как тут у вас дела.
— Привет, Мартин! Знакомься, это Пват.
— Привет!
— Здра-сь-те, — робко, почти шепотом, произнесла девочка. После чего медленно, с каким-то недоумением в глазах, повернула голову к Маракуде. — Он что-то сказал или мне послышалось?
— Он сказал: «Привет, Пват! Это я, Мартин, и я очень хочу с тобой поболтать».
— Но он сказал всего одно слово.
— Точно, одно. Я сказал: «Привет!» — у Мартина было довольное выражение морды, и казалось, что он сейчас лопнет от счастья, что кто-то еще, а не только Маракуда, слышит и понимает его.