— Он сказал: «Привет!»
— Да, я сказал «Привет!» Привет, Пват!
Девочка наклонилась к уху Маракуды.
— Слушай, мне послышалось или я всё же поняла, что он сказал: «Привет, Пват!»? Одно из двух!
— Лучше второе.
— Я тоже так думаю.
— Она заговорила, — Мартин покрутил головой, как бы смотря по сторонам, и вдруг заорал: — Я всегда говорил, что тот, кто влюбится в Маракуду, поймет голоса джунглей!
— Эй, с чего ты взял, что она в меня влюбилась?
— А ты у неё спроси. Я же вижу, как она смотрит на тебя.
— Да не кричи ты, весь лес разбудишь.
— А я и не кричу. Я радуюсь. Сбылось пророчество старого Бoa[72]. Он говорил: «Их будет двое. Двое хранителей нашего мира». — Мартин мгновенно исчез среди ветвей, втянувшись, словно телескопическая антенна. Через секунду он опять свесился перед ними. — Никуда не уходите, я скоро вернусь, только метнусь к бабушке, чтобы рассказать ей про твою подружку.
Не прошло и секунды, как Мартин скрылся среди деревьев.
— Вот это да! — Пват была в шоке и в восторге одновременно. — Такого я еще не видела никогда. Мне кажется, я даже поняла, что он что-то сказал про бабушку. — Она подняла голову и посмотрела на качающуюся верхушку дерева. — А ты видел его бабушку?
— Конечно. Мы гостили у них в мангровой роще. Симпатичная такая старушка, метров двадцать в длину и в ширину так… — Маракуда развел в стороны руки, показывая толщину бабушки.
Над деревьями послышался посвист сойки: «Свьють, свиють». Пват замерла, прислушиваясь.
— Слышишь, сойка завет своих птенцов.
— Точно, а откуда ты знаешь?
— Ты же сам сказал: надо очень, очень захотеть…
— Ну вот и нет проблемы! Теперь ты понимаешь голоса животных. Как насчет утренней охоты?
— А я и не собиралась на неё. Я так, за компанию пришла да кое на кого посмотреть, — она подмигнула ему. — Слушай, а давай предупредим кайманов. Пусть уходят.
— Ты хочешь этого? — Маракуда с надеждой посмотрел на нее.
— Лично я — да.
В реке, отражаясь, покачивалась луна, за рекой шумели джунгли, а над ними неумолимо трещали цикады.
Говорливый Боб
Маракуда поднял с песка ивовый прутик и начал рисовать круги на воде, с каждым разом всё ускоряя и ускоряя вращательные движения. По реке пошла рябь, вода вспучилась, и на отмель выплыла пиранья с приплюснутой головой, выпученными глазами, тупым носом и пастью, усыпанной острыми, как лезвия, зубами.
— Эй, Боб, не хочешь ли узнать последние новости? — Маракуда наклонился к Пват. — Что узнает Говорливый Боб, то узнают все джунгли.
— Он что, болтун?
— Хуже, он еще и приукрашивает. Если сказать ему, что завтра на охоту выйдет десять воинов, то через минуту их уже будет двадцать, а через час — несколько тысяч. Нагонит страху, только держись.
— Привет, Маракуда, — из воды высунулась голова. — О! У тебя завелась подружка, и ты решил похвастаться ею. А она ничего, симпатичная. Я бы с такой закрутил романчик. Разрешите представиться, мисс. Молчаливый… пардон, Говорливый Боб.
— Похоже, ты стал уже заговариваться.
— Это всё от сырости. Ты посмотри, где мы живем: одна тина и ряска, вся река заросла. Вода прогревается на полметра — и всё. А на глубине? Там вообще дубак. А ты же знаешь, у меня ревматизм, это еще с тех пор, как я застрял между корягами и меня чуть не слопала эта старуха. Как ее там, забыл, Чувырла, что ли…
— Чучхела.
— Во, во, она самая. Всё говорила: «Приходи, Боб, поболтаем», — а как застрял, так она тут как тут. Еле увернулся, даже спину сорвал, вот с тех пор и ноет. Я уж и тиной мазал, и на камнях прогревал, и ракушку прикладывал — не помогает. Слушай, Маракуда, а у тебя, случаем, никаких там мазей нет? Ну типа горького миндаля, смешанного с бычьей кровью, или еще чего там, на крови настоянного? Говорят, нам, пираньям, ой как помогает.
— Не-а, нету.
— Жаль… А ты вообще по делу или просто так мне тут голову морочишь?
— Да, дело есть. Вот хотел сказать: завтра будет большая охота.
— На кого? На нас, на пираний? О, кошмар! О, ужас! Всё, я поплыл, надо пацанов предупредить, чтобы сваливали побыстрей.
— Да погоди ты, не тарахти. Охота будет на кайманов.
— Ух! Ну и напугал ты меня. Ты смотри, так больше не шути, у меня чуть сердце из чешуи не вылетело.
Из деревни до реки доносился приглушенный стук барабанов и резонировал, отражаясь от поверхности воды.
— Слышишь, как стучит сердце? Аж эхом по реке разносится!
— Так это барабаны в деревне, — вставила Пват, с интересом рассматривая разговаривающую пиранью и при этом думая о том, как та не задохнется, держа голову над водой.
— Для кого барабаны, а для кого аритмия. Иди, говорят, Боб, предупреди кайманов, а я, может, так переволновался, что с места не могу тронуться?
— Ну так что, сообщишь кому надо?
— Без проблем, ты бы мне только червей накопал.
— Ты же меня знаешь, не могу я подставить их под угрозу насильственной смерти.
— А что? Ты их в рот мне не давай, а рассыпь в воду, типа, пусть поплавают, а я уж с ними сам разберусь
— Хочешь — жареной кукурузы принесу?
— Не-а, не пойдет. Не мой рацион. Ладно, я с Акуты магарыч сдеру. Ты, случаем, не знаешь, где он ночует?
— В затоне, под корягой.
— Да я и сам знаю, нечего меня учить. Это я так, для поддержания разговора. Кстати, ко мне вчера сват[73] приплывал — ну ты знаешь его, Молчаливый Гарри, лысый такой, с откушенным плавником. Так вот, он говорил, что в трех днях пути отсюда вверх по течению видел, как костры плыли по реке.
— Ты что, Боб, костры не плавают по реке!
— Не знаю, за что купил, за то и продал. Ну всё, я поплыл. Надо еще будет к своим завернуть, поделиться новостями.
Говорливый Боб булькнул и исчез под водой, оставив на поверхности реки разбегающиеся круги.
— Ну и балабол, такого я еще не видела. И где ты его нашел?
— Слышала, он про корягу говорил? Так это я его оттуда вытащил.
— Слушай, а как он не задохнулся, когда разговаривал с тобой?
— Жабры под водой были, вот и не задохнулся.
— Ух ты, а я и не подумала. Какой ты умный! — Пват немного отклонилась от Маракуды, собралась с духом и поцеловала его.
Краска залила лицо мальчика.
Тонкая полоска утренней зари коснулась верхушек деревьев, покрывая багрянцем реку и две одинокие детские фигуры.
Как Гонсалес раскрыл тайну великого писателя
В каюте было светло: на палубе работала динамо-машина, от которой питалась лампочка Эдисона, вставленная в красивый резной абажур.
Гонсалес вальяжно покачивался в кресле-качалке.
В руках у него была старая засаленная книга — повесть Вольтера[74] «Кандид, или Оптимизм». В этой книге Гонсалесу всегда нравилась одна глава — семнадцатая, в которой рассказывалось о прибытии Кандида и его слуги в страну Эльдорадо и что они там увидели.
Командор, прежде чем перевернуть страницу, смачно плюнул на палец.
«…Они проплыли несколько миль меж берегов, то цветущих, то пустынных, то пологих, то крутых. Река становилась всё шире; наконец она потерялась под сводом страшных скал, вздымавшихся до самого неба. Наши путешественники решились, вверив себя волнам, пуститься под скалистый свод. Река, стесненная в этом месте, понесла их с ужасающим шумом и быстротой. Через сутки они вновь увидели дневной свет, но их лодка разбилась о подводные камни; целую милю пришлось им перебираться со скалы на скалу; наконец перед ними открылась огромная равнина, окруженная неприступными горами. Земля была возделана так, чтобы радовать глаз и вместе с тем приносить плоды; всё полезное сочеталось с приятным; дороги были заполнены, вернее, украшены изящными экипажами из какого-то блестящего материала; в них сидели мужчины и женщины редкостной красоты; большие красные бараны влекли эти экипажи с такой резвостью, которая превосходила прыть лучших коней Андалузии, Тетуана и Мекнеса. «Вот, — сказал Кандид, — страна получше Вестфалии». Они с Какамбо остановились у первой попавшейся им на пути деревни. Деревенские детишки в лохмотьях из золотой парчи играли у околицы в шары. Пришельцы из другой части света с любопытством глядели на них; игральными шарами детям служили крупные, округлой формы камешки, желтые, красные, зеленые, излучавшие странный блеск. Путешественникам пришло в голову поднять с земли несколько таких кругляшей; это были самородки золота, изумруды, рубины…»
Гонсалес заложил птичье перо между страниц и задумался. Только сейчас он понял, что всё это время превратно трактовал прочитанное. Горы для него были горами, а скалы скалами. Он всегда соотносил прочитанное с Эквадором или Перу и часто изводил себя тем, что не там ищет Эльдорадо.
И вот пришло откровение.
Вольтер зашифровал истинное место золотого города. Гонсалес от нетерпения поднялся с кресла и стал ходить по каюте. Он схватил книгу и впился в страницу: «…Река становилась всё шире; наконец она потерялась под сводом страшных скал, вздымавшихся до самого неба».
Он замер. «Не может река, став шире, потеряться под сводами скал — первое. И второе — никто не называет скалы сводами, это не замок и не подвал. А вот лес…» — Гонсалес поднял палец вверх…
Под сводами леса.
Теперь всё становилось на свои места. Он глянул в иллюминатор. Лес по оба берега вплотную подступал к реке и буквально смыкался над ней, превращая проход в один сплошной зеленый тоннель.
Гонсалес вернулся к книге, вчитываясь в увиденный по-новому текст.
«Через сутки они вновь увидели дневной свет». В слове «сутки» — пять букв. Следовательно, надо читать так: через пять дней. Нет, пять — это мало, — размышлял Гонсалес. — Так сколько же? За пять дней с грузом по непроходимым джунглям можно пройти не более сорока миль. — От нетерпения командор вернулся в кресло, пробежал глазами полстраницы в поисках нужного места. — «Их лодка разбилась о камни; целую милю пришлось им перебираться со скалы на скалу». — Тут он опять отвлекся от чтения. — Целую милю со скалы на скалу. Чушь собачья. Со скалы на скалу можно перелезь только один раз, а вот с острова на остров… — Гонсалес вспомнил, как в сезон дождей Амазонка выходит из берегов, превращая всё в одно сплошное море с небольшими островками зелени. Взял книгу и стал читать дальше: «…наконец перед ними открылась огромная равнина, окруженная неприступными горами»«.