— А! — всё, что успел сказать Ортега, прежде чем замер парализованный.
Словно подброшенный катапультой, Томми прыгнул на Хуана.
— Беги! — на лету крикнул паучок, впиваясь в шею проводника.
Пват, как молния, сорвалась с места и понеслась. Но убежала она недалеко.
Из-за дерева высунулся чей-то зеленый с зубьями дракона хвост, сделал предательскую подсечку и исчез. Девчонка полетела на землю. Упав на живот, Пват проехала по траве и уперлась головой в сапоги Сильвера, который с отрядом бравых солдат только что выбежал из зарослей.
— Взять! — отдал команду телохранитель. Храбрецы окружили девочку. Наемники без раздумий направили ружья на лежащую на земле Пват, не оставляя надежды на побег.
Томми, словно мустанг[102], промчался по земле, подскочил и прыгнул на Сильвера. Но тот был готов отразить атаку. Одноглазый видел, как замерли конкуренты, и успел заметить, кто это сделал. Орудуя прикладом ружья, словно клюшкой для гольфа, телохранитель Гонсалеса на лету сшиб паучка — и тот исчез, скрывшись за кронами деревьев.
— Тащите её в лагерь и этих тоже, — Сильвер показал на окаменевших Ортегу и Хуана.
Четыре солдата отделились от отряда, встали попарно рядом с капитаном и его приятелем, подняли неудачников, перевернули на бок и понесли в лагерь, словно это были не люди, а гипсовые статуи.
Из-за пальмы вышел Мава. Он видел, как упала Пват, видел желто-зеленый с чешуйками хвост, сбивший её с ног, и солдат, окруживших девочку. Видел, но не помог.
Последняя речь Каракары
О том, что солдаты схватили Пват, Вайяма не знал, но то, что вся охрана куда-то делась, было странно. Маячили только головы сторожей на плотине и несколько человек находились в тоннеле, откуда доносился гул буровых машин.
Вайяма нашел Каракару, лежащего среди камней.
Вокруг стояло несколько индейцев, обступив своего вождя плотным кольцом. Сын сел рядом. Поправил повязку, которая сползла с груди отца, открывая страшную рану. Выстрел произвели в упор из дробовика, разворотив грудь, и то, что Каракара еще жил, было настоящим чудом. Воля к жизни и помощь Неба не давали телу умереть.
— Я видел свою сестру, — сказал Вайяма.
Вождь уже прошел Изумрудные холмы, вступая в Долину смерти. Но его вернули. Вернул голос сына, сказавшего, что видел сестру. «Его сестра — моя дочь. Моя дочь — Пват». Каракара развернулся и пошел назад.
Он открыл глаза и мутным взором посмотрел на мальчика.
— Повтори, что ты сказал.
— Я видел свою сестру Пват и вашу дочь. Я говорил с ней.
— Где? — прошептал он.
— На берегу, там, куда мы таскаем камни.
— Что она там делала? — вождь захрипел, закашлялся, выплевывая сгустки крови, ему было тяжело говорить, но он спросил, превозмогая боль.
— Она сказала: как только зайдет солнце, Маракуда поведет в бой звериную армию, чтобы спасти наш мир.
— Так и сказала?
— Да.
— Слушайте меня, — улыбка скользнула по губам вождя. Индейцы подошли ближе, чтобы не пропустить важного. — Маракуда защитит нашу землю, и вы должны ему помочь, а я покидаю вас. Я всегда любил свою дочь, и, если Маракуда предложит ей стать его женой, скажите, что я не возражал. А ты, сын мой, защищай сестру. — Каракара подставил ладонь, наполняя её хрустально чистой водой, стекающей по камням. Он пил с наслаждением, пил последний раз в своей жизни, чтобы уйти за Изумрудные холмы и уже не возвращаться.
Тоннель, ведущий к озеру
Часовой козырнул, пропуская профессора.
Рошель прошел несколько метров, подошел к подъемнику и, схватившись за поручни, забрался в деревянную люльку. С трудом вдавил приржавевшую кнопку, в коробке щелкнул контакт, шестеренки закрутились, корыто поползло вниз — мимо стены из свай, досок, камней и глины.
Сверху был виден весь масштаб строительства.
Огромный котлован, широкий у основания и узкий на выходе, был похож на разрезанную пополам резиновую клизму. Сотни рабов копались на дне искусственного углубления. Сотни тросов свисали вдоль отвесных стен. Сотни лебедок тарахтели, поднимая и опуская корзины с глиной и камнем. Сотни свай были уже вбиты, и столько же еще будут вбиты в основание стены, удерживающей давление озера.
А потом будет большой «Бум!»
Всё это взлетит на воздух, и, как по мановению волшебной палочки, вода из озера уйдет вниз по склону, выкорчевывая джунгли на своем пути. И тем волшебником будет он — профессор Франсуа Рошель.
Подъемник дернулся и остановился.
— Прошу вас, господин инженер, — часовой отвлек его от вдохновения, любезно протянул руку и помог профессору выйти из люльки.
Рошель засунул руку в карман плаща и, нащупав «пропуск в рай», переложил его в пиджак — поближе к сердцу.
Внизу, у основания плотины, работали водоотливные насосы, которые постоянно откачивали воду. Она была везде и текла отовсюду: струйками из расщелин между камнями; каплями по обнаженным корням растений, которые, словно лохмотья, свисали со скал; сочилась из-под земли, наполняя следы от тракторных гусениц.
В тоннеле царил полумрак: старенький генератор не мог обеспечить достаточное освещение, несколько ламп поочередно мигали, создавая эффект светомузыки. Всё это походило на дискотеку в загробном мире. Не хватало чертей, пляшущих под звуки воды, перекатывающейся через плотину, визг алмазного бура и гул вибрирующей породы.
Рошель зашел в тоннель — проверить, как идут работы.
Ему не терпелось набить карманы золотом и свалить из этого кошмарного климата во Францию, где он планировал открыть сеть кондитерских и до конца своей жизни наслаждаться тишиной и покоем. В его вещевом мешке уже лежало несколько пригоршней семян шоколадного дерева[103], найденных в одной из индейских деревень. С потолка капало, и пришлось поднять воротник. Засунув руки в карманы пальто, инженер двинулся по тоннелю. В запотевшем пенсне, в надвинутой на глаза шляпе, с замотанным вокруг шеи шарфом профессор был похож на крота, который рыл ход, ни на минуту не забывал о своем здоровье.
Рошель закашлялся.
Он был весь мокрый: температура давала о себе знать. Лихорадка, которую он тут подхватил, грозила свалить его на многие дни и приковать к постели. А за две недели Гонсалес опустошит всё озеро и оставит его с носом.
Над визжащей буровой машиной сплошной пеленой висела абразивная пыль, которая густым слоем грязно-серого цвета покрывала всё вокруг: стены, землю, оборудование, рабочих.
К Рошелю подошел прораб, покрытый пылью с головы до ног. Сверкали только глаза.
— Как дела?
— Осталось метра полтора-два — и мы войдем в озеро, господин инженер.
— Я должен сам всё посмотреть. Останови машину, — тихо сказал профессор.
— Стоп! Глуши мотор! — заорал прораб, срывая голос. Зычное эхо тут же подхватило его крик, разнося под сводами.
Машина дрогнула и замерла.
Бур вышел из породы и завертелся на холостом ходу, разгоняя лопастями удушливый запах горелой породы. Вода стекала с потолка, попадала на вращающийся барабан, ее рикошетило и разбрасывало по сторонам. Скрипнула дверца, из кабины высунулась голова проходчика. Работяга хотел было возмутиться, но осекся, увидев начальство.
Инженер с прорабом, обойдя машину, подошли к стене. Рошель снял шляпу, прислонился ухом к мокрому камню. Слушал он минут десять, переходя вдоль кремневой плиты, полукругом венчающей тоннель под озером.
— У вас есть мел?
— Да, — прораб порылся в карманах, вытащил кусочек мелового камня и протянул инженеру.
Рошель, взяв мел, двинулся вдоль стены. Профессор то шел, то останавливался; то стучал, то прислушивался; то протягивал руку, то убирал. В конце концов он решительно нарисовал четыре белых креста, тем самым обозначив основные места закладки зарядов.
— Если здесь и здесь заложить заряд, то взрыв спровоцирует разлом основания плиты, что ускорит спуск воды. — Рошель отдал мелок прорабу. Сполоснул руки в стекающей по камням воде. Достал платок, вытерся ладони насухо и сунул платок обратно в карман. — Скажи проходчику: больше не бурить. Сейчас перемычка полметра, не больше. Этого достаточно. И начинайте спускать динамит.
— Уже начали, господин инженер, — прораб показал на ящики, накрытые брезентом, которые стояли на деревянных поддонах.
— Хорошо. Только смотри, чтобы не отсырел. Отвечаешь головой.
— Понял, господин инженер.
— Я доложу Гонсалесу, что вы хорошо поработали и вам можно дать премию.
— Премного благодарен! — прораб согнулся в поклоне.
Девочка со связанными руками
Под охраной, со стянутыми веревкой запястьями, в палатку Гонсалеса солдаты ввели Пват. Следом вошел Сильвер.
— Мы поймали её в джунглях. — Он заметил на столе стопку бумажек с изображением креста, которые монах торопливо складывал в мешок. Телохранитель хмыкнул и кивнул на девчонку. — Это она была с мальчишкой на озере.
— Подойди ко мне, — Гонсалес поманил её пальцем.
Пват молчала и не шевелилась.
— Невежество их удел. Отдайте её мне, дон Гонсалес, я укрощу ее розгами и огнем. Через неделю она будет примерной овечкой в моем стаде.
— Всему свое время, святой отец. Лучше скажи нам, девочка, где твой дружок, и я отпущу тебя.
Пват молчала и не шевелилась.
Сдается мне, что она ни черта не понимает? — Буркнул командор.
Сильвер на ломаном карибу, путая слова португальские, испанские и индейские, кое-как смог объяснить Пват, что от неё хотят белые люди. Слушалось это забавно: «Моя твоя ищет дружка». Но Пват поняла.
— Я ничего не скажу.
— А нам и не надо. Хочешь пироженку? — Гонсалес взял с тарелки тирамису, приготовленный специально для Мавы. По палатке сразу разнесся шоколадный аромат.