— Нет! — в ответ она вложила всю свою ненависть к этим людям, которые ворвались в её мир, в её дом, в семью. Чужаки разрушили всё, что было ей дорого.
— Не хочешь — как хочешь. Мы и сами его найдем. У нас есть отличный следопыт, — Гонсалес, держа пирожное перед собой, повернулся и протянул его в угол, где обычно сидел Мава. Но его там не было. — Эй, а где толстый?
— Да кто же его знает? — Сильвер развел руками. — Наверное, остался в джунглях и присоединился к своему братцу.
— Никому нельзя верить. Особенно индейцам. — Гонсалес разжал пальцы, и тирамису смачно чмокнулся на земляной пол. Он подошел к Пват и жесткими, словно клещи, пальцами взял её подбородок. Правая рука скользнула к поясу и вытащила оттуда остро отточенный нож. — Жаль, что пропадет такая красота, — Гонсалес провел кончиком лезвия по её лицу, распарывая нежную девичью кожу. Капля крови, словно слеза, на мгновение повисла на кончике ножа и поползла по щеке, оставляя алый след.
— Вам его не победить. — Пват даже не моргнула, хотя разрез был достаточно болезненным.
— Ой-ой-ой! Напугала!
— Вы все умрете.
— А вот это ты зря. Я угроз не люблю. — Лезвие скользнуло вниз и коснулось ее шеи. — Ничто и никто не может напугать храброго идальго Альвареса Гонсалеса. Тем более девочка со связанным руками.
Пват вспомнила, что говорил дедушка насчет пророчества.
— Это говорю не я. Так говорят наши боги. Пророчество начало свой путь. Злой рок разъединил нас, и теперь никто из вас не уйдет отсюда живым.
— Бха, бха, бха, — Люк закашлялся и опрометью кинулся из палатки.
С улицы донёсся квакающий утробный звук: «Ээээ». Монаха вырвало — то ли от страха, то ли от неумеренности в пище и вине.
Как Ортега и Хуан утонули в озере
Солнце достигло зенита, когда в проеме штабной палатки появилось лицо прораба.
— Простите, дон Гонсалес, меня послал господин инженер сказать, что фитили вставили и вам выпала большая честь первым поднести спичку.
— Первым так первым. — Гонсалес сунул нож за пояс. — Посадите девчонку на цепь, чтобы не сбежала. Пойдемте, господа, посмотрим на кончину этого мира. Да, кстати, — командор поднял палец вверх, призывая к вниманию, — всех не мирных индейцев заприте в загон для скота. Они не должны помешать нам собирать их золото, — сказал и вышел из палатки. Два солдата остались сторожить Пват, а остальные отправились следом за Гонсалесом.
Возле входа стояли застывшие в неестественных позах капитан Ортега и его дружок Хуан. Гонсалес остановился, покосился на «скульптуры» и спросил у телохранителя:
— Что с ними?
— А шут их знает. Замерли — и всё. — Сильвер смачно высморкался и вытер руку о волосяной ствол пальмы. — Может, кто укусил.
— Скорее всего. Так действует парализующий яд.
— Скажите, босс, ведь это не смертельно? — Сильвера не покидала мысль, что и он мог стоять рядом с ними.
— Увы, мой друг… Это не смертельно, паралич продлится пару дней — может, больше, может, меньше. Я не проверял.
— Жалко парней.
— Мне тоже… Особенно если они умрут, а следовательно, доля каждого из нас увеличится пропорционально. — Гонсалес внимательно посмотрел на Сильвера, как бы спрашивая, понял ли тот, что надо сделать.
Сильвер прикрыл единственный глаз и остался стоять возле палатки, положив руку на мачете. Одноглазый никогда не любил Ортегу и его приятеля: он только ждал случая, чтобы расправиться с ними, и этот случай подвернулся. Всё складывалось наилучшим образом. Да еще и с надбавкой: вместо одного процента телохранитель получит полтора или два. Всё будет зависеть от босса и его доброты.
Ортега улыбнулся хищной улыбкой и посмотрел на метиса. Парализованный Хуан мог только моргать, и он моргал раз за разом, пока одноглазый нёс его к озеру. Потом настала очередь Ортеги. Поняв, что задумал Сильвер, капитан захрипел, пытаясь сдвинуться с места. Но прав был Гонсалес: паралич сковал его серьезно и надолго.
— Ничего личного. — Сильвер положил обоих лицом в воду и снял шляпу, прощаясь с товарищами по экспедиции.
Мава спасает Томми
В глубине леса на поваленном дереве сидел толстяк. Возле его ног бил родник, изливаясь в небольшую лужицу, в которой отражался разгорающийся день.
— Я устал есть печенья и торты, — Мава разговаривал сам с собой. — У меня появилась сыпь и обметало язык. Я прибавил в весе, и набедренная повязка, которую мне сшила Ваугашин, не сходится на бедрах. А лук, сделанный отцом, я потерял. Как они там? — Мава вздохнул и почесал покраснения на коже.
Он слышал, как Пват сказала Вайяме: «Сегодня после заката по крику совы Маракуда поведет звериную армию». Он не стал доносить на неё Гонсалесу и тем более Хуану, этому полукровке-перевертышу. Пват нравилась Маве и он постарался побыстрей исчезнуть в зарослях, чтобы она не заподозрила его в предательстве.
— Я полный трус. Что я могу? Только хвастаться и обижать слабых. — Мава вытер нос. — Я всегда смеялся над Маракудой, а он сегодня поведет войска в бой. А я сижу в кустах и дрожу от страха. Я жалкое существо, которое никому не нужно. Меня даже комары не кусают… — Со всего размаха Мава треснул себя по шее и поглядел на пальцы, перепачканные кровью. — Нет, комары, похоже, меня еще не бросили. — Помолчал немного и, собравшись с духом, сказал: — Я должен что-то изменить. А как? Как я приду к Маракуде и скажу ему: «Брат, возьми меня в армию!»? Он будет смеяться надо мной, и все звери тоже. Особенно этот паучок. — Мава покачал головой и передразнил паучка, изображая Томми: «Вы только посмотрите, к нам пришла лягушка!»
Толстяк, подняв камень, швырнул его в лужицу, наблюдая, как по воде разбегаются ровные круги.
— Эх, вот если бы кого спасти… — Мава еще раз треснул себя по шее. — Да что же это за жизнь? Все, кому не лень, пьют и пьют мою кровь!
«Ааааааааа!» — с воплем, полным отчаяния, из-за деревьев вылетел Томми и угодил в лужу прямо перед Мавой.
На глазах у перепуганного мальчика паучок медленно опустился в воду, чуть шевеля лапками. Лег на дно, пустил последние пузыри и с мольбой посмотрел на брата Маракуды.
«Вот и свиделись», — мелькнула последняя мысль, и глаза у Томми сомкнулись.
Словно клешня экскаватора, рука человека вошла в лужу, подцепила паучка и вытащила на поверхность. Мава разжал пальцы, давая воде стечь. Мокрый и несчастный, с закрытыми глазами и подвернутыми лапками, Томми лежал у него на ладони и не шевелился.
— И совсем не страшный. — Мава сжал ладонь — и изо рта утопленника прыснула струйка воды. Еще раз сжал и разжал. Сжал и разжал. Паучок ожил.
Мава опустил Томми на траву. Тот прошел пару шагов и сел в изнеможении. Повернул голову к мальчику и вылупился на него.
— Вот это да… Ты спас меня!
Откуда-то — не то с неба, не то из подлеска — раздался голос: «Ты спас меня». «Ты спас меня… Ты спас меня…» — неслось над бамбуковой рощей.
— Кто это говорит? — Мава покрутил головой.
— Я.
— Ты?
— Я!
— Ты?!
— Ну и тупой. Ты!
— И я спас тебя?
— И ты спас меня.
— Я спас его… Я спас его! Я понимаю язык животных! — Мава вскочил, размахивая руками. Неожиданно он остановился перед Томми, о чем-то подумал и проговорил: — Хочешь, я наловлю тебе мух?
— А вот от праздничного ужина я не откажусь.
Звероармия собирается
Солнце уже перевалило за полдень, но Пват всё еще не было.
На поляне сидел Маракуда, здесь же были Онка, Мартин и крестный Маракуды — старый кайман Акута со своими братьями.
На ветвях могучей сейбы ровными рядами расположились арары, длинноносые туканы и даже крохотные колибри. Чуть ниже расположились несколько сотен ночных беличьих саймири, лысых уакари, черноголовых капуцинов. Внизу под деревом, насупившись, ходили лесные индюки, ползали черепахи, и тут же рыли землю пекари. Между ними бегали шустрые какарики — наземные попугайчики, маскирующиеся под цвет зелени.
На берегу того, что осталось от Медовой реки, свернувшись клубками, лежали змеи, а из воды выглядывали электрические угри, называемые «пораке», что значит «тот, что заставляет спать».
Множество лесных птиц — от радужных тангар[104] до длиннохвостых муравьянок[105] — перелетало с ветки на ветку. В небе кружили быстрые беркуты и грациозные орлы.
«Фью, фью, фью. Тра-та-та. Фью, фью, фью. Тра-та-та», — раздался пересвист соломенных флейт и дробный стук походных барабанов. Стройные ряды куруинчи вышли на поляну. Миллионы лапок отбивали марш, отчего земля входила в резонанс и дрожала, мощные челюсти сжимали соломинки, напоминающие флейты, в которые они дули и свистели, предупреждая, что идет отряд воинственных муравьев-солдат.
— Раз-два. Стой! — скомандовал Аттила, который и привел армию. Рядом с ним стоял Монтесума. Войско состоящее из нескольких миллионов солдат, замерло, как на плацу. Хвост колонны терялся где-то в джунглях.
Маракуда поднял вверх копье.
— Вы готовы к битве, легионеры?
— Умрем как один! — раздался боевой клич воинственных рыжих муравьев.
Всем обитателям джунглей показалось, что от этого крика качнулась высокая трава, но на самом деле это пришел отряд кошачьих. За деревьями замелькали пушистые лапы и длинные хвосты. Черные, желтые, пятнистые, коричневые и золотистые тела пружинистой походкой приближались к месту сбора. Раздалось легкое урчание — и Онка поднял голову.
— Мои уже здесь…
На поляну вышли и сели ягуары, оцелоты, пантеры. Параллельно большим кошкам под дробный стук копыт с холма спустился отряд кабанов[106]. На поляну вышел матерый секач.
— Мы пришли.
— Спасибо тебе, Пинко (Кабан), — Маракуда приложил руку к груди.
Секач повернул голову и посмотрел на молчаливый ряд кошек. Те не обратили на него никакого внимания.