Мава прищурился, подкинул булыжник в руке и швырнул в Гонсалеса. Камень с треском врезался в голову — и по желтоватому черепу, словно паутина, поползли трещины.
— Бррыы… — Гонсалес потряс головой, поправляя корону, которая вновь вспыхнула ярким светом, и двинулся к толстяку. — Ты ответишь мне за это, булочка!
— Ой! Он идет ко мне! — Мава сразу скис.
— Бей в корону, — крикнул Мартин. — И не робей! Он всего лишь оживший скелет, — добавил он и сунул голову в кольца своего тела.
Мава поднял с земли еще один камень, изловчился и швырнул его в чудовище. Булыжник со свистом рассек воздух и сшиб корону с головы Гонсалеса. Корона упала на землю, подпрыгнула и покатилась. Монстр двумя руками обхватил свой лысый череп и стал его ощупывать.
Короны не было.
«Почему она слетела? Как же так? Как это произошло? Что за сила сняла её с меня? — лихорадочно думал король тьмы, догоняя прыгающую по камням корону. — Я не мог её сорвать с мертвеца, а тут она слетела с одного удара…»
И тут до него дошло. Это был камень, а он пытался снять ее руками. Если бы он применил предмет, ему не пришлось бы меняться телами, и мертвец не смог бы его достать. От прозрения и понимания того, что его одурачили, командор завыл.
Гонсалес уже был возле желанного предмета, когда пятнистая анаконда подцепила хвостом корону и перекинула её через голову монстра, направляя полет в сторону Мавы.
— Ку-ку, дядя! Она здесь, — поймав корону, Мава показал её Гонсалесу.
Монстр поменял траекторию движения.
Не дожидаясь, когда чудище коснется его, Мава послал корону обратно — туда, где извивался Мартин. Змей перебросил корону Онке. Ягуар, как заядлый футболист, сделал сальто в воздухе, завис на мгновение вверх ногами и задней лапой отправил корону точно в руки Мавы.
Монстр с остервенением метался между ними, никак не настроенный на роль «собачки». «Что делать?» — спросил командор у Макунаймы и получил ответ: «Хватит скакать, как козёл. Лучше останови тех, кто не должен быть вместе. Мальчик с севера и девочка с …». Гонсалес не дослушал, откуда девочка, но всё понял. В очередной раз, когда корона пролетала над головой, он просто выбросил руку в её сторону. Рука неожиданно удлинилась, и костистые пальцы цепко обхватили обруч.
А потом монстр сделал то, что никто от него не ожидал.
Гонсалес с силой нанес удар кулаком по дну высохшего озера. Это вызывало ответную волну, выбросившую Маву, Онку и Мартина на берег, который маячил где-то в серой дымке пожарищ.
— Никто не остановит меня, кроме меня самого! — Гонсалес водрузил корону себе на голову и повернулся в ту сторону, куда ушел Маракуда. Он забыл про Маву и про то, как скакал за короной, он всё забыл — кроме девочки с севера, которую унес мальчик с юга.
Пват умирает
Пройдя под сводами, Маракуда вошел в нижний зал. Бережно положил Пват на алтарь, возле которого еще недавно молился Кикрикури, и опустился перед девочкой на колени. Её глаза были закрыты, а лицо имело несвойственную для Пват белизну, отдающую некой потусторонней синевой.
— Пват, очнись! — теребил он её. — Пват, Пват… — просил он, но всё было тщетно. Послышались шаркающие шаги. Маракуда знал, кто это и что ему надо, но просто так, без боя, он не намерен был сдаваться. — Я не отдам её, — не оборачиваясь, сказал мальчик.
«Зло не остается безнаказанным. Так решили те, кто сотворил этот мир», — послышался знакомый голос Кикрикури. Маракуда в первый раз за весь день улыбнулся.
— Значит ты не умер? — Маракуда вскочил, осматриваясь по сторонам. В храме никого не было. Только он и лежащая на алтаре Пват.
Мальчик понял: с ним говорит дух.
— Дедушка, ты можешь её оживить? — Маракуда показал на безжизненную Пват.
«Дыхание мертвого короля леденит сердце и забирает душу. Ничто не разбудит её, кроме любви». Голос затих, уступив место приближающимся, постукивающим шагам. Так стучат кости, лишенные мяса и кожи.
В зал вошло чудовище.
— Отдай девчонку! — прохрипел Гонсалес, отшвырнув обглоданную человеческую ногу, которую подобрал по дороге к храму. Вытер рот и смачно рыгнул, издав зловонный запах гниющей утробы.
Маракуда встал с колен и вытащил нож, прикрывая собой Пват.
— Для этого ты должен будешь убить меня.
— Ты сам выбрал свою судьбу.
— Вот в этом ты прав, чудовище. — В голове промелькнули слова, сказанные Кикрикури в тот день, когда они с Пват были у него: «Твоя сила велика, и ты можешь разбудить горы. Но капля крови, упавшая на алтарь, превратит тебя в каменного воина».
Маракуда поднял нож и провел им по руке, а руку опустил на алтарь. Кровь ручьем побежала по кисти, по пальцам и капнула на камень «жизни и смерти», заполнила бороздки и потекла по спиралям алтаря.
Пальцы разжались.
Нож звякнул об пол. Звон металла о камень разбудил Пват. Девочка захрипела, воздух со свистом вошел в её грудь, оживляя онемевшее тело.
Битва с чудовищем
— Жалкое человеческое существо! — Чудовище прыгнуло на мальчика.
Но это уже не был мальчик. За секунду до того, как они соприкоснулись, мальчишка превратился в каменного воина — хранителя озера. Глухой стук костей о камень дал знать Гонсалесу о том, что в этом мире что-то изменилось. Монстр отлетел назад, слегка ошарашенный произошедшим Он не мог поверить в то, что нашелся смельчак, который бросил ему вызов.
«Сбылось пророчество. Он пришел, чтобы спасти мир», — пророкотало небо и затихло.
Маракуда — в полном боевом наряде, с каменным молотом — возвышался на площадке, по росту и силе не уступая Гонсалесу. И если монстр был из плоти, то Маракуда был из камня, что давало ему огромное преимущество.
Но и в теле Гонсалеса сидел тот, кто не собирался умирать, да и не мог: Макунайма — великий превратитель. Гонсалес протянул руку, со стены сорвалась боевая секира, упав точно в разжатую ладонь. Пальцы-костяшки сошлись, сжимая рукоять. Боевой топор описал полукруг и рубанул по каменному молоту.
Секира и молот встретились, выбивая гранитную крошку, высекая искры и поднимая пыль, которая плотным облаком повисла в храме. Воин и монстр сходились, расходились и вновь сходились, оглашая окрестности тяжелым гулом и протяжным звоном.
Добро против зла, свет против тьмы.
Две силы кружили вокруг алтаря, стараясь поразить друг друга. Медленно, но неотвратимо нарастал глухой звук, переходящий в рокот битвы. Мелькало оружие, наносились и отражались удары, подсечки, прыжки — и никаких криков. Молча и беспощадно бились воин и монстр, и каждый из них знал за что.
Маракуда припал на колено, как учил отец.
Каутемок говорил: «Пригнись, если видишь взмах палицы над собой». Вместо дубины пред Маракудой был боевой топор, выкованный жрецами муисков из блестящего метеоритного железа.
Лезвие секиры со свистом прошло над головой, срубая гранитный гребень со шлема Маракуды. Навстречу топору уже летел молот, описывая полукруг. Камень с силой ударил Гонсалеса в грудь — и тот улетел, круша столбы и статуи. Падение было такой силы, что треснул пол в храме.
Кажется, от такого удара невозможно было подняться, но монстр вскочил, подобрал секиру и прыгнул на лестницу, ведущую на крышу храма — туда, где стояли каменные ягуары.
Зверя надо было добить любой ценой.
Маракуда держа молот перед собой пошел следом, не отставая и непрерывно наседая на Гонсалеса. Оружие звенело, а лестница гудела, войдя в звуковой резонанс. Монстр медленно пятился наверх, отражая бесконечные атаки. Ярость битвы была такова, что колонны, подпирающие своды, стали рассыпаться, а ступени — вываливаться и падать вниз, образуя провалы, через которые приходилось переступать.
Они не заметили, как в порыве схватки оказались на крыше.
У подножия храма кипела лава, пузырилась, выбрасывая вверх мириады огненных демонов. Сотни святящихся рукавов спускались в долину, поджигая всё на своем пути. Тысячи огненных шаров взлетали в небо, уходили за горизонт по никому не ведомым траекториям и там устраивали пожарища, уничтожая этот мир. Столб пепла и дыма, поднявшись над вулканом, укутал мир непроницаемой пеленой, убивая всё живое.
Гонсалес, тяжело дыша, встал между двумя каменными ягуарами, опираясь на секиру. Монстр опустил голову, переводя дух.
— Я убью тебя и буду повелевать миром, — с упорством дятла долбил Гонсалес, подбирая момент для атаки.
— Чтобы повелевать, надо иметь силу духа и благородство. Ни того, ни другого у тебя нет. — Маракуда опустил молот.
— Прочь с дороги! Перед тобой великий дон Гонсалес де Кориньяк!
— Чем же ты велик, если хотел вернуть свою дрянную жизнь за счет другого человека? — Маракуда поднял молот, перехватывая его двумя руками.
— Не твое дело, каменный истукан!
— Это не прибавляет тебе чести.
— Хочешь, я сохраню тебе жизнь в уплату за жизнь девчонки?
— Жизнями не торгуют, их отдают даром — жизнь за жизнь. И тебе этого не понять, жалкая гниющая тварь.
Битва продолжилась с преумноженной яростью. Молот и секира сшиблись вновь, круша каменных ягуаров и светильники, стоящие в нишах на площадке.
Пват принимает решение
Камушини спустил тетиву…
Пват дернулась всем телом, содрогнулась, одновременно ударив пятками, руками и затылком по алтарю. Девочка закашлялась — и изо рта вылетело темное клубящееся облако.
Зло вышло.
Оно металось под сводами нижнего зала, прислушиваясь к звукам битвы. Черный дым, похожий на маленькое торнадо, кружил в поисках хозяина. Искал и нашел. Там, наверху, среди каменных ягуаров с отбитыми головами, стоял тот, кто изверг из себя зло. Зло не может существовать вне тела, каким бы оно ни было, и оно устремилось вверх, к своему старому хозяину.
Пват с трудом поднялась и села на каменный алтарь.
Она была в прострации. Некое состояние, когда глаза смотрят — и не видят, уши слушают — и не слышат, напрягаешь сознание — и ничего не помнишь. В голове шумело, руки пахли дымом, а тело было перепачкано илом. Ничего не понимая, девочка помотала головой, стараясь прийти в себя и вернуть память. Ее волосы — растрепанные, со спутанными локонами — свисали со лба. Пальцы коснулись чего-то теплого и липкого. Она подняла руки, повернув ладонями вверх.