сал Марат, — немало способствуют поддержанию в нем царства справедливости и свободы и всегда тем успешнее, чем меньше государство». Нетрудно заметить и в этом все то же влияние Руссо. Усвоить присущую Руссо идеализацию небольших республик равенства было для Марата тем легче, что перед его взором уроженца кантона Невшатель, как и перед взором уроженца кантона Женевы — Руссо, стояла одна и та же идеализированная их воображением патриархальная республика — Швейцария.
Но Марат в «Цепях рабства» отнюдь уже не был правоверным учеником и последователем Руссо; молодой автор в ряде важных вопросов шел многим дальше своего учителя.
Марат дал весьма глубокое объяснение происхождения государства, выводя его из насилия. Он шел в этом важном вопросе общественной теории дальше Руссо и многих иных выдающихся мыслителей восемнадцатого века. В «Цепях рабства» можно также найти замечательные догадки о классовой природе государства. Правда, в рассуждениях Марата о государстве рядом с глубокими догадками материалистического характера соседствовали и чисто идеалистические воззрения. Политика монархов, представителей государственной власти нередко объяснялась у него моральными побуждениями, рассматриваемыми в их «чистом» виде, вне связи с материальной средой. Развитие деспотизма, политического и социального гнета Марат объяснял прежде всего невежеством народа.
Можно было бы привести и иные примеры идеалистического объяснения закономерностей, определявших развитие исторического процесса. Но нужно ли это? Удивляться надо не тому, что Марат в объяснении тех или иных общественных явлений оставался во многом на идеалистических позициях. Заслуживает внимания иное: сила и глубина мысли Марата, когда он, преодолевая идеалистические воззрения, озаряет светом стихийно-материалистического анализа явления социальной жизни и ее процессов, остававшихся темными, непонятными для его современников.
Так, подробно разбирая многочисленные коварные и вероломные приемы, с помощью которых деспотическая власть постепенно закабаляет народы, Марат подходит вплотную к пониманию роли классов и классовой борьбы в историческом процессе. Конечно, и терминология и само мышление Марата еще очень далеки от научной теории классов, которая была создана лишь в середине девятнадцатого века трудами Маркса и Энгельса.
Марат лишь подходил к этому пониманию. Но он уже утверждал, что скопление земельной собственности в руках немногих приводит к тому, что «класс независимых граждан исчезает и государство состоит лишь из господ и подчиненных». Марат видел различие между интересами богачей и бедняков: «Богачи стремятся к наслаждениям, а бедняки к сохранению существования». В отличие от многих своих современников — мыслителей Просвещения, подчеркивавших в первую очередь противоречия между интересами третьего сословия и двух привилегированных сословий, Марат главное внимание обращал на противоречия между бедными и богатыми.
К этому вопросу он возвращался многократно в своем сочинении. Он уточнял и конкретизировал, где именно сильнее всего проявляются эти противоречия. «У наций коммерческих, где капиталисты и рантье почти всегда идут рука об руку с откупщиками, финансистами и биржевиками, большие города содержат лишь два класса граждан, из коих один прозябает в нищете, а второй — полон излишеств; один обладает всеми средствами угнетения, а другой не имеет никаких средств к защите».
Приближаясь к пониманию роли классов и классовой борьбы в историческом развитии общества, Maрат подошел также к пониманию классовой природы государства. «Становясь господами слабых, сильные в известной мере становятся и господами государства», — писал Марат.
Сочинение Марата замечательно еще и тем, что оно является одним из первых в политической литературе восемнадцатого века, в котором дана острая критика пороков нового, капиталистического строя в ту пору, когда он только рождался.
Острое социальное зрение Марата, внимательно изучавшего окружавший его мир, столь различный в Невшателе, Женеве, Бордо, Париже и Лондоне, позволило ему увидеть не только очевидные для всех пороки и болезни старого, ущербного феодального общества, но и неустранимые изъяны и отталкивающие черты нового, молодого, идущего на смену феодализму буржуазного строя.
Одна из глав книги Марата носила название «О торговле». В отличие от многих французских буржуазных писателей восемнадцатого века: Кенэ, Дюпона, Гурне, Кондорсе, развивавших мысль о благодетельности свободного развития торговли, Марат в трактовке этого вопроса примыкал к другому течению французской общественной мысли, представленному Руссо и его школой. Он выступал с резким осуждением торговли и особенно спекуляции и шел в своей критике торговли значительно дальше Руссо.
Марат рассматривал торговлю как антинациональную силу, смешивающую обычаи, манеры и нравы всех стран и присоединяющую к порокам каждого народа не один чужеземный порок.
Нарисовав широкими мазками неприглядную картину алчной погони за наживой негоциантов, финансистов, ростовщиков, спекулянтов, Марат писал:
«Скоро зрелище огромных состояний стольких авантюристов внушает вкус к спекуляции; всеми сословиями овладевает неистовство ажиотажа; и вот уже нация состоит из одних только алчных интриганов, устроителей банков, касс взаимопомощи, обществ и учетных касс, из сочинителей проектов, из мошенников и плутов, вечно занятых изысканием средств для ограбления глупцов и строящих свое личное процветание на развалинах процветания общественного.
Среди стольких интриганов, цепляющихся за колесо счастья, большая часть низвергается вниз: жажда золота заставляет их рисковать тем, что у них есть, ради приобретения того, чего у них нет… Жажда золота иссушает все сердца, и они замыкаются для сострадания, не внемлют голосу дружбы, кровные узы порываются, люди томятся лишь по богатству и способны продать все, вплоть до человечества».
Эти строки являются превосходным образцом литературного стиля молодого Марата — его точного и выразительного языка, его взволнованного строя речи. Но отрывок этот примечателен и иным. Датированный 1774 годом, а написанный, возможно, и еще ранее, он как бы перекликается со страницами «Человеческой комедии» Бальзака, раскрывающими страшную власть золота, но созданными почти три четверти столетия спустя. И невольно приходится удивляться прозорливости автора «Цепей рабства», сумевшее го разгадать по первым шагам капитализма ту ужасную и гибельную силу, которая полностью созрела и оформилась лишь много десятилетий позже.
Но главное острие критики обличительного сочинения Марата направлено прежде всего против деспотизма монархии.
Марат прослеживает шаг за шагом, иллюстрируя свою мысль многочисленными примерами из прошлого и настоящего, коварные приемы, преступные действия, вероломный обман, жестокое насилие, намеренную ложь, хитроумные расчеты деспотического режима, непрерывно усиливающего свою власть над порабощенным народом. Он показывает, как деспотизм не только грубой силой угнетает слабых, но как он разделяет и расчленяет нацию, восстанавливая одну ее часть против другой, как он поддерживает ее невежество, развращает народ, с помощью духовенства сохраняет его в состоянии дурмана.
Деспотическая монархия — смертельный враг народа, обративший его в рабство и заковавший его в цепи.
Народу особа государя представляется священной, непогрешимой; Марат старается опровергнуть этот распространенный и вредный предрассудок.
Обращаясь к истории Англии, Марат пишет; «Если бы в первый же раз, когда Карл I простер нечистые руки к кошельку своих подданных или когда он впервые запятнал их в крови невинных, народ взялся за оружие, поднялся против тирании и на его же собственных глазах заставил погибнуть на эшафоте министров — исполнителей его жестокой воли, народ не стонал бы столькие годы от страшного угнетения».
В полном противоречии с официальным изображением исторической роли французского короля Людовика XIV, «короля-солнца», воспетого поэтами, прославленного историками, Марат рисует отталкивающий портрет этого короля-тирана, прослеживает шаг за шагом преступные действия этого «великолепного комедианта», обрекшего народ своей страны на величайшие страдания и бедствия и заставившего течь реки крови ради удовлетворения своего дикого честолюбия.
«Почему не судить о государях так, как обычно судят о простых смертных?» — спрашивает Марат и тут же гневно обрушивается на пагубную терпимость народа к преступлениям и порокам монархов. «Мы прощаем государям нарушения своего слова, неверность, хитрость, вероломство, предательство, жестокость, варварство. Больше того, мы восхваляем их безумство, вместо того чтобы возмущаться ими; мы восславляем их происки, вместо того чтобы клеймить их позором; часто мы в ослеплении даже возлагаем на их головы венки за такие проступки, которые нам следовало бы карать самой страшной казнью».
Никто из писателей восемнадцатого века не смел так писать о монархах! Ни Монтескье, ни Вольтер, ни Дидро, ни Руссо не приближались ни по мыслям, ни по выражениям, ни по тону к столь смелому и беспощадному обличению монархов-деспотов. Произведение Марата в этом смысле остается единственным в политической литературе той эпохи.
Оно развенчивает, разоблачает до конца тираническую власть деспотической монархии; оно рассеивает окружавший ее ореол величия и третирует свысока — с высот неоспоримых естественных прав человека — преступление и низкое вероломство монархов, поднявших руку на эти священные права.
Замечателен тон, в котором пишет Марат о монархах-деспотах в ту историческую эпоху, когда феодально-абсолютистский строй еще господствовал почти во всем мире. Вольтер откровенно льстил могущественным монархам и не без тщеславной гордости афишировал свою дружбу с русской императрицей, прусским и польским королями. Монтескье при избрании его в Академию произнес, — конечно, сознательно и расчетливо лицемеря, — похвальное слово королю Людовику XIV. Дидро ездил в Россию к Екатерине II и получил от нее подарки, обеспечившие его на всю жизнь.