а от главного — от борьбы против врагов внутри страны. Нельзя победить внешней контрреволюции, не подавив предварительно внутреннюю контрреволюцию. «Прежде чем последствия нашей революции скажутся у иноземных наций, нужно, чтобы она упрочилась, — говорил Робеспьер. — Желать дать им свободу раньше, чем мы сами завоевали ее, значит утвердить порабощение и наше и всего мира…»
Робеспьер был прав; его взгляды поддерживала группа его приверженцев, но они составляли меньшинство, и их голос заглушался громкими воплями пылких сторонников немедленной революционной войны.
Случилось так, что этот призыв к войне неожиданно встретил поддержку и сочувствие самых различных общественных сил.
Жирондисты, связанные с торгово-промышленной буржуазией и выражавшие ее интересы, надеялись путем войны добиться расширения границ Франции на севере и востоке и общего усиления ее позиций — экономических и политических — в Европе. К тому же они полагали — и это, по-видимому, было для них главным, — что война с неизбежностью приведет их к власти и закрепит их политическое господство.
Народные массы, введенные в заблуждение революционной фразеологией жирондистов, принимали ее всерьез: идея освободительной войны отвечала их патриотическим чувствам, и они ее поддержали.
Но идея войны соответствовала и. тайным расчетам и вероломным замыслам короля и двора. В окружении короля полагали, что война намного облегчит выполнение главной цели — разгрома революции. Война должна быть «малой», недолгой; при обоих возможных вариантах она должна дать выигрыш двору: если она будет победоносной, то король сможет сам подавить революцию; если она будет неудачной, 'то революцию задушат интервенты. Как бы ни развернулись события, наивно полагали в Тюильрийском дворце, они пойдут на пользу монархии.
В декабре 1791 года военным министром был назначен граф Нарбонн. Людовик де Нарбонн был тесно связан с фейянами, и его приход на этот важный пост, казалось, обеспечивал двору самую энергичную поддержку конституционалистов. Но, человек авантюристической складки и огромного честолюбия, Нарбонн мечтал о большем. Он стремился к войне, чтобы прославить свое имя, и на гребне успехов стать первым лицом в королевстве. В свою очередь, Мария Антуанетта, державшая в маленькой руке запутанные нити сложных политических интриг, решила использовать нового человека для тонкой и опасной игры, которую вел дворец.
Нарбонн был близок с госпожой де Сталь, дочерью Неккера, литературной дамой, полной самомнения, салон которой посещали знаменитые философы и политические деятели. Королева не выносила Жермен де Сталь и должна была с предубеждением отнестись к ее избраннику. И все-таки в декабре 1791 года умная и злая Мария Антуанетта писала графу Ферзену: «Граф Людовик де Нарбонн, наконец, стал со вчерашнего дня военным министром. Какая слава для г-жи де Сталь и какое удовольствие для нее иметь… в своем распоряжении целую армию!»
Но дальше шли деловые соображения: «Он может быть полезным, если захочет, потому что он достаточно умен, чтобы привлечь конституционалистов, и умеет говорить нужным тоном с нынешней армией…»
И, наконец, откровенные признания: «Как я буду счастлива, если мне когда-нибудь удастся опять стать настолько сильною, чтобы доказать всем этим плутам, что я не одурачена ими…»
В этой игре каждый старался одурачить другого. Эта игра велась не на мелочь; ее ставкой были судьбы Франции. Но это нимало не смущало игроков. Двор и Нарбонн (и стоявшие за Нарбонном фейяны) быстро сговорились: пропаганда жирондистами войны им только на руку; надо поддерживать идею войны и приблизить ее начало.
В марте 1792 года король призвал к власти жирондистов. Министром внутренних дел был назначен Ролан де ла Платьер; министром иностранных дел популярный в то время генерал Дюмурье. Остальные министерские посты были также замешены жирондистами или близкими к ним лицами. Бриссо в состав правительства не вошел — для этого он был слишком незначителен. Но, не входя в министерство, он оставался тайным руководителем нового кабинета.
Образование жирондистского министерства было тонким маневром двора. Новое правительство, во главе которого стояли люди, пользовавшиеся доверием страны, должно было прикрыть тайные планы короля и его окружения. Жирондистское правительство должно было — это оставалось его главной целью — стремиться к войне. Но это же было и ближайшей задачей королевского двора. Теперь, после того как жирондисты пришли к власти, война была неизбежна.
Марат вернулся во Францию, когда новое правительство было уже образовано. Он отнесся к нему с недоверием. В газете «Друг народа» от 13 апреля он высказал вслух свои сомнения, свои опасения по поводу образования нового министерства.
«Все публицисты рассматривают образование якобинского министерства6 как самое лучшее предзнаменование. Я не разделяю их мнения: в моих глазах опозоренные министры менее опасны, чем министры, пользующиеся доброй славой, обманывающие общественное доверие, покамест они его не погубят», — писал Марат.
Он высказывал предположение, что жирондисты призваны к власти по совету Ламетов и Лафайета, то есть фейянов. «Они сочли нужным указать королю средство ввести народ в заблуждение видимостью лжепатриотизма, беспрепятственно плести заговоры под покровом мнимых Аристидов, пользующихся доверием нации…»
Марат на сей раз был сдержан, он не бросал обвинений никому, кроме Клавьера, он не хотел говорить ничего дурного о новых министрах. Он призывал лишь к настороженности, к бдительности.
В спорах о войне Марат солидаризировался с Робеспьером. Еще ранее, зимой 1791/92 года, Марат разгадал замыслы жирондистов, ^прикрываемые крикливой пропагандой революционной войны. Воинственными выкриками, военным угаром они хотела отвлечь внимание народных масс от задач борьбы против внутренней контрреволюции.
«Лишь уничтожив наших внутренних врагов, мы получим возможность успешно действовать против наших внешних врагов, как бы многочисленны они ни были; до этого все, что мы предпримем, будет совершенно бесполезно», — писал Марат еще в ноябре 1791 года.
Его позиция осталась неизменной. Она полностью совпала с позицией Робеспьера. Они оба с революционной прозорливостью сразу же поняли, что война в данный момент будет выгодна только силам внутренней контрреволюции. Они оба ратовали против нее. Но их голоса тонули в громких возгласах одобрения, неизменно сопровождавших призывы жирондистов к революционной войне.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯПРОТИВ ЖИРОНДЫ
20 апреля 1792 года Законодательное собрание декретировало объявление войны австрийскому императору.
Несмотря на то, что Франция первой объявила войну Австрии, эта война по своему объективному значению и смыслу была справедливой, оборонительной со стороны Франции.
В войне, начавшейся в апреле 1792 года и затянувшейся на долгие годы, столкнулись два мира: новая, революционная, буржуазная Франция и старая, контрреволюционная, феодальная Европа.
Революционная Франция должна была обороняться от феодально-абсолютистских держав, стремившихся к уничтожению революции.
«Весь народ и в особенности массы, то есть угнетенные классы, были охвачены безграничным революционным энтузиазмом; войну все считали справедливой, оборонительной, и она была на деле таковой»7.
Но если эта война была исторически справедливой, — то это вовсе не значило, что следовало торопиться с началом войны, как это сделали жирондисты. С легким сердцем они начали войну. Они надеялись на быстрые триумфальные успехи, на то, что война укрепит их политическое влияние в стране, закрепит за ними положение правящей партии и устранит их противников — сторонников Робеспьера и Марата.
Казалось в первые дни после объявления войны, что их оптимистические расчеты оправдываются. Вооруженные силы Франции были разделены на три армии, которыми командовали генерал Рошамбо, маршал Люкнер, генерал Лафайет. Вскоре же после объявления войны французские войска перешли государственную границу и вступили на территорию Бельгии. В течение последней недели апреля французские армии, почти не встречая сопротивления, заняли большую часть бельгийской территории.
Эти первые успехи, как и сам акт провозглашения войны, вызвали восторженные настроения народа. Французский народ был охвачен огромным воодушевлением. Предостерегающие голоса Робеспьера, Марата, которые предупреждали о возможной измене, о тайных помыслах двора, связанных с этой войной, были забыты. Народ ликовал; ой был охвачен упоением первых дней побед.
Но это настроение энтузиазма продолжалось недолго. Прошла лишь неделя с небольшим, как успехи на фронте сменились постыдными неудачами. При первом же соприкосновении с силами противника французские войска стали отступать. Без боя, не оказывая сопротивления, французская армия пятилась, отступала перед силами врага.
Отчего это произошло?
Иначе и быть не могло.
Командование армией находилось в ненадежных руках. Высшие и старшие офицеры были роялистами, они принадлежали в большинстве к родовой знати, питавшей безграничную любовь к монарху и ненависть к революции и революционным порядкам. Генералы, командовавшие армиями, меньше всего думали о победе над врагом — они преследовали тайные расчеты. Генерал Рошамбо при первых же неудачах подал в отставку, и командование армиями было разделено между Люкнером и Лафайетом. Маршал Люкнер, немец по рождению, состоявший на французской службе, хитрый, скрытный царедворец, скрывавший свои потаенные мысли за показной простотой, не доверявший ни Лафайету, ни королевскому двору, ни своим ближайшим помощникам, был главным образом озабочен тем, как бы не сыграть на руку своему сопернику Маркизу Лафайету. Планы же Лафайета шли далеко; военные операции его мало занимали. Он подготавливал удар… но только не против австрийцев.