— Мне кажется, — ответил отец, — времена, когда мы с мамой следили за популярными песнями, для нас давно миновали.
— Ну и какая разница? — возразила мать. — Модная песня кое-что значит. Послушай, Ирвин Берлин не бедняк.
Ноэль усмехнулся:
— Одной модной песни недостаточно, чтобы стать Ирвином Берлином.
— У тебя много модных песен, — возразила Марджори.
— Хорошо, я начну следить за вашими песнями, — сказала миссис Моргенштерн, — повторите, как пишется ваше имя?
Ноэль повторил снова.
— Ноэль Эрман, хм? Очень интересное имя. Оно мне еще не встречалось. Ну, итак, вы не еврей. Не думаю также, что были им.
— Боже мой, мама, какая разница? — сказала Марджори. — К примеру, он еврей, но по тем же причинам большинство труппы нет, и…
— Однако Ноэль, — возразила мать, уставившись на него, — означает Дед Мороз, не так ли? Никто не называл еврейских мальчиков Ноэль. У католиков вас, видимо, звали бы Пасовер.
Ноэль запрокинул голову и рассмеялся. Марджори кусала губы. Эрман сказал:
— Миссис Моргенштерн, я мог бы согласиться с вами, но я привык к Ноэлю. — Он помахал официанту: — Я должен заплатить за выпивку.
— Благодарю. Я выпила весь лимонад, и мне довольно, — сказала миссис Моргенштерн.
Но Ноэль заказал всем по новой порции. Затем он объяснил, что выберет себе имя, как только будет опубликована его первая песня.
— О, тогда это будет псевдоним, вот что, — сказал отец. — Как Марк Твен или Шолом Алейхем.
— Ну, я хотел бы приблизить переименование, и это идея, мистер Моргенштерн.
— А какое у вас другое имя? То есть, можно узнать ваше настоящее имя? — спросила мать.
После короткой паузы Ноэль ответил:
— Саул Эйрманн. Не слишком сильно изменил, как видите.
— Нет, ничего подобного, — возразила миссис Моргенштерн. — Эйрманн… Я знаю судью Эйрманна. Его фамилию писали с двумя «н».
Ноэль вздохнул и пожал плечами:
— Я пишу так же, миссис Моргенштерн. Он мой отец.
— Что? Судья Эйрманн ваш отец? — Она повернулась к Марджори. — Он брат Билли! Неужели? Ради всех святых, почему ты сразу не сказала?
— Мать, ты так много задаешь вопросов, что никто слова не может вставить.
— Не будь посмешищем. Ну! Сын судьи Эйр-манна! — Миссис Моргенштерн смотрела на Ноэля с растущей дружелюбностью. — Во всем совпадения! Почему нет, у нас в общем много знакомых. Я довольно хорошо знаю твою мать, а есть ли у тебя сестра Моника? Замужем за старшим сыном Зигельмана? Зигельман из белоснежной сухой чистки одежды?
— Это моя сестра.
— Конечно. Ну, миссис Зигельман, свекровь твоей сестры, к тому же лучшая подруга моих закадычных друзей, Белла Клайн. Я их хорошо знаю. Чудесная семья Зигельманов. Как зовут мужа твоей сестры? Хорас, не так ли?
— Хорас, — ответил Ноэль.
— Очень симпатичный парень. Очень способный. Он сотрудничает со своим отцом, не так ли?
— Он сотрудничает со своим отцом.
— Я бы не прочь потанцевать, — вмешалась Марджори.
— Ну а ты — поэт-песенник! — заключила миссис Моргенштерн. — Могла ли я подумать, Белла как-то говорила мне о старшем сыне Эйрманна, пишущем песни… Только я никогда не связывала это с именем твоего отца, я предполагала, ты тоже должен быть юристом.
— Ну, понимаете, миссис Моргенштерн, меня выгнали с юридического факультета за самую низкую успеваемость в истории Корнелла. — Ноэль выпрямился, сидя на стуле и обхватив локти.
Миссис Моргенштерн рассмеялась, затем со значением взглянула на Марджори и вновь на Ноэля:
— Не говорите мне этого, это не про вашу семью. Слишком много идей…
Марджори выскользнула из кабинета:
— Если ты, Ноэль, не хочешь танцевать со мной, я поищу того, кто будет.
Ноэль вежливо обратился к родителям:
— Вы извините меня?
— Давай, — сказал отец. — Приятного времяпрепровождения. Не сиди за болтовней с парой старых чудаков.
— Но я получил истинное удовольствие, — остановился Ноэль. Его улыбка была теплой и искренней. — Может, позже нам удастся потолковать поподробнее о Зигельманах и обо всем.
Марджори, танцуя, вцепилась в него, пугаясь холодной манеры его поведения. Она долго ждала, когда он заговорит. Один танец кончился, начался другой. Она сказала:
— Ты, несомненно, можешь быть противным, или нет?
— Повтори.
— Мы можем поболтать еще немного о Зигельманах. Так, просто поехидничать.
— Это была лишь легкая шутка. Извини, если она задела тебя.
Марджори подняла на него глаза. Он слегка обхватил ее талию, на его лице была обычная ироническая усмешка.
— Что ты ищешь, Марджи? Ты вывихнешь себе шею.
— Пытаюсь определить твою суть.
— О, это пустая затея. Ну, по лицу ничего не прочтешь. Смотри, я не грущу, не удивляюсь, не схожу с ума или что-нибудь в этом роде, если это тебя беспокоит.
— Знаешь, у меня хорошая память, — сказала Марджори, — я помню, что ты говорил о матерях. Безобразные дешевки; те же лица, что и у дочерей, только старше на двадцать лет, потерявшие красоту, но сохранившие ужасающую скуку.
— Мне твоя мать понравилась.
— Ну, конечно. Особенно, как ты ее подкалывал…
— Ну, это инстинкт. Кошка и мышка. Я бросил это занятие в восемь или девять лет, я почти забыл, как это делается.
— Мама была совершенно одурачена сегодня вечером.
— Теперь послушай, Марджори, не пытайся оправдываться за свою мать. Она хорошая. Практически великолепная. Какая для нее разница, что я был раздосадован? У нее шекспировская строгость и сила характера. Все происходило, как и должно было произойти. Я не знаю, мне кажется, я невольно выглядел искренним. Вы обе мне нравитесь.
— О, чудесно! Смешивать меня с моей матерью. Как я пала!
— Я люблю тебя, — сказал Ноэль изменившимся голосом.
Она быстро взглянула в его глаза и замолчала. Они танцевали. Немного погодя она увидела своих родителей, сидящих в раскладных креслах и наблюдающих за ней. Когда музыка окончилась, Ноэль сказал:
— Тебе неплохо бы вспомнить, что такое сценарий, моя дорогая, и затем следовать ему. Ты хочешь танцевать с другими парнями или посидеть со своими стариками, или что-нибудь еще? Не дуйся, не беспокойся о моих чувствах, только делай то, что тебе хочется. Твои предки сидят вон там, прямо за тобой, и наблюдают за нами.
— Я знаю, где они. Я хочу танцевать с тобой.
— Ты уверена?
— Да.
— А мучения?
— Оставь это мне.
Начался следующий танец. Он обхватил ее руками:
— Ну, тогда хорошо.
На следующее утро Марджори заставили проснуться дробные звуки мексиканской музыки. Приподнявшись из-под простыни, она упала назад со стоном, взглянув на наручные часы и закрывая глаза. Громкоговоритель для женской половины лагеря висел на дереве прямо над бунгало Марджори. Был праздничный день. Ровно восемь утра. Безжалостная контора включала музыку точно в срок.
В висках Марджори стучало. В состоянии возбуждения и нервного напряжения прошлым вечером она выпила после эля еще несколько стаканов. Даже заткнув уши пальцами, она не могла заглушить мексиканскую танцевальную музыку, бесившую ее и разламывающую голову на части. Громкоговоритель, казалось, был в ее голове, гремящий почти на полную мощь. Марджори добрела до аптечки и приняла две таблетки аспирина, с неудовольствием отметив, что чувствует, как жаркий воздух проникает через ее тонкую ночную сорочку. Белый бар чуть проглядывал через деревья, и блики от купальни били ей в глаза. Она застонала. С наступлением дня над всем лагерем нависла испепеляющая жара — тяжелая, как мексиканский костюм, предвещавшая мерзкую работу, контрастирующая с ее внутренним состоянием.
Она пригласила своих родителей пойти на праздничный уик-энд, надеясь, что возбуждение и суета отвлекут их внимание от нее и Ноэля, особенно рассчитывая на Самсона-Аарона, вызвавшегося играть роль тореадора в корриде. Первое воскресенье августа было праздничным днем в «Южном ветре», и ежегодный карнавал превращал самого толстого человека в лагере в бойца с быками. Дядя был вне конкуренции. Костюм тореадора, хотя и безразмерный, дополнительно увеличивался для его фигуры. Дядя был шире всех тореадоров, и Ноэль говорил Марджори, что с его естественной склонностью к дурачеству он мог бы стать самым забавным.
Она надевала свой костюм — кофту с зелеными оборками, когда вдруг вспомнила, что получила благословение православного священника поссориться с отцом перед поступлением на работу артисткой.
— Я схожу с ума, — проворчала она.
Она надела купальник и пошла в бар выпить кофе, не имея желания завтракать. Снаружи рабочие на лужайке сколачивали легкие маленькие кабинки для раздачи талисманов, прохладительных и крепких напитков, а сквозь шум ударов молотков громкоговорители весело ревели раскатывающуюся румбу. Кофе и аспирин подняли и облегчили душевное состояние Марджори. Заметив отца, выходящего с причала в купальном костюме и сомбреро (сомбреро бесплатно раздавали устроители праздника), она быстро допила вторую чашку кофе и поспешила навстречу ему.
— Сеньор Моргенштерн к вашим услугам, моя дорогая, — сказал отец с поклоном. Сомбреро сползло ему на затылок, обнажив седые волосы.
— Добрый день, сеньор, — ответила она. — Через час мне нужно идти на работу, поэтому поспешим. Как мама?
— Прекрасно. Она смотрит репетицию боя с быками твоего дяди. Такая глупость…
Марджори все лето не плавала на гребной лодке. Эта посудина двигалась по воде медленнее и тяжелее, чем каноэ. Поля сомбреро отца раскачивались в такт его ударов веслами. Солнце пекло очень жарко, хотя еще не было девяти утра. Марджори подумала, что ее отцу, наверно, неудобно в цельнокроеном черном шерстяном мешковато выглядящем костюме, который подчеркивал мертвенно-бледную белизну его тонких рук и ног. Она хотела предложить ему опустить верхнюю часть костюма до пояса, но невольная робость сдержала ее.
Когда они отплыли довольно далеко от берега, он втащил мокрые весла в лодку и уперся руками в бока.