ь вряд ли смогу. Роль обещали еще в июне одной девушке, Салли Трент, знаешь, такая блондинка, которая сыграла ту потрясающую сцену в последней пьесе Кауфман. У меня нет ни одного шанса. И никогда не было. Ох, Уолли, как не хотелось мне оставлять папины деньги в жирных лапах Клиффа Раймера! Если увольняешься, тебе ничего не возмещают. Но я все продумала. Я найду работу, хоть полы скоблить, а папе деньги верну.
— Раймер хорошо устроился, — сказал Уолли. — Без рабынь он никогда не останется, как ты считаешь? Не важно, скольких людей он лишил надежды, на следующий год подрастет новая поросль девушек, готовых умереть, но попасть на сцену.
— Это точно. Ноэль называет это тропизмом девушек среднего класса. И, пожалуй, он прав. Я думаю, девяносто процентов ребят в «Рипле» такими и были — существа, которые повинуются тропизму. Да чего греха таить, я и сама такая же. Кстати, я все-таки была Марджори Морнингстар.
— Поздравляю.
— Спасибо. У меня в доказательство есть шесть афишек. Хотя на трех из них я билетерша.
— Как поживает Ноэль? — спросил Уолли, аккуратно разливая кофе.
— Прекрасно.
— Он, кажется, в Мексике?
— Да.
— Есть что-нибудь от него?
— Конечно.
— Долго он там собирается пробыть?
— Понятия не имею. Думаю, пока не спустит весь свой гонорар за «Старое лицо луны».
Они помолчали. Уолли снова спросил:
— А что это за разговоры насчет его отъезда в Голливуд?
С изумлением в голосе, которое она попыталась скрыть, Марджори переспросила:
— В Голливуд? Это для меня новость.
— Он написал Гричу, что принял предложение работать в Голливуде. Он поедет туда, когда Мексика ему надоест.
— Какая прелесть.
— Странно, что он тебе об этом не написал.
— Странно? Почему?
— Марджи, ты что, порвала с Ноэлем?
Марджори отпила кофе.
— Там и рвать было нечего, Уолли. Ноэль Эрман — всего-навсего милое привидение. Его то видишь, то нет. Я прекрасно провела с ним время и ни о чем не жалею. Но он растаял в воздухе, испарился, во всяком случае, для меня, и правильно сделал. — Она вдруг замолчала, с удивлением глядя, как Уолли достает из кармана пачку «Лакки Страйкс». — А куда же подевались «Кул»?
— Не знаю. Это, наверно, потому, что я закончил колледж. — Зажег сигарету он тоже не так, как раньше — воровато, сгорбившись. Сейчас он чиркнул спичкой и затянулся. Она отметила также, что глядит он прямо на нее, а не в потолок или на скатерть. — Мардж, а почему ты не вернулась в «Южный ветер» до конца лета?
— Я? В «Южный ветер»?
— Грич с ходу взял бы тебя обратно. Он много о тебе говорит.
— Я никогда туда не вернусь, Уолли.
Он смотрел из-под очков большими карими глазами прямо на нее. Глаза были умные, ласковые, прямо как у девушки.
— Почему?
— Ни за что!
— Да, конечно, это было бы слишком хорошо, чтобы так было на самом деле — мы с тобой там вместе.
— Разве ты не закончил со мной, как и с «Кул»? Мне казалось, да. Любишь ты тоску нагонять.
— Может быть, ты — лишь символ, — сказал Уолли. — Допускаю, что это зашло слишком далеко. Я, кажется, превращаюсь из Марчбэнкса в майора Доббина. Самое смешное, Мардж, — и книги тут здорово ошибаются, — майор Доббин может перемениться и стать для какой-нибудь другой девушки Хитклифом[6].
— Ну-ну. И как ты чувствуешь себя в роли Хитклифа?
— Не жалуюсь.
— Молодец, — сказала Марджори.
— А еще я пишу великолепный фарс. Грич, не знаю почему, думает, что на следующий год я вернусь. В следующем году я стану знаменитым, богатым и независимым. А что, разве я не могу сразить тебя наповал своей молодецкой удалью и блестящими перспективами и затащить тебя к себе в пещеру?
— Ты говоришь, совсем как Ноэль.
— Поедем домой.
— А ты не хочешь свозить меня на танцы? Я хоть развлекусь.
— Ну конечно. Я свожу тебя, куда пожелаешь, на всю ночь до утра.
— Беда в том, что ты, Уолли, сдается мне, не хочешь жениться. Ты используешь меня для отвода глаз, как ширму, для молоденьких девочек, которые уже увиваются за тобой. Великая загубленная любовь и все такое прочее.
Несколько секунд он смотрел на нее, потом неловко улыбнулся.
— А теперь ты говоришь, совсем как Ноэль.
— Конечно. Чародей в Маске, так он себя называет. Он был мне наукой, это уж точно. — Она укуталась в светло-вишневую шаль, которую Ноэль прислал ей из Мексики. — Похоже, мы ходим по кругу. Старый его трюк. Ладно, поехали.
— Помнишь, ты говорил мне в прошлом году, что Ноэль больше ни на что не способен? А как насчет «Старого лица луны»? — Это первое, что она сказала в такси.
— Я тогда, помнится, перебрал рому с ананасовым соком, помню оранжевое солнце в шесть раз больше обычного, оно садилось за деревьями, — ответил Уолли. — А больше ничего. Помню только, что хотел тебя придушить или камнем ударить. «Старое лицо луны» — настоящий хит. Я был бы ослом, если бы отрицал это. Когда Ноэль в ударе, он потрясающий парень.
— Он переписал заново «Принцессу Джонс». На днях ее должны поставить, — сообщила Марджори. — Это будет сенсацией, и тогда, наверно, все мы будем хвастаться, что знакомы с ним.
— Может быть, — сказал Уолли уже не так добродушно.
Танцевать он тоже стал гораздо лучше. Во время медленного фокстрота, откинувшись в его руках, она сказала ему:
— Мне кажется, у тебя есть девушка.
— Полно, если хочешь знать.
— Нет, одна. Кто-то над тобой работает.
— И как тебе нравится результат?
— Только не переборщи, не стань слишком приглаженным. А то не будешь больше самим собой.
Затем она спросила, о чем будет его фарс. Довольно неохотно он рассказал ей сюжет. Сюжет показался Марджори сырым и несмешным.
— Читается гораздо смешнее, чем воспринимается на слух, — объяснил Уолли.
— А для меня роль найдется?
Уолли улыбнулся.
— Если ты согласишься обречь себя на тяжкие муки, которые хуже смерти, я впишу еще одну роль — специально для тебя.
— Прости, не могу представить тебя в роли соблазнителя актрис, подающих надежды, Уолли. Это скорей по части Ноэля.
Уолли покосился на нее, вертя в руке стеклянную палочку из стакана с виски.
— Когда-нибудь ты должна будешь рассказать мне, как ты бросила Ноэля Эрмана. Это одно из самых замечательных достижений двадцатого века, как перелет Линдберга в Париж.
— Ты полагаешь, что мне удалось его бросить? — Я бы наверняка узнал, если бы это было не так.
Они снова помолчали. Первый раз, с тех пор как она с ним познакомилась, он внушил ей легкое беспокойство, что было приятно.
— Да уж, наверно, узнал бы. Что-то начинают мне надоедать эти заумные писатели. Выйду-ка я, пожалуй, замуж за доктора и покончу с этим, как предсказал Ноэль. От судьбы не уйдешь.
— За доктора Морриса?
— Его зовут Моррис Шапиро. Может быть, кто знает? Он, в сущности, отличный парень, если узнать его поближе.
— Вид у него больно отталкивающий.
— Именно поэтому я и выйду за него замуж.
— Марджори Шапиро, — задумчиво протянул Уолли. — Нет, сердце что-то не замирает. Не чувствуется рокового предопределения судьбы.
— Именно эту фамилию напророчил мне Ноэль. Очень странно. Марджори Шапиро.
— Марджори, для тебя очень трудно будет, если мы условимся больше не говорить сегодня вечером о Ноэле Эрмане? — спросил Уолли изменившимся голосом, резким и визгливым.
— Так ты сам все время только о нем и говоришь, разве нет?
— Давай потанцуем.
Он встал и потянул ее за руку.
Когда такси остановилось перед ее домом в половине второго ночи, она машинально подставила лицо в ожидании поцелуя.
— Так дело не пойдет, — сказал Уолли.
Она вздрогнула. Ей ужасно хотелось спать. Она вгляделась в него и опустила подбородок.
— А?
Он взял ее за руку.
— Ты ведь не собираешься пока выходить замуж за доктора Шапиро? Я имею в виду, годика два в запасе еще есть?
— Дурак. — Она дотронулась рукой до его лица. — Если тебе доставляет удовольствие продолжать в том же духе, ради Бога, я не возражаю. Я предупрежу тебя заранее, что выхожу замуж за доктора Шапиро.
— Обещаешь?
— Обещаю, — рассмеялась она. — Невелика беда, все равно ты так или иначе все у меня выведаешь.
Униженная своим фиаско в летнем театре, — просадила девяносто долларов и потеряла полтора месяца, приползла домой уничтоженная и обманутая, как и предрекала мать, — Марджори и в душе дошла до крайней точки. Она сказала себе, что, пока не будет получать настоящие деньги за свою игру — сумма не имела значения, хоть один доллар, символически, но пока она не заработает этот доллар и как можно скорее, придется признать, что она жила детскими фантазиями.
И Марджори всерьез и решительно взялась за поиски этого самого доллара. Она с жадностью набрасывалась на все театральные газеты и журналы, ненасытно впитывала в себя все сплетни о новых спектаклях, которые пересказывали ребята в аптеке. Снова она обивала пороги продюсерских контор в надежде раздобыть хоть сколько-нибудь подходящую для нее роль. И снова ее неизменно встречали презрительные усмешки мальчиков в офисах и девочек на телефонах. У нее на лбу было написано, что она — любитель, как каинова печать. То же самое случилось, когда она решила попробовать себя на радио. В рекламных агентствах ее и на порог не пускали, им и невдомек было, что она делает им одолжение. То же самое было и на телевидении.
Она обошла полупрофессиональные группы на окраине Бродвея, включая два коммунистических предприятия и маленькую труппу, которая делала шоу для церквей и клубов Кивани. Она отвечала на каждое объявление о наборе актрис, какое видела; она прислушивалась к каждому упоминанию о постановках, доходившему до ее ушей в аптеке, однако не подающему никаких надежд. Через пару месяцев стало ясно, что она может получить театральную работу, которую она хотела, но определенного рода. Существовали радиогруппы и экспериментальные театральные группы, университетские группы и группы в храмах, благотворительные группы и образовательные группы; почти бесконечное количество групп, совершенно разных по происхождению и абсолютно сходных по двум характеристикам: готовности использовать актрис и нерасположенности платить им.