— Ну вот, опять спорол! — огорчается Никита.
— Кривой лук ты сделал! — топает Ваня ногой и в гневе ломает об колено стрелу.
Никита качает головой.
— Ай-ай-ай! Как небережно! Сказку о Михайле Казаринове, что я тебе сказывал, совсем, видать, забыл.
— Каку таку сказку! — ворчит Ваня, насупясь. — Ничего ты мне не сказывал!
— Забыл, забыл, — вздыхает Никита и начинает нараспев:
— Ещё с ним тугой лук разрывчатой,
А цена тому луку три тысячи,
Потому цена луку три тысячи:
Полосы были булатныя,
А жилы олень сохатныя,
И рога красна золота,
А тетивочка шёлковая,
Белого шёлку шамаханского;
И колчан с ним калёных стрел
Всякая стрела по пяти рублёв.
Ваня, немного успокоившись, слушает, затем восклицает звонким своим голосом:
— Так то вон лук какой! Мой-то похужее!
— Да ведь и ты не Михайла Казаринов, — отвечает с улыбкой Никита.
Ваня гордо поднимает голову:
— Я Иван Борецкий!
Никита делает удивлённое лицо:
— А я-то, дурак, и не знал. Да ты не горячись. Михайло в малолетстве того лука тоже не имел, а был у него такой, как у тебя.
Ваня недоверчиво смотрит на Никиту, не обманывает ли? Но Никита уже не улыбается.
— Ладно, — вздыхает Ваня. — Отойди от доски-то!
Он вновь поднимает лук, вкладывает стрелу.
— Левый локоть, локоть не топырь! — прикрикивает Никита. — Ровнее держи!
Стрела летит и звонко вонзается в доску. В круг она не попала, но Ваню уже охватывает радостный азарт. Он вопросительно смотрит на Никиту.
— Молодцом! — кивает тот. — Довольно на первый раз.
— Нет, ещё давай стрелять! — не соглашается Ваня.
Никита доволен про себя.
— Локоть-то не топырь! — в который раз повторяет он. — Вот, верно!
Стрела вонзается в круг.
Вечером к Никите наведался друг его Захар Петров, кровельщик. Пришёл со жбаном своего пива.
— Поставь нам кружки, деушка, — попросил Настю, прибиравшуюся в людской. — Моего опробуем. И себе кружку подставляй. А то всё с пустыми руками к вам хаживал, самому совестно.
— Деушка! — передразнила Настя. — Не женихаться ль явился? При живой жене грех.
Никита с Захаром засмеялись.
— Забогател никак, — продолжала подтрунивать Настя, ставя на стол три кружки. — Что, щедро платит богатая Настасья?
— Какое там! — отмахнулся Захар. — Байну да два сенника ей перекрыл, а заплатила токмо за байну. Теперича на терем велит лезть, а я сумлеваюсь: ну обратно обманет? У Марфы Ивановны по чести было всё, за Марфой Ивановной не водилось такого, чтоб не платить. А у Григорьевой... — Он перекрестился. — Едва дурное слово не вымолвил, прости Господи! Эх, Настя! Даром что зовут вас одинаково, а у тебя я голодным не работал.
Он разлил пиво по кружкам.
— Хорошо сварил, — похвалил Никита, отхлебнув. — Нашего не хужей.
— Неужто не кормит? — удивилась Настя.
— Да что про меня говорить, — возмущённо жаловался Захар, — я человек ремесленный, вольный, пришёл и ушёл. А робы и холопья ейные все впроголодь живут, злые как собаки. Оттого и злые. Работал я у бояр, знаю, но такой прижимистой во всём Новогороде не сыщешь.
Захар тяжело вздохнул. Никита с Настей переглянулись и вздохнули тоже.
— Не серчайте, — смутился Захар. — Экий ведь я, нагнал тоску! Душевно мне с вами, душу отвёл и полегчало. Скажу вот чего только. Недоброе затевается в тереме Григорьевой против боярыни Марфы. Сам не знаю толком, по словечкам отдельным сужу. Оно, конечно, дело не наше, боярское, а и вам бы не пострадать...
Ваня побродил по терему, наведался на дядину половину, в Васяткину горенку. Но Васятку уже уложили в постель, тётка Онтонина не допустила к нему. Олёна тоже запёрлась, сказала из-за двери, что спать легла.
Олёна в последнее время переменилась. Реже смеялась, стала задумчивей, порой не слышала, что ей Ваня рассказывал, а тихо улыбалась чему-то своему.
Бабушка Марфа опять куда-то уехала, ещё не вернулась.
Ваня пошёл к Никите, в людскую.
— Соколик наш ясный пожаловал! — сказала приветливо Настя. Усадила его за стол, подала ложку, миску с простоквашей и тёплую горбуху ржаного хлеба. — Кушай, миленький.
Ваня принялся за простоквашу, будто весь день не ел.
Захаров жбан опустел. Никита взглянул на Настю:
— Что ли, нашего принеси?
Та вышла и скоро вернулась с глиняным кувшином, по краю которого медленно стекала густая пена.
— Вы уж без меня, в голове шумно, — сказала она, ставя кувшин перед Никитой.
Захар задумчиво наблюдал, как тот разливает душистое пиво. Взял свою кружку, но пить не спешил. Произнёс негромко:
— На Москву зовут ехать.
— Кто? — удивился Никита.
— Да был тут князь тамошний, не из главных, молодой такой. Его люди по городу шастали, высматривали мастеров. Приглянулся им. Москва строиться желат основательно, каменно. У них, бают, что ни день, то пожар. Да не одного меня звали. Плотников берут. Капитон, каменщик, согласие дал, после Пасхи двинется. Заработки сулят. Прямо и не знаю...
— А и съезди, — сказала вдруг Настя. — Не сладится, так воротишься.
— Легкомысленная ты баба, — покачал головой Никита. — А жена, а изба с живностью? На Акимку оставить? Тут худо-бедно работа есть, а тамо пока посулы одни. Допустим, будет работа, а жить где? Значит, обстроиться нать, тоже недёшево.
— Съездит, осмотрится, — не уступала Настя. — Иные-то едут.
— Иные!.. — рассердился Никита. — Капитон, тот жену с матерью схоронил. Он от горя своего куды хошь готов бежать. «Съездит, осмотрится...» На Москву ехать, это тебе не из Неревского в Плотницкий конец сгонять. Москва, она неласкова, чужаков не шибко привечает, наплачешься в одиночку.
— То-то и оно, — вздохнул Захар. — Одному боязно, с товарищем бы...
— Больно ты знашь, ласкова Москва аль неласкова, — произнесла Настя насмешливо. — Сам-то не был.
— Бывал, — ответил Никита.
Захар с Настей удивлённо уставились на него. Ваня не донёс до рта ложку с простоквашей.
— Бывал я на Москве, — повторил Никита тихо. Он допил кружку и снова налил себе пива. — Давно, правда, пятнадцать годов минуло. Я тогда в Заонежье охотничал, где Исак Андреич владел отчинами. Девка одна приглянулась, задумал жениться, деньги понадобились. Где деньги, там и грех. Пришёл ко мне Лёвка Фатьянов, приказчик посадника Михайло Тучи, деревня его с нашей соседствовала. Белка, говорит, сильно вздорожала на Москве. Давай сколь ни есть у тебя — продадим хорошо. Нет, отвечаю, ни единой, всё обменял на соль, овёс и хлеб. Ушёл. Снова приходит. Придумал, говорит. У новгородских купцов в долг возьмём, потом по дешёвой и вернём цене. А на Москве подороже продадим. Нет, говорю, сам в долг бери, сам продавай, не поеду никуда. Лёвка уговаривает. Поехал бы, говорит, да без помощника никак нельзя. И ты разживёшься, к свадьбе-то. Ну и попутал меня. Сошлись с купцами на малом росте. Я две сотни шкурок одолжил, Лёвка пять по сто. Поехали на Москву. Как добирались, отдельна сказка, чуть не погибнули. Добрались. А тамо белка ещё дешевев, чем тут. Лёвка загоревал, все семь сотен отай от меня спустил за бесценок, да и пропил деньги-то все. Что делать? Беда! И другая беда подоспела. Великий князь Василий Васильевич Тёмный двинулся войском на Новгород. Слава Богу, откупом от сражения убереглись. А купцы наши жалобу великому князю передали на нас, чтобы тот розыск учинил. Михайло Туча, посадник, от приказчика своего отказался, Лёвку поймали и заковали в железы. А Исак Андреич, хоть не был я его холопом, сполна мой долг купцам вернул, те и отступились. Поклонился я ему до земли, умереть был готов за него. Говорит Исак Андреич, вечное ему Царство: служи мне десять лет честно, а там волен идти куда вздумается.
Он замолчал. Потом перевёл дух и глухо добавил:
— Вон оно как на Москву ездить...
Захар взялся за кувшин, чтобы долить ему пива, но Никита накрыл кружку ладонью:
— Довольно мне, и так язык развязался без меры.
— Десять лет с тех пор уж минули давно, — подсчитал Захар.
Настя округлила глаза:
— Эвон как! Стало быть, хошь сию минуту уходи, никто не удержит?
Никита не ответил.
— Никит, а, Никит? — оживился Захар. — Може, съездим с тобой на пару-то?
Тот молча покачал головой.
— Что ж девка твоя? — спросила Настя.
— Кака девка? — не понял Никита.
Настя почему-то зарделась:
— Невеста-то?
— А... Я уж и, как звали, запамятовал.
Захар улыбнулся:
— Гляжу на вас, ладны оба. Чего бы вместе не жить?
Все забыли про Ваню и, когда он подал вдруг голос, посмотрели на него с удивлением. Ваня стоял, слезинки блестели на ресницах.
— Никита, ты не бросай меня...
Никита встал, поднял мальчика, прижал к груди.
— Не бойсь, не брошу.
...Утром Ваня, как обычно, вышел кормить Волчика. Поставил рядом с будкой миску овсянки на воде с хлебным крошевом. Волк понюхал миску и вопросительно посмотрел на Ваню.
— Не взыщи, — виновато сказал тот. — Не всякий день кости есть. Где ж я возьму их тебе, Великий пост как-никак, должен понимать. Я тоже овсянку ел, и ничего.
Волк, склонив набок умную морду, внимательно слушал. Затем вздохнул и языком принялся осторожно выбирать из миски хлеб.
Вдруг Ваня услышал своё имя и поднял голову.
На заборе сидел Акимка, болтая ногами.
— Акимка! — обрадовался Ваня. — Что давно не был? Прыгай ко мне!
— Волк-то не задерёт? — засомневался тот.
— Нет, он на цепи теперь, — успокоил Ваня.
Акимка спрыгнул и встал поодаль. Ваня подошёл К нему. Некоторое время мальчики наблюдали затем, как ест Волчик.
— Ох и выдрал меня батя за тебя! — весело сказал Акимка.
— Больно? — посочувствовал Ваня.
— Ага! Пойдёшь со мной?