— Ну и хорошо, — с нарочитой бодростью сказал Акимка, даже не задумываясь о неуместности своих слов. Но Ольга слишком была погружена в свои мысли, чтобы это заметить.
На подходе к своему двору Акимка замедлил шаг, наконец вовсе остановился и присвистнул. Действительно, минувшей ночью последствия пожара отчасти скрывала тьма, но сейчас ему воочию открылась бедственная картина их пепелища. Сгорело всё: изба, сенник, банька, даже заборчик вдоль улицы.
«Это ж сколько робить нать, чтоб к зиме крыша над головой была!..» — ахнул он про себя.
— Акимка, стервец ты этакий! — закричал, увидев его, Захар. — Где по сию пору шатался? На Москву после полудни отбывай, а тебя нету!
— Дак я ж у Борецких заночевал, — развёл Акимка руками.
— А потом? One сами, чай, так не дрыхнут, как ты! Никита давеча проскакал, даже не остановился. И не взглянул.
— А мать где? — спросил Акимка отца.
— Козу пошла продавать. Куды ж нам козу в даль таку тащить! Узлы вон вяжи.
— Этот, что ль, сын? — обратился к Захару явно нездешний человек, на которого Акимка поначалу не обратил внимания. На нём был суконный терлик, пошитый добротно, но без лишнего щегольства, и жёлтые сапоги с загнутыми носками, которые запачкала сажа. Видно было, что он находится на службе, и, судя по выговору, на службе московской.
— Ну так я ж и баял тебе! — ответил Захар.
— Что ты баял, это одно, а мне своими глазами удостовериться велено, чтоб дармоедов лишних не везти. И так уже телег не хватает.
Он расправил берестяной квадратик и отметил на нём костяным писалом новую чёрточку. Затем посмотрел на Ольгу.
— Это тоже твоя?
Захар с удивлением взглянул на неё. Очумевший от всевозможных хлопот, навалившихся на него в одночасье, он также не сразу обратил на неё внимание и не сразу узнал Ольгу в простой одёже, хотя много дней подряд постоянно видел её во время работы на григорьевском дворе. Но прежде чем он успел признать её и что-то ответить, Акимка затараторил с горячностью:
— Наша, наша! Это сеструха моя, Лушка! Лукерья!
Служивый отметил на бересте ещё одну чёрточку и, уже уходя, бросил Захару:
— Не копошись долго, ждать не будем. И хламу-то много не бери, выброшу!
Он зашагал в сторону Торга.
Захар ошарашенно посмотрел на Ольгу, потом перевёл взгляд на сына, потом вновь на неё. Он не понимал ничего.
— Захар, миленький, не погуби, — вымолвила Ольга слабым голосом и заплакала.
— Акимка, чегой-то она? — спросил растерявшийся Захар и, рассердившись на себя за это, сердито топнул ногой: — А ну говори, стервец, что на сей раз натворил!
— Да ничего не натворил, — ответил тот, решив, что лучше не оправдываться, а стоять на своём. — Её богатая Настасья хочет жизни лишить. Давеча живьём заперла и подожгла! Вот те крест! — Он с достоинством перекрестился.
— Ну и ну! — пробормотал Захар. — Что злыдня она, то известно, но чтоб до такого додуматься... Да не врёт ли он? — обратился он к вздрагивающей Ольге.
— Не-е-ет... — только и смогла она выговорить и от острой жалости к себе, от беспомощности и безнадёжности зарыдала горько, упав ему на грудь и уткнувшись лицом в продымлённый кожух кровельщика. Тот осторожно погладил её по голове. Платок вновь сбился, и Захар увидел испорченные огнём волосы.
— Ну, ну, не горюй, — сказал он. — Раз дело такое, что ж, пособим. Не признал бы только кто из чужих.
— Мне б только до монастыря какого подальше дойти, — сказала Ольга, выплакавшись и утирая слёзы. — А там сама как-нибудь... А вы-то куда собрались?
— Да на Москву, милая, на Москву, — пояснил Захар. — Мастерами, видать, обделена она, вот великий князь и прислал за нами, строиться желат.
— Я вам в обузу не буду, — пообещала Ольга.
— Да уж чего там, — улыбнулся Захар. — Акимка, а ну сгоняй на Торг, мать поторопи. А коль козу не продала, Бог с ней, не до козы уже нам.
— Я быстро! — пообещал Акимка, довольный тем, как ловко удалось ему выдать Ольгу за свою сестру, а ещё больше тем, что отец проникся пониманием к её незавидной доле.
С козой тоже вышло удачно. Матери удалось сменять её на мешок муки, и Капитон-каменщик уже понёс его к телегам, стоявшим тут же неподалёку. На телеги грузили пожитки и другие мастера с семьями. В оглобли уже впрягали лошадей. Мать не захотела лишний раз травить себе душу зрелищем сожжённого двора, сказала, что будет ждать их тут и держать место.
Акимка побежал обратно и, как ни торопился он, не мог отказать себе в том, чтобы, сделав малый крюк, не заскочить к Макарке и не попрощаться с недавним лютым врагом, ставшим приятелем благодаря Ване и Ольге. Там тоже собирались в путь, но своим ходом и не так суетливо. Акимка рассказал Макарке про исчезнувшего Ваню, с которым ещё вчера он чуть не сгорел в тереме боярыни Настасьи Григорьевой, спасая Ольгу. По его рассказу выходило, что без помощи Акимки Ване бы не выбраться было из горящего терема живым. Варя, стоявшая рядом, ахнула и закусила губу. Акимка поглядел на неё с удивлением, но на настойчивые её расспросы не мог ничего толком ответить, так как сам далеко не всё ведал.
— А ведь и Ольга пропала, — сказал Макарка.
— Ты откуда знашь? — поразился Акимка.
— Мать на богатую Настасью робила, — объяснил тот. — Почти даром. Такая жадюга эта Настасья, сегодня всем нанятым отказала и в работе, и в плате. Вот мы и решились наконец возвращаться. Чего тут боле ловить?
Акимка кивнул и спросил:
— Так что про Ольгу-то?
— А тоже как в воду канула. Нигде нет. Люди Григорьевой по всему городу рыщут. Мать сказыват, что боярыня аж позеленела от злобы, на всех бросается, хоть на цепь сажай.
— От такой и я бы убегла, — сказала Варя и, немного подумав, предположила вдруг: — А уж не на пару ли с Ваней они сокрылись?..
— Дурёха! — пренебрежительно отозвался Макарка. — Ивану-то от кого сбегать! Как сыр в масле катался, ему всё дозволяла бабка-то, Марфа-боярыня.
Акимке до смерти хотелось рассказать им обоим про Ольгу, похвастаться своей хитростью да ловкостью, и большого труда стоило ему промолчать. «Пока из города не выехали, как бы не сглазить», — подумал он и зауважал себя за собственную выдержку.
— Свидимся авось, — протянул ему руку Макарка.
— И мне верится, что не навек прощаемся, — сказала Варя. — И что с Ваней не случится беды...
Она слегка покраснела, но Акимка уже торопился вовсю и не обратил на это внимания.
В это же самое время к терему Марфы Ивановны Борецкой подъехал отряд из пяти всадников. Великая боярыня вышла на крыльцо и молча встретила незваных гостей. Воины спешились, один из них шагнул к великой боярыне и объявил ей волю великого князя Московского. Та, не меняя гордого и слегка презрительного выражения на лице, промолвила что-то в ответ, повернулась к нему спиной и вошла в терем.
Олена из стекольчатого окошка верхней светёлки смотрела вниз, и сердце её готово было разорваться от отчаяния. В предводителе московского отряда она узнала того самого молодого красавца, что весною явился к ним с великокняжеской грамотой, жаловавшей в бояре московские брата Дмитрия. Сколько раз с тех пор вторгался он в её сны!.. С каким равнодушием встречала она с тех пор восторженные взгляды родовитых новгородских щёголей!.. Боже, какая она была глупая, на что надеялась, чего ждала?.. Нет уже Дмитрия в живых, лжой оказалась милость московская. И вновь этот молодой князь, приехавший со злобным намерением отнять, увезти, погубить Ваню Борецкого, язвит её своей красотою, будто диавол искушающий.
Она видела, как он, постояв в задумчивости, подошёл к Капитолине и та начала кричать и размахивать руками, указывая в сторону двери, которая захлопнулась за Марфой Ивановной. Затем тот обратился к Фёдору, и брат долго объяснял что-то, будто извинялся, и видеть это Олёне было больно и унизительно. Краем глаза она заметила Якова Короба, стоявшего за воротами и заглядывавшего внутрь двора, не решаясь войти. И так стало ей противно на душе, будто вынули её из тела и извозили в грязи. Она отошла от окна, легла на постель и долго, без слёз, смотрела в потолок, потеряв ощущение времени, и жалела о том, что она ещё молода и так долго ждать ей спасительной смерти, которая избавит от душевных мук и страданий.
Андрей Холмский, убедившись, что сына казнённого боярина Дмитрия Борецкого и в самом деле нет здесь, обрадовался этому обстоятельству, ибо поручение великого князя тяготило и смущало его. Теперь можно было не опасаться обвинения в невыполнении приказа, благо свидетели есть. А то, что Ивана Борецкого могли спрятать или услать в дальнюю вотчину, то уже не его забота. Другие дела торопят.
Андрей скользнул взглядом по окнам высокого терема, словно надеясь кого-то увидеть, однако не заметил никого и дал знак своим людям садиться в сёдла.
Спустя час из Новгорода выехали полтора десятка запряжённых телег с мастерами-строителями, домочадцами их и не слишком большим скарбом и в сопровождении московской дружины загромыхали по ещё не размокшей дороге на Русу.
Выехав со двора, Никита поначалу быстро следовал по Великой улице за Двинкой. Однако овчарка скоро начала беспокоиться, делать круги, возвращаться назад и наконец вовсе остановилась, поджав хвост и виновато глядя на Никиту.
— Никак потеряла след? — спросил Никита.
Двинка заскулила. Родной Ванин запах совершенно растворился, был перебит сотнями, тысячами запахов других людей, лошадей, коров, которые прошли по улице с раннего утра, обгорелых досок и брёвен, не говоря уже о вареве, что готовили погоревшие хозяйки на кострах. Мелкий дождик, время от времени сеющий с неба, также мешал поиску.
— Никита, куда собрался? — окликнули его с одного из дворов. — Собаку свою привязал бы, что ль? Ночью со всеми псами передралась.
— Ужель? — насторожился он.
— У Клима с Чердынцевой дворняге глотку порвала. Ругался!..