Близко совсем облака, штурман взялся уже за бинокль.
— Входим в облака, командир.
Наконец.
Но еще раз дернуло и сразу стало слегка мотать.
Ну, так бы вот только, с этим он справится.
Еще облака… нет, закончились.
— Воду!
Нельзя ему повышать голос.
— Вижу, есть вода!
Он сам что-то видит.
— А хватит?
— Большая, выходи креном на тридцать.
А черт, сильно стало мотать.
Но крен, похоже, ему удается.
Удается, а дальше?
Он не знает, что будет дальше!
Спокойней, тверже, удерживать надо баланс.
Все где-то уже на грани…
Промелькнуло вдруг — если бы мог обменять свою жизнь на эту посадку, на секунду бы не задумался.
Молоденькая старшая стюардесса молилась у входа в кабину.
— Господи, помоги! Мне-то за что?
— Я-то, милочка, очень хорошо знаю за что.
Бывшая «старшая» вошла в салон, там… всё стонало и выло.
— Молчать, сукины дети! Асс за штурвалом! Рылами заставлю вытирать каждого, кто обгадится!
Она присмотрелась — тот вон, мордатый, уже приготовился.
Стюардесса подскочила и сорвала туфлю с длинным каблуком.
— Я тебе нагажу, я тебя научу, сукин сын!
Мордатый спрятал в колени голову и заскулил.
В диспетчерской недоумевали.
Вызванный начальник аэродромной службы скоро явился.
— Что тут у вас?
— Женевский борт не выходит на связь. Должны уже пятнадцать минут быть в воздухе. Вон, поглядите, стоят на взлетке, жгут топливо, и ни с места.
Начальник удивился, пожал плечами.
— Сейчас пошлю на бетонку машину, пусть объяснятся как-нибудь знаками через кабину пилота.
Было заметно, небо похолодело, стало выше и строже.
Апокалипсис
«Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще… гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его».