На том месте, где он Мабель оставил, уже никого не было.
Привыкший уже к сверхъестественному, Валуа не удивился.
«Фея сделалась невидимой, – промелькнуло у него в голове, – но она здесь: все слышит и видит!»
Больше ни о чем подумать он не успел: в этот момент открылась дверь, и перед графом – дрожащий, белый как мел – предстал, не осмеливаясь вымолвить и слова, капитан лучников.
– Ну, – проворчал Валуа, – где он, этот Маленгр?
– Монсеньор… Я не знаю… Не смею даже…
– Говори, – молвил Валуа от отчаяния обретая спокойствие. – Я видел вещи столь странные, что меня не удивит уже ничто плохое…
– Раз так, монсеньор, – сказал капитан, вздохнув с облегчением, – вы меня почти успокоили… Этого Маленгра мы поместили в камеру, сковав цепями запястья и лодыжки. Могу только предположить, что в доме завелись привидения, или же вашего слугу утащил демон, так как когда я вошел в камеру, Маленгра там уже не было, – остались одни лишь цепи.
– Хорошо, – проговорил Валуа все с тем же спокойствием, которое так удивило капитана. – Пусть разыщут Жийону и сейчас же приведут ее сюда!
Офицер исчез, а Валуа так и остался стоять, где стоял, с лицом, покрытым холодным потом.
Прошло почти полчаса. Граф даже не сдвинулся с места.
Наконец офицер вернулся, и его ответ был таков:
– Монсеньор, Жийона исчезла!
К величайшему изумлению капитана, Валуа не выказал никакого гнева.
– Хорошо, – повторил он. – А теперь, слушай: помнишь, где мы в прошлый раз наткнулись на Буридана?
– Конечно, монсеньор! Это было под самой крышей Дома пилигримов[15]. Там вот уже несколько дней, в соответствии с наложенным вами запретом, никто не появляется.
– Это здание обыскали?
– Да, монсеньор.
На сей раз Валуа побледнел.
– С Буриданом, – продолжал он глухим голосом, – мы встретились у двери спальни, из которой доносился голос зовущей на помощь девушки. Пусть еще раз в этом Доме пилигримов все осмотрят, особенно в той комнате, где кричали, и пусть приведут сюда ту девушку, которую там обнаружат.
Капитан вновь удалился, затем вернулся… и ответ его был таким: дверь вышеуказанной комнаты выбили, дом обыскали сверху донизу, но ни единой живой души в нем не нашли.
Валуа жестом показал, что капитан может быть свободен.
Оставшись один, граф тщательно запер дверь, затем направился к креслу или, скорее, трону, где только что сидела Анна.
Увидь он ее там снова, Валуа бы ничуть не удивился.
Но кресло оказалось пустым. Пустынным и безмолвным казался и весь этот просторный зал, с дорогим, с золотой бахромой, драпри, со стенами, покрытыми коллекциями оружия, которые были здесь не украшением, но хранилищем, где имелось все необходимое. Его окружали полные наборы боевых доспехов: каски, кирасы, наручи, поножи, латные рукавицы. Похожие на бездушных шевалье, безмолвно они взирали на Валуа.
Подойдя к креслу, граф вопросил:
– Ты еще здесь? Видишь меня? Слышишь? Заклинаю тебя, появись…
Прошло несколько минут, но кресло так и осталось пустым, зал – безмолвным.
Валуа проговорил сдавленным голосом:
– Как бы то ни было, но ты видела, что на сей раз я сдержал данное обещание. Честное слово, я хотел отдать Миртиль, и ты не можешь обвинить меня в ее исчезновении…
Призрак, если он и был здесь, ничего не ответил.
– Поэтому, – продолжал Валуа, – я буду считать действительной и твою клятву: что, если я верну тебе Миртиль, я буду спасен, как телом, так и душой, пусть ты и прикоснулась к моему сердцу. Если же, как ты угрожала, через три дня я буду вынужден предстать перед Всевышним, я попрошу у него для тебя вечных мучений. Господь слишком справедлив, чтобы отказывать в удовлетворении прошения такому могущественному сеньору, как я!
– Монсеньор, – воскликнул в этот момент капитан лучников, стремительно врываясь в зал, – мы не нашли ни Жийону, ни Маленгра, ни девушку, но зато… женщина… незнакомка… вся в черном и в маске…
– И что же эта женщина? – нахмурился Валуа, узнав по описанию колдунью.
– Один из караульных заметил ее в тот момент, когда она шла по заднему двору, направляясь к восточной потерне. С ней был один из наших. Караульный приказал им остановиться, но они скрылись в потерне. Это измена, монсеньор!
Ошеломленный, Валуа на несколько минут лишился дара речи.
Когда он пришел в себя, то первой же его мыслью было, что он имел дело не с призраком, а с очень даже живым существом.
Он приказал сорвать обивку балдахина, отодвинуть трон. Под этой драпировкой обнаружилась старая дверь, скрывавшая небольшую нишу, за которой, в свою очередь, виднелась лестница.
О существовании этой ниши Валуа знал, но, так как она была скрыта обивкой, да и дверь давно заколочена, мог ли он предположить, что Мабель ушла через этот ход? Вначале чудо казалось совершенно непостижимым, теперь же, когда заколоченная дверь, распахнулась настежь, он понял, как все было в действительности…
Не было никакого чуда; его просто-напросто предали, что было гораздо серьезнее!
Вероятно, Мабель укрылась в этой нише, оставив за собой выбор: появиться либо уйти, в зависимости от того, поверит Валуа в то, что она колдунья либо призрак, или же нет.
Вероятно также, что в ту самую секунду, как Мабель услышала, как капитан заявил, что Миртиль исчезла, она и решила удалиться…
В результате сих печальных событий трое или четверо подозрительных лучников были брошены в тюрьму, после чего Валуа, не чувствуя себя больше в безопасности, распорядился набрать новую роту. Кроме того, он перестал проживать в доме и окончательно устроился в Тампле, комендантом которого являлся. Наконец, он снабдил прево очень точным описанием Жийоны и Маленгра, приказав разыскать их и доставить к нему, живыми или мертвыми.
XIV. Двор чудес
Мы оставили Буридана и его спутников перед дверью некоей лачуги во Дворе чудес; у крыльца, как мы говорили, высился шест, на верхушке которого висел кусок кровянистой падали.
Это был флаг Двора чудес, и указывал он, что сие жилище принадлежит королю, так как у Двора чудес был и свой король!
Короля этого звали Ганс. То было настоящее животное. Ганс был наделен геркулесовой силой. Когда нужно было забить быка, он приходил, закатывал рукав, взмахивал кулаком и опускал его на голову скотины, которая почти всегда падала замертво.
Ганса боялась и уважала вся воровская братия. Боязнь была вызвана его силой. Уважение же возникало оттого, что никто никогда не знал, что у Ганса на уме.
Он был неразговорчив. Иногда вызывал у окружающих тревогу своими ухмылками, иногда награждал их сочувствующими или презрительными улыбками. Он всегда участвовал в пирушках Двора чудес, но, скорее, для поддержания порядка. Мы не беремся утверждать, что его никогда не находили пьяным в какой-нибудь луже, но, в общем и целом, похоже, в нем присутствовало некое достоинство, которое позволяло ему прочно держаться во главе этих гнусных людей, коими он правил.
Ланселот Бигорн, знаком показав Буридану следовать за ним, вошел в дом, то есть в Лувр Ганса.
На первом этаже располагалась просторная комната, забитая оружием всех видов.
Здесь же стоял очаг, где кипела незнамо какая смесь в огромном котелке, подвешенном на железной цепи над топкой. Перед очагом пряла пеньку пожилая, с очень морщинистым лицом, женщина, старуха, которая дрожала от горячки.
– Где Ганс? – спросил Бигорн.
Старуха подняла палец к потолку, показывая, что король на втором этаже.
– Он спустится?
Старуха кивнула.
– Что ж, – пожал плечами Ланселот, тут же позабыв о старухе, – можем пока устроиться и здесь. Когда Ганс спустится, посмотрим, что можно сделать. Ганс – не из тех, кого можно беспокоить зазря. Самое лучшее для нас сейчас, это если его воровскому величеству заблагорассудится спуститься познакомиться с нами.
Из-за очага донеслось одобрительное ворчание старухи. Гийом Бурраск и Рике Одрио уже усаживались на табуреты, и первый шептал:
– Хоть выпивка-то в этом нищем краю найдется?
– Мужайся! – говорил тем временем Буридан Готье, который, обхватив голову руками, плакал горючими слезами.
– Мой бедный брат мертв! – повторял Готье.
Отчаяние этого великана было ужасным.
И действительно, ничем другим объяснить исчезновение Филиппа д’Онэ было невозможно: из Нельской башни Филипп вышел вместе со всеми, и лишь по прибытии во Двор чудес друзья заметили, что молодого человека с ними нет. Что могло с ним случиться?
Лишь Бигорн хорошо понимал умонастроение Филиппа, полагая, что тот мог запросто броситься в воду, дабы покончить с ни к чему не ведущей страстью. Таково было его мнение; но это мнение он придержал при себе. Буридан думал, что Филипп, в некоем приступе безумия, должно быть, отправился в Лувр, чтобы попытаться увидеть Маргариту.
Готье же казалось, что, отстав от них умышленно, но без какого-либо определенного мотива, Филипп, должно быть, наткнулся на патруль, который его арестовал.
Но каждое из этих предположений неизбежно вело к одному и тому же выводу: смерти Филиппа.
И Готье, который еще несколько часов назад питал глухую злобу по отношению к брату, не позволившему ему убить Маргариту, Готье, который готов был биться с ним на шпагах, теперь горько его оплакивал и бормотал:
– Знать бы хотя бы, в какую тюрьму отвезли моего бедного брата!
– И что бы ты сделал? – спросил Буридан.
– Присоединился бы к нему! – ответил Готье сквозь рыдания.
– Есть выход и получше.
– Да ну? – воскликнул Готье в порыве смутной надежды.
– Вытащить его оттуда, – холодно молвил Буридан. – Нас пятеро. А пятеро решительных, готовых пожертвовать, если необходимо, жизнью – стоят целой армии.
– Это правда! Правда! – вскричал Готье, задыхаясь. – Ах, Буридан, ну разве не такой человек, как ты, должен быть на месте Мариньи?
Буридан улыбнулся при мысли, что эти слова странным образом совпадают с теми предложениями, которые делала ему Маргарита Бургундская.