Но в глубине души он дрожал от этой самой смелости, которая так воодушевляла Миртиль. И действительно, почти тотчас же Миртиль добавила:
– Раз уж ты должен сражаться, Буридан, я буду рядом с тобой. Я хочу свою часть битвы и твоих опасностей, и ты не вправе мне в них отказывать, потому что мы должны умереть вместе.
«И я еще ругал себя за то, что стал командиром разбойников, – подумал Буридан, – называл низостью честь спасти такую девушку или умереть вместе с ней!..»
– Миртиль, – промолвил он вслух, – моя дорогая возлюбленная, твое мужество в этом деле должно заключаться в том, чтобы позволить мне действовать одному. Если хоть что-то может нас спасти, если есть хоть один шанс выйти отсюда живыми, я должен попытаться этим шансом воспользоваться. В одиночку я могу совершить чудо, но если в битве рядом со мной будешь ты, мы оба непременно погибнем…
Миртиль с отчаянной энергией затрясла головой. Обвив руками шею Буридана, она прошептала:
– Ты говоришь так, капитан Буридан, потому что считаешь меня маленькой девочкой, потому что видел меня робкой и дрожащей, но предупреждаю: ты ошибаешься на мой счет. Я буду рядом с тобой, Буридан, ни в чем тебе не мешая. Я буду там, как все те женщины, которые хотят сражаться, притом что не испытывают к сражениям ни малейшего интереса.
Буридан содрогнулся от этого простодушного героизма, которым Миртиль ставила себя в один ряд с продажными женщинами Двора чудес. Но она уже продолжала:
– Я буду рядом с тобой, как все те женщины, которых я видела из окна дефилирующими при свете факелов. О Буридан! Как они были ужасны, когда, проходя в глубине Двора мимо кучи сверкавших во тьме кинжалов, наклонялись, чтобы подобрать свое оружие! Я последую их примеру, Буридан! Я тоже подберу оружие, которое позволит мне защитить тебя или погибнуть рядом, если ты умрешь.
Буридану стоило немыслимых усилий сохранять спокойствие перед лицом такой пылкости, которая воодушевляла и его самого, оставаться хладнокровным и противиться тому опьянению героизма и любви, которое исходило от девушки.
– Миртиль, моя дорогая Миртиль, эти женщины, намереваясь сражаться, не рискуют тем, чем рискуешь ты!
– Разве я рискую чем-то большим, нежели они? – пробормотала Миртиль.
Буридан пару секунд еще колебался, но затем, дрожа даже больше, чем сама девушка, тихим голосом произнес:
– Миртиль, если в этом сражении, в этой свалке тебе вдруг придется ударить кинжалом, о котором ты только что говорила, одного из нападавших, и этот человек умрет у тебя на глазах, ты рискуешь тем, что, взглянув на труп, можешь узнать своего отца.
Девушка смертельно побледнела. Она попятилась, закрыла лицо руками, и Буридан услышал ее приглушенные рыдания.
Тогда он взял дочь Ангеррана де Мариньи за руку и, без малейшего сопротивления с ее стороны, отвел девушку в ее спальню. Затем, в то время как Миртиль, упав на колени, принялась молиться Пресвятой Богородице и тем из святых, которым она поклонялась, Буридан, призвав к молчанию пылавшую в сердце любовь, мысленно приказал себе успокоиться, спустился в зал первого этажа, где обнаружил всех своих товарищей.
Вот только к товарищам этим присоединились король Арго, герцоги Египетский и Грошовый и несколько графов, клевретов и жезлоносцев – важные персоны в странной иерархии королевства бродяг и нищих.
– А теперь, – сказал Буридан, – раз уж я капитан, а вы – мои заместители, будем держать военный совет…
Следующий день прошел в необычных приготовлениях, которые были сделаны рядом с улицей Вольных Стрелков. На улицах Святого Спасителя и Убогих выросли баррикады, и, разумеется, эти баррикады были таковы, что позволили бы осажденным продержаться и несколько месяцев.
Как бы то ни было, по окончании состоявшегося военного совета, на котором Буридан изложил свой план, улица Вольных Стрелков – которая, однако же, была главной – осталась не забаррикадированной!
А ведь именно с этой стороны мог прийти основной удар осаждавших.
Наступил вечер. Ночь накрыла своей тенью Двор чудес, в котором воцарилась мертвая тишина.
И тем не менее там каждый был на своем посту!..
С рассветом Буридан, который всю ночь работал на улице Вольных Стрелков, вернулся в свое жилище.
Всё было готово к отчаянной защите.
Но когда начнется атака: этим утром или через сутки, через двое, трое? Этого Буридан не знал. Но он был готов к скорому штурму. И действительно, те из бродяг, что ходили в разведку, доложили, что королевские войска закончили боевое построение. Буридан не только верил в этот скорый, безотлагательный штурм, но и очень на него надеялся!..
Чем бы этот штурм ни завершился, он бы завершил всё. Поражение и смерть Миртиль. Или победа и счастье с нею.
Такова была ситуация на исходе этой ночи, в предрассветный час, когда Маргарита Бургундская ожидала ответа на записку, посланную Буридану.
Миртиль молилась за отца и жениха, и в мечтах, поддерживаемых этой молитвой, видела, как сбывается невозможное: Ангерран де Мариньи открывает Буридану свои объятия.
Ганс с последней инспекцией обходил баррикады.
Готье д’Онэ думал о том, как сначала найти брата, а затем и вызволить, после чего он собирался все же покончить с Маргаритой, при необходимости – даже посредством кинжала.
Гийом Бурраск и Рике Одрио, заядлые игроки, бросали кости, вот только, так как у них было лишь одно экю, они раз за разом одалживали монетку друг другу, но лишь для того, чтобы тотчас же ее выиграть.
Бигорн, не придумав ничего лучше, дремал.
Над Двором чудес висела гнетущая тишина.
Даже королевские войска, казалось, спали.
XXII. Пропуск (продолжение)
Около пяти утра Буридану сообщили, что королевские войска движутся к баррикадам, то есть к улицам Святого Спасителя и Убогих, тогда как на улице Вольных Стрелков царили полнейшие тишина и спокойствие.
«Странно, – подумал Буридан. – Уж не ловушка ли это?»
Он поднялся в комнату Миртиль и обнаружил девушку подслушивающей у приоткрытой двери.
– Началось, не так ли? – спросила она.
– Да, – сказал Буридан.
Невыразимое волнение охватило его в эту минуту, когда он вынужден был расстаться с любимой – расстаться, возможно, навсегда. Он искал слова, чтобы успокоить Миртиль, но слова эти к нему не приходили.
Что до нее, то, бледная как смерть, она по-прежнему улыбалась той преисполненной отваги улыбкой, которая так воодушевляла Буридана. И заговорила именно она:
– Ступай же, раз того хотят наши судьбы. Буридан, в этот смертный час, когда, быть может, я вижу тебя в последний раз, помни, что я жду тебя, спокойная и верящая. Если ты вернешься, если избежишь вынесенного тебе приговора, если победишь, наконец, подумай о том, что отныне я иду ради тебя на единственную жертву, на которую могу пойти. Раз уж мой отец тебя ненавидит, раз уж между вами развернулась беспощадная война, раз уж ненависть моего отца несправедлива, а я тебя, Буридан, люблю, то я последую за тобой. И когда какой-нибудь священник благословит наш союз – подобный союз вообще может быть благословен, – ты увезешь меня из Парижа, из Франции, если Париж и Франция будут оставаться опасными для тебя территориями. Если же ты не вернешься, если на поле предстоящей битвы тебя настигнет смерть, умирай спокойно, мой дорогой жених, так как не пройдет и часа, как я присоединюсь к тебе на небесах.
Буридан внимал этим словам с благоговейным восхищением.
С трудом сдерживая рыдания, она продолжала с поразительным спокойствием:
– Теперь, когда я высказалась о тебе и обо мне, я должна сказать несколько слов и о том, кто приходится мне отцом, о той, которая приходится мне матерью.
Буридан вздрогнул.
– Если ты вернешься победителем, – промолвила она, – если уж, по воле несчастного случая, Ангерран де Мариньи падет под твоими ударами, тогда, мой возлюбленный, мы навсегда будем разделены кровью. Поклянись мне, Буридан, поклянись, что, если ты окажешься с ним лицом к лицу, твоя шпага его не коснется…
Буридан опустился на колени и сказал:
– Клянусь, что во мне больше нет никакой ненависти к Ангеррану де Мариньи, клянусь, что в сердце моем нет больше никакой смертельной мысли к отцу Миртиль. Клянусь, что, если случай этой схватки скрестит шпагу сеньора де Мариньи с рапирой Жана Буридана, рапира опустится, пусть даже шпага проткнет мне грудь. Ты довольна, Миртиль?
Изнемогающая и мертвенно-бледная, Миртиль поднесла свои белые руки к лицу Буридана и произнесла:
– Я благословляю тебя за то доказательство любви, которое ты мне даешь. Я благословляю тебя, мой дорогой возлюбленный, раз уж ты предпочел быть соединенным с Миртиль в смерти, нежели навсегда разлученным с ней пролитой кровью.
Буридан поднялся на ноги.
После секундного колебания Миртиль сказала:
– Я знаю, сколько зла она тебе причинила. Я знаю, что Маргарита Бургундская, королева Франции, могла быть обвиненной тобой и твоими товарищами в преступлении, и что обвинение это было бы справедливым. Это моя мать, Буридан! Что бы она ни сделала, что бы ни предпринимала против тебя и твоих друзей, это моя мать! Пощади же ее, Буридан, как ты поклялся пощадить моего отца.
На сей раз Буридан содрогнулся, но ответил сразу же и твердо:
– Да простит Господь Бог Маргариту Бургундскую! Если когда-нибудь ему и придется вложить в чью-либо руку карающий меч правосудия против той, которая приходится тебе матерью, то это будет рука Людовика, короля Франции, но не моя. Клянусь тебе, что – ни в словах, ни в поступках – я ничего не стану предпринимать против Маргариты Бургундской, королевы Франции…
Бесконечная радость озарила лицо Миртиль. Но, судя по всему, силы уже готовы были ее оставить, так как она пошатнулась и упала на руки Буридана, который с пылающим взором прошептал:
– Маргарита Бургундская! Ангерран де Мариньи! Я только что принес вашей дочери двойную клятву. Но остерегайтесь! Если она умрет, то убьете ее вы, отец и мать! И тогда, если я буду приговорен жить, у тела вашего дитя, я произнесу третью клятву, и вот какую…