Таковы были последние минуты Кетье – у нас, по крайней мере, сложилось такое впечатление. Вероятно, она верила или будет верить до последнего вздоха в то, что ей явились два призрака.
Уладив все необходимые формальности, Энском и Хеда поженились в Марицбурге. К несчастью, я не смог присутствовать на церемонии, поскольку слег и проболел целую неделю. Надеюсь, их тоже огорчило мое отсутствие. Возможно, виной всему тот день, когда я спускался с холма и мне напекло затылок из-за того, что пришлось висеть на задней повозке, заменяя отказавшие тормоза. Впрочем, я смог послать Хеде свадебный подарок: ее драгоценности и деньги, хранившиеся в банке, – а ведь она, бедняжка, и не чаяла увидеть их снова, – и уладил все вопросы касательно ее собственности.
На медовый месяц они отбыли в Дурбан, а оттуда, воспользовавшись подвернувшейся оказией, отплыли в Англию. Они прислали мне душевное письмо, которое я храню, как сокровище, где благодарили за все, что я для них сделал, хотя, с моей точки зрения, не так уж и много. Энском вложил в конверт незаполненный чек и просил вписать туда любую сумму, какую я сочту нужной взять с него за услуги. Весьма любезно с его стороны, мне приятно было его доверие, но чек так и остался пустым.
С тех пор мы больше не виделись и вряд ли когда-либо увидимся, но у молодых людей наверняка все в порядке, а живут они, мне кажется, по большей части за границей, в Венгрии. Приехав в Англию несколько лет спустя довольно богатым человеком после приключений в копях царя Соломона, я написал Энскому, но он мне так и не ответил. Поначалу меня это больно ранило, однако, поразмыслив, я решил, что вполне естественно, если в своем благополучии они не желают возобновлять знакомство с кем-то, кто не понаслышке знает о жутких событиях прошлого, смерти Марнхема и доктора Родда и обо всем остальном. В таком случае, на мой взгляд, они поступают мудро, если, конечно, с их стороны это не простое пренебрежение. Занятые светской жизнью господа частенько не отвечают на неприятные письма или забывают их отправить. А может статься, мое письмо к ним так и не попало, затерялось где-нибудь в пути, такое часто случается, особенно когда адресат живет за границей. По моей ли вине или нет, однако мы потеряли друг друга из виду. Видать, сочли меня умершим или навсегда затерявшимся где-то в дебрях Африки. Тем не менее я вспоминаю о них с теплотой, ведь Энском для меня лучший попутчик, а его жена – милейшая девушка. Интерес но, сбылось ли пророчество Зикали об их детях. Пусть им сопутствует удача!
Как-то по случаю я оказался неподалеку от того места, где стоял мраморный Храм. Мне стало любопытно, хоть и неловко было приближаться и осматривать дом, ведь Хеда наверняка уже кому-то продала его. Бур, живший в сельской местности, вдали от города, превратил больницу Родда в свое жилище, в тот раз я его не застал. Рядом возвышались зловещие и мрачные стены Храма, сгоревшего в пожаре. Веранда под кровлей уцелела, и, стоя там, где и прежде, когда стрелял в руку Родда, я предавался воспоминаниям. Мне был знаком каждый уголок в доме, и я нашел комнату Марнхема. Сейфа в углу не оказалось, в комнате остались лишь ножки кровати, а неподалеку за разросшимся сорняком высилась куча пепла – все, что осталось от письменного стола, и из нее торчали куски обгоревшего дерева. Поворошив пепел носком сапога и хлыстом, я вскоре наткнулся на обугленный человеческий череп. Тогда я поспешно ретировался.
Дальнейший мой путь пролегал через лесное болото, мимо рогов антилопы гну, лежащих на прежнем месте, мимо той промоины, полной жижи, в которой утонул Родд, убитый Энскомом. Тут, однако, я ничего не искал, поскольку был сыт по горло костями. До сих пор я так и не знаю, лежит ли он на дне болота, или тело достали и предали земле.
Кроме того, я проехал мимо стоянки нашего фургона, где на нас напали басуто. Что же мне делать со всеми этими воспоминаниями, наводящими на меня тоску? Хотя на самом деле для грусти вовсе нет причины.
Как гласит французская пословица, «tout lasse, tout casse, tout passé», то есть «все пройдет, все превратится в прах, все надоест». Мой друг сэр Генри Куртис очень любил ее цитировать, и в конце концов я записал эти слова в своей карманной книжечке, а после вспомнил, как еще мальчишкой слышал их от старого бездельника, француза по имени Леблан, однажды преподавшего мне и моим соученикам урок галльского наречия. Однако о нем я уже писал в романе «Мари», первой части повествования о падении зулусского народа, далее следует роман «Дитя Бури», а замыкают трилогию эти страницы.
Ах! Все пройдет, все превратится в прах, все надоест!
Глава XXIIIОбреченный
Теперь я вкратце опишу все исторические события, произошедшие с зулусами за четыре года, поскольку к моей истории они отношения не имеют, ведь я пишу не исторический труд.
Сэр Гарнет Вулсли[115] установил в Зулуленде новую власть или английское правительство сделало это за него, трудно сказать. Вместо одного короля поставили тринадцать вождей, и они тут же вцепились друг другу в глотку, а вместе с ними и их народ.
Как я и ожидал, Зикали открыл военным властям секретное убежище в лесу Ингома, где скрывался Кечвайо. В один прекрасный день бывшего короля схватили и доставили сначала на мыс Доброй Надежды, а затем в Англию, где после опалы бедного сэра Бартла Фрера от его имени были спровоцированы волнения. В столице Кечвайо встретился с королевой и ее министрами, снова оказавшись в руках победителя, как и предсказала в памятную мне ночь в Долине костей та, что приняла образ Мамины. Я часто вспоминаю, как он, одетый в черное пальто, сидит в особняке на Мелбери-роуд, в пригороде Лондона, – излюбленное место художников, насколько мне известно. Как разительно этот человек отличался от гордого принца Африки, вернувшегося с триумфальной победой после сражения у реки Тугела, или от короля, по чьему велению меня против воли привели в Улунди. Тем не менее Кечвайо все же вернули в страну зулусов на британском военном корабле, и сэр Теофил Шепстон восстановил его в положении вождя клана с ограниченной властью, и Кечвайо наконец освободился от удушливых объятий черного пальто.
Далее, разумеется, последовали многочисленные битвы, исход, ожидаемый для всех, кроме британского министерства по делам колоний, и в стране зулусов потекли реки крови. Ибо в Англии права и обиды Кечвайо, как и права и обиды буров, стали предметом партийной политики, которой все должны подчиняться. Частенько я задаю себе вопрос: не станет ли партийный подход крахом Британской империи? Слава богу, я не доживу до тех времен.
Итак, Кечвайо вернулся, участвовал в сражениях и в итоге потерпел поражение от своих же бывших подданных.
А напоследок я изложу эпизод, имеющий ко мне непосредственное отношение.
В начале февраля 1884 года мне вновь случилось побывать в Зулуленде. Дело касалось договоренности насчет скота и одеял. Возвращаясь к реке Тугела, я встретил старого приятеля Гозу, того самого, кто доставил меня из Черного ущелья в Улунди, прежде чем разразилась война, а позже выпроводил меня вместе с недоразумением по имени Кетье из страны. Поначалу я решил, будто мы встретились случайно или он предпринял эту поездку с целью поблагодарить меня за одеяла, которые я послал ему, как обещал когда-то. Но вскоре я понял свою ошибку.
Мы потолковали о том о сем, поговорили о войне, погубившей зулусский народ. В особенности вспоминали ночь, проведенную в Долине костей, и все, что нам тогда довелось вместе пережить. Я спросил, верят ли еще люди в богиню инкосазану, появившуюся в лунном свете на краю скалы. По его словам, одни продолжали верить, а другие разуверились.
– Сам я тоже не верю, – посмотрев на меня в упор, добавил Гоза, – ходят слухи, будто это все проделки Зикали, он переодел белую женщину и велел ей изображать духа.
Однако он сомневался, поскольку слышал, как люди Кечвайо пошли в Черное ущелье убивать эту белую женщину, и тут вдруг перед ними возникла Небесная принцесса, Номкубулвана, и они в страхе разбежались.
Я сказал, что все это очень странно, и как бы невзначай спросил, кого же в таком случае Зикали переодел для роли умершей Мамины, потому как этот вопрос всегда вызывал мое живейшее любопытство.
Гоза снова уставился на меня и ответил, что об этом мне лучше спросить у себя самого, поскольку я стоял ближе всех к той, кто назвала себя Маминой, и все присутствующие ясно видели, как она меня поцеловала, чем любила заниматься при жизни. Я раздраженно ответил, мол, всякое может почудиться, и повторил свой вопрос.
– О Макумазан, – ответил он без обиняков, – мы, зулусы, верим, что той ночью появилась не Номбе или другая переодетая женщина, а дух самой ведьмы Мамины. Ведь мы видели, как порой сквозь нее проглядывал свет от костра Зикали, и все ее слова сбылись, хотя еще ничего не кончено.
Больше мне ничего не удалось из него вытянуть, а когда я попытался вновь заговорить об этом, он сменил тему и рассказал, как ему чудом удалось спастись во время войны. Вскоре Гоза собрался уходить.
– Макумазан, – бросил он небрежно, – верно, я совсем состарился в это смутное время, раз мысли утекают у меня из головы, словно вода сквозь пальцы. Чуть не забыл, что хотел тебе сказать. На днях я встретил Зикали, Открывателя. Он рассказал о твоем возвращении в землю зулу и посулил нам с тобой встречу, не сказал когда, только просил передать тебе его слова. На пути в Наталь тебе встретится крааль Джази, там-то ты и увидишься с ним и еще кое с кем, кого знаешь. Не уезжай, не повидав его, поскольку скоро произойдет то, в чем ты должен принять участие.
– Зикали! Не слышал о нем со времен войны! Мне казалось, его уже и в живых-то нет.
– О нет, Макумазан, он точно жив и все такой же, как и прежде. Говорят, он один заварил всю эту кашу – то ли желал Кечвайо добра, то ли хотел его уничтожить. А с меня какой спрос? Ведь я-то хочу жить в мире с любым правителем, какого пожелает назначить английская королева. Имеет полное право, раз победа за ней. Задай свои вопросы Открывателю, Макумазан, когда увидишься с ним.