Я пошел вперед один. Приблизившись к дому – смутно припоминалось, что это должен быть мой дом, – я увидел в десяти-пятнадцати ярдах от двери кого-то, лежащего вниз лицом, и отметил, что на нем почему-то моя одежда. Фру Принслоо в своем нелепом ночном одеянии ковыляла к простертому телу, а поодаль маячил Эрнанду Перейра, перезаряжавший свою двустволку. Рядом, глядя на него, застыл Анри Марэ, в лице которого не было ни кровинки; одной рукой он привычно теребил бороду, а в другой сжимал ружье. Дальше стояли две оседланные лошади, за которыми приглядывал какой-то кафр с глупой физиономией.
Фру Принслоо подошла к недвижно лежащему человеку, облаченному в наряд, который почему-то напоминал мою привычную одежду, с очевидным усилием наклонилась, перевернула тело, вгляделась в лицо и закричала:
– Иди сюда, Анри Марэ! Взгляни, что натворил твой ненаглядный племянничек! У тебя была дочь, Анри Марэ, свет твоих очей, как ты говорил! Иди же, посмотри, что сделали с ней!
Марэ медленно, словно нехотя, двинулся к фру Принслоо; казалось, он не понимал, что ему говорят. Он остановился над телом, опустил голову и устремил взгляд вниз.
А потом вдруг будто обезумел. Широкополая шляпа слетела с его головы, длинные волосы встали дыбом. Борода встопорщилась и распушилась, как птичьи перья в студеную погоду.
– Дьявол! – вскричал он, поворачиваясь к Эрнанду Перейре. Голос его напоминал рев дикого зверя. – Дьявол! Ты убил мою дочь! Мари не захотела связать свою жизнь с тобой, и ты отомстил ей! Я отплачу тебе!
С этими словами он вскинул ружье и выстрелил прямо в грудь Перейре. Тот медленно осел наземь и, негромко постанывая, повалился навзничь.
Тут я заметил, что к нам приближаются верховые – большое число всадников, взявшихся неизвестно откуда. Одного из них я узнал даже в своем тогдашнем полуживом состоянии, в полузабытьи, ибо этот человек слишком хорошо мне запомнился. Это был вечно хмурый коммандант, что допрашивал меня и приговорил к смерти. Он спешился и, глядя на два тела на земле, спросил громким, командирским голосом:
– Что все это значит? Кто эти мужчины? Почему в них стреляли? Объяснитесь, Анри Марэ!
Мужчины?! – горестно воскликнул Марэ. – Нет, это не мужчины! Одна – женщина, моя единственная дочь, а второй – сущий дьявол, который, как положено дьяволу, не желает умирать! Видите, он жив, жив! Дайте мне другое ружье, я наконец его пристрелю!
Коммандант озадаченно огляделся. Его взор упал на фру Принслоо.
– Что тут произошло, фру? – спросил он.
– Ничего особенного, – ответила фру, чей голос был неожиданно ровным. – Ваши убийцы, которых вы послали, прикрываясь законом и справедливостью, совершили ошибку. Вы приказали им убить Аллана Квотермейна, бог весть из-за чего. А они вместо того убили его жену.
Коммандант прижал ладонь ко лбу и застонал, а я, постепенно приходя в себя, кинулся к ним, потрясая кулаками и что-то бессвязно выкрикивая.
– Кто это? – пробормотал коммандант. – Это женщина или мужчина?
– Это мужчина в женской одежде! Это Аллан Квотермейн! – ответила фру. – Мы дали ему снотворное и пытались спрятать от ваших мясников.
– Боже всемогущий! – вскричал коммандант. – Мы на земле или уже в преисподней?!
Раненый Перейра между тем приподнялся на локте.
– Я умираю! – проскулил он. – Жизнь вытекает из меня по капле. Но прежде я должен рассказать все. Все, в чем я обвинял англичанина, все, что я тут городил, – ложь. Он никогда не сговаривался с Дингааном против буров. Это я, я подстрекал Дингаана. Ретиф меня прогнал, и я его возненавидел, но я не хотел смерти генерала, не хотел, чтобы погибли наши братья. Я мечтал об одном: прикончить Аллана Квотермейна, который отнял у меня ту, кого я любил, но вышло так, что погибли все прочие, а он уцелел. Я пришел сюда и узнал, что Мари стала его женой – его женой! – и ненависть пополам с ревностью свела меня с ума. Я дал ложные показания против англичанина, а вы, дурачье, поверили мне и приказали застрелить человека, невиновного перед Богом и людьми! Я выстрелил… Эта женщина снова обвела меня вокруг пальца – в последний раз! Она переоделась мужчиной, и в утреннем свете зрение меня подвело. Я убил ее, убил ту единственную, кого любил, а ее отец, который души не чаял в Мари, отомстил мне за ее смерть…
К тому времени я осознал все, мой одурманенный зельем рассудок наконец-то освободился от чар. Я подбежал к этому негодяю – со стороны, должно быть, мужчина в женской одежде выглядел потешно и нелепо, – кинулся на Перейру и вышиб из него дух. А затем, стоя над его мертвым телом, вскинул руки в воздух и крикнул:
– Люди, поглядите, что вы натворили! Да воздаст вам Господь сторицей за все зло, какое вы причинили ей и мне!
Буры спешились, окружили меня, принялись оправдываться, даже заплакали. Я же в помрачении бросался на людей, с другой стороны на них нападал уже совсем лишившийся ума от горя Анри Марэ, а фру Принслоо, потрясая могучими кулаками, призывала на головы буров кары Господни за пролитую невинную кровь и проклинала бурские семейства до скончания веков.
Больше не помню ничего.
Очнулся я две недели спустя на койке в доме фру Принслоо. Все это время меня не отпускала тяжелая болезнь. Буры разъехались, на север и на юг, на восток и на запад, а мертвых давно похоронили. Уехавшие забрали с собою Анри Марэ, увезли в запряженной волами повозке, к которой он был привязан, поскольку постоянно бесновался. Впоследствии, как мне говорили, он успокоился и прожил на свете еще много лет, бродил по улицам и просил всех, кого встречал, отвести его к Мари. Но хватит об этом несчастном…
Среди буров разошелся слух, что Перейра убил Мари из ревности и был застрелен за это отцом девушки. Но в те дни, наполненные войной и кровопролитием, случалось столько трагедий, что об этой истории довольно быстро позабыли, особенно если учесть, что люди, так или иначе к ней причастные, предпочитали помалкивать о подробностях. И я тоже молчал, ибо никакая месть не могла исцелить мое разбитое сердце.
Мне принесли записку, найденную на груди Мари и залитую ее кровью.
В записке говорилось:
Муж мой!
Трижды ты спасал мою жизнь, и теперь настал мой черед спасти жизнь тебе. Иного выбора нет. Может быть, они убьют тебя потом, но даже если так, я буду рада умереть первой и встретить тебя по ту сторону бытия.
Я дала тебе снотворное, Аллан, потом обрезала волосы и переоделась в твою одежду. Затем мы с фру Принслоо и Хансом обрядили тебя в мое платье. Они вывели тебя наружу под тем предлогом, что миссис Квотермейн стало дурно, и охранники пропустили их безо всяких расспросов. А я стояла в дверях, и они приняли меня за тебя.
Не знаю, что будет далее. Я пишу это, расставшись с тобой. Питаю надежду, что ты уцелеешь, вопреки всему, и проживешь долгую и счастливую жизнь, пускай даже ее сладчайшие мгновения будут омрачены воспоминаниями обо мне. Я знаю, ты любишь меня, Аллан, и всегда будешь любить, а я всегда буду любить тебя.
Свеча догорает – вместе со мной. Прощай, прощай, прощай! Все людские истории обречены на завершение, но в конце времен мы непременно увидимся снова. До тех пор – храни тебя Бог! Хотела бы я сделать для тебя больше, ведь умереть за того, кого любишь всем сердцем, кому предана душой и телом, – невеликая заслуга. Я была твоею женой, Аллан, и останусь твоею женой до тех пор, покуда существует этот мир. Небеса же вечны, и там, Аллан, мы встретимся с тобой.
Свеча погасла, но в сердце моем вспыхнул новый свет.
Думаю, сказанного достаточно.
Вот история моей первой любви. Те, кто прочел ее, если таковые вообще найдутся, поймут, почему я никогда не рассказывал этого раньше и не хотел, чтобы обо всем этом стало известно прежде, чем я тоже сойду в могилу и воссоединюсь с моей любимой, чистой душою Мари Марэ.
Дитя Бури
От переписчика рукописей
В тех местах текста, где для выделения неанглоязычных слов автором был использован курсив, я взял на себя смелость опустить его или же заменить кавычками.
Орфография Хаггарда, особенно в отношении зулусских терминов, довольно часто непоследовательна; в равной степени непоследовательно и его выделение зулусских терминов заглавными буквами. Так, например, до девятой главы Масапо называется вождем амансома, впоследствии же его племя постоянно упоминается как амасома. В целом орфография Хаггарда сохранена мною без изменений.
Посвящение
Джеймсу Стюарту, эсквайру,
бывшему помощнику государственного секретаря
по вопросам коренных народов в отставке,
Наталь
Дорогой мистер Стюарт![66]
Поскольку Вы состояли в должности помощника государственного секретаря по вопросам коренных народов в Натале в течение двадцати лет, если не ошибаюсь, а также пребывали и на других постах в провинции, то имели возможность довольно близко узнать зулусов. Более того, Вы один из тех немногих, кто предпринял серьезное научное изучение языка, обычаев и истории этого народа. Тем сильнее, признаюсь, была моя радость, когда из Вашего письма мне стало известно: Вы были настолько добры, что прочитали мою книгу – вторую часть эпопеи о мести Зикали, Того, кому не следовало родиться, и о закате рода Сензангаконы[67], – и находите, что в ней мне в полной мере удалось воплотить истинный дух зулусов.
Необходимо упомянуть, что период моего знакомства с этим народом завершился незадолго до начала Вашего. Свои знания о зулусах я почерпнул в то время, когда Кечвайо[68], о котором повествует моя книга, находился в зените славы, предшествовавшей тому злосчастному часу, когда он, руководствуясь возникшим в результате аннексии Трансвааля недовольством большинства притесненных соплеменников, выступил против британских сил. Многое я узнал о зулусах в результате личных наблюдений в семидесятых годах