Может показаться, что история эта повторяет библейскую историю Саула и Давида, но я могу лишь констатировать, что случилось все так, как случилось. Весьма похожие обстоятельства стали итогом аналогичной трагедии, только и всего. Каковы были истинные мотивы Давида, я, естественно, сказать не могу, однако нетрудно догадаться о мотивах Кечвайо, который, хоть и пошел ради трона войной на брата, все же счел благоразумным пресечь саму идею о том, что проливать королевскую кровь можно безнаказанно. Также, зная, что я был свидетелем смерти принца, он прекрасно понимал, что Умбези – всего-навсего хвастливый лгун, надеявшийся снискать расположение могущественного победителя.
Что ж, этот трагический инцидент имел продолжение. К чести Садуко, выяснилось, что он отказался становиться палачом своего тестя Умбези: воины, что увели Умбези, сами исполнили приказ Кечвайо, а Садуко скрутили и привели к принцу пленником.
Когда Кечвайо узнал, что его прямой приказ, высказанный в привычной и устрашающей формулировке «Убери его!», был нарушен, он пришел в неописуемую ярость (или же изобразил ее). По моему убеждению, принц лишь искал повода к ссоре с Садуко, который, как он думал, был человеком весьма сильным во всех отношениях и потому опасным для него; человеком, который при случае может поступить с ним так же, как с Умбелази. Тем более сейчас, когда все сыновья Панды погибли, за исключением его и подростков Мтонги, Сикоты и Мкунго, которые бежали в Наталь, Садуко может замахнуться на трон как муж дочери короля. Однако Кечвайо опасался или же считал необдуманным одним махом убирать с дороги военачальника многих легионов, сыгравшего решающую роль в битве. Поэтому он приказал держать Садуко под стражей и отвести в Нодвенгу, где расследование должен будет провести король Панда, пока что правящий страной, хотя отныне лишь номинально. Под предлогом того, что мои свидетельские показания могут понадобиться, Кечвайо приказал и мне ехать в Нодвенгу.
Так, не имея выбора, я отправился туда, где мне суждено было стать свидетелем финала драмы.
Глава XVМамина требует поцелуя
Едва добравшись до Нодвенгу, я заболел и почти две недели провалялся в своем фургоне. Что за болезнь свалила меня, не знаю, поскольку рядом не было доктора, способного сообщить мне об этом: на время войны страну покинули даже миссионеры. Возможно, лихорадка на фоне переутомления, нервного и физического, причем осложненная жуткой головной болью, вызванной, по-видимому, полученным в сражении ударом, – таковы были главные симптомы моей хвори.
Когда я начал поправляться, Скоул и несколько моих приятелей-зулусов, пришедших меня проведать, рассказали, что по всей стране вспыхивают массовые беспорядки, что все еще продолжаются охота на приверженцев Умбелази исигкоза и их убийства и как будто даже кое-кто из узуту предлагал, чтобы я разделил их судьбу, но на этот счет Панда оставался непреклонен. В действительности король заявил публично: кто посмеет угрожать оружием мне, его гостю и другу, тем самым поднимет его против короля и станет разжигателем новой войны. Так что узуту оставили меня в покое, быть может, еще и потому, что сочли более разумным довольствоваться добытыми на этот час плодами победы.
И действительно, они завоевали все: Кечвайо отныне сделался верховным правителем – по праву ассегая, – а у его отца осталось лишь имя. И хотя Панда по-прежнему являлся «главой» нации, Кечвайо был всенародно объявлен ее «ногами», и вся сила была в этих дееспособных и энергичных «ногах», а не в склоненной и сонной «голове». По сути, у Панды осталось так мало власти, что он не смог бы защитить даже свой домашний очаг. Как-то раз я услышал сильный шум и крики, доносящиеся из-за забора королевского крааля. Позже мне рассказали, что Кечвайо, вернувшись из крааля Амангве, объявил жену короля Номантшали умтакати, то есть колдуньей. Несмотря на мольбы и слезы отца, принц настоял на ее казни, причем на глазах Панды, – жестокое и бесчеловечное деяние. Столько лет прошло, и я уже не припоминаю, была ли Номантшали матерью Умбелази или одного из павших в сражении принцев[100].
Когда несколько дней спустя я, уже оправившись от болезни, не рискнул идти в королевский крааль, Панда прислал мне с гонцом подарок – вола. От имени короля гонец поздравил меня с выздоровлением и передал, что я не должен тревожиться о своей безопасности. Он добавил, что Кечвайо поклялся королю, что ни один волосок не упадет с моей головы:
– Если бы я хотел убить Бодрствующего в ночи в отместку за то, что он сражался против меня, я бы сделал это еще там, на Тугеле. Но в этом случае мне пришлось бы убить и тебя, моего отца, поскольку это ты послал Макумазана, кстати, против его воли, со своим отборным полком. Но я люблю его, он храбр и принес мне благую весть о том, что принц, мой враг, умер от разбитого сердца. Кроме того, я не желаю ссориться с Белым домом (то есть с англичанами). Так что дай ему знать, что он может спать спокойно.
А еще гонец сообщил, что завтра будут судить Садуко, мужа Нэнди, дочери короля, и главного индуну Умбелази. Суд состоится в присутствии короля и его советников, а также Мамины, дочери Умбези. Мое присутствие на нем желательно.
Я спросил, в чем обвиняют Садуко. Гонец ответил, что против Садуко выдвинуто два обвинения. Первое: он стал зачинщиком гражданской войны в стране; и второе: втянув Умбелази в схватку, в которой погибло несколько тысяч человек, он совершил предательство, дезертировав на сторону противника в разгар битвы вместе со своими полками, – чудовищное преступление в глазах зулусов, к представителю какой бы партии он ни принадлежал.
Также были выдвинуты три обвинения против Мамины. Первое: ребенка Садуко и других людей отравила она, а не ее первый муж Масапо, невинно пострадавший за ее преступление. Второе: она оставила Садуко, своего второго мужа, и ушла жить с другим мужчиной, а именно с ныне покойным принцем Умбелази. Третье обвинение: затянув в сеть своих колдовских чар принца Умбелази, именно Мамина тем самым вынудила его добиваться трона, права на который он не имел, и именно ее действия привели к исилило, то есть оплакиванию погибших, в каждом краале Зулуленда.
– По узкой тропинке с этими тремя волчьими ямами Мамине придется шагать очень осторожно, чтобы их избежать, – заметил я.
– Да, инкози, особенно если ямы те вырыты во всю ширину тропинки и на дне каждой торчит острый кол. О, Мамина уже, считай, покойница, и она заслуживает смерти, поскольку является величайшей умтакати к северу от Тугелы.
Я вздохнул: что ни говори, а Мамину мне было жаль, хотя почему она должна избежать наказания, когда так много хороших людей погибло по ее вине, я не знал. Гонец же продолжал:
– Черный владыка (то есть Панда) послал меня сказать Садуко, что перед судом ему разрешат увидеться с тобой, Макумазан, если он того пожелает, поскольку Панда знает, что ты был добрым другом Садуко, и подумал, что, возможно, ты захочешь дать показания в его пользу.
– И что сказал на это Садуко? – спросил я.
– Что благодарит короля, но ему нет нужды говорить с Макумазаном, чье сердце так же бело, как кожа, и чьи уста если и вымолвят что-то, то это будет истинная правда, не больше и не меньше. Услышав слова своего мужа, принцесса Нэнди, которая находится сейчас с ним, – она решила не бросать его в беде, как это сделали остальные, – сказала, что Садуко прав и что по этой причине, хоть ты и друг ему, она тоже не видит смысла в этой встрече.
Я не стал комментировать слова Садуко и Нэнди, но «моя голова подумала», как говорят местные, что истинная причина нежелания Садуко видеть меня заключается в том, что ему было стыдно, а Нэнди просто боялась узнать больше о вероломстве мужа, чем она уже знает.
– С Маминой же дело обстоит иначе, – рассказывал гонец. – Как только ее привели сюда вместе с Зикали Мудрым, у которого она будто бы скрывалась, и она узнала, что ты, Макумазан, здесь, в краале, она попросила разрешения увидеться с тобой…
– И что, ей разрешили? – резко прервал я гонца, поскольку не испытывал никакого желания встречаться с ней с глазу на глаз.
– Не бойся, инкози, не разрешили. – Гонец улыбнулся. – Король сказал, что стоит ей только увидеть Макумазана, как она тут же околдует его и навлечет на его голову беду, как поступает со всеми мужчинами. Кстати, именно поэтому ее охраняют одни женщины. Мужчинам запрещено даже приближаться к ней, а на женщин ее чары не действуют. Но говорят, что она весела, поет и смеется. Она рассказывает, что у старика Зикали ей было очень скучно, но что теперь она попадет в такое место, где так красиво, как на поле весной после первого теплого дождя, и где будет много мужчин, которые станут оспаривать ее друг у друга и сделают ее счастливой и великой. Вот что говорит она, и, может быть, она, как колдунья, знает, как выглядит обиталище духов.
Видя, что я не собираюсь ничего отвечать или передавать с ним на словах, гонец отбыл, предупредив, что утром отведет меня к месту суда.
Ночь я провел беспокойную, мне не давало уснуть тревожное ожидание судилища. Наутро, как подоили коров и выпустили скот из краалей, явился гонец с конвоем человек из тридцати амавомба, выживших после великой битвы. Едва я выбрался из фургона, как эти воины – некоторые из них едва залечили раны – разразились приветственными криками «Инкози!» и «Баба!». Меня тронула их радость и то, что простые зулусы по-прежнему любили меня и считали своим товарищем. По дороге, а шли мы неторопливо, командир отряда рассказал, как они боялись, что я погиб вместе со всеми, и как обрадовались, узнав, что я жив. Еще он рассказал, что после того, как третий полк Кечвайо атаковал их и прорвал кольцо, небольшому отряду амавомба, от восьмидесяти до ста человек, удалось пробиться сквозь ряды неприятеля и спастись, бежав не по направлению к Тугеле, где погибло столько тысяч, а к Нодвенгу, куда они явились с рапортом к королю как единственные выжившие в том страшном бою.