– Эй, Демаре! Эй, милейший! Ну-ка, идите сюда!
Лакей замер. Он не смел взглянуть своему врагу в лицо и ждал, когда тот объяснит, зачем его окликнул.
Режиналь не торопясь подошел ближе.
– Мальчик мой! – ласково улыбаясь, проговорил он. – Я оставил лошадь на дороге. Не знаю, сломала она ногу или только поранила, но я не смог заставить ее и шагу ступить. Она лежит вон там, в траве, и даже не шевелится! Думаю, это просто упрямство. Идемте со мной. У меня есть для нее средство от колик…
– Господин шевалье, я следую за вами, – ответил лакей.
Они вышли скорым шагом за ворота и скоро скрылись за поворотом.
Демаре поискал взглядом раненое животное, о котором говорил шевалье. Но долго ему искать не пришлось. Вдруг его лицо обожгла страшная боль. Он поднес руки к щекам, а когда отнял их, увидел кровь. И сразу же понял, что получил удар страшным хлыстом, способным усмирить самых непокорных рабов. Лакей закричал от боли и негодования. Но уклониться не смог: на него сыпались удары кнута, попавшего в опытные руки и в несколько мгновений исполосовавшего ему лицо, руки, спину, грудь. При каждом ударе Демаре издавал пронзительный крик, но шевалье не унимался. Он лишь злобно усмехался. Ему было весело заставлять несчастного подпрыгивать и извиваться всем телом, когда хлыст обвивал его ноги. И чем выше подпрыгивал Демаре, чем больше неожиданные удары заставляли его выделывать немыслимые и довольно комичные пируэты, тем громче хохотал Мобре.
Режиналь остановился, только когда выдохшийся, охрипший, истекающий кровью Демаре упал в траву и взмолился о пощаде.
– Вот как у меня на родине обходятся со шпионами, – заключил шевалье. – Пусть это навсегда послужит тебе уроком, как держать язык за зубами. В другой раз я тебе не только отрежу уши, но прикажу привязать за руки, за ноги, начиню тебя порохом и прикажу поднести фитиль… А теперь ступай к Жюли, она тоже хотела тебе что-то сказать, да попроси, чтобы хорошенько промыла тебе раны, иначе туда попадет зараза…
ГЛАВА ВОСЬМАЯПровал сентиментального дипломата
Не заботясь о состоянии Демаре, шевалье де Мобре медленно побрел обратно в замок, дрожа всем телом. Впрочем, гнев его немного поутих: он с удовольствием отыгрался на лакее, который его долгое время интриговал и беспокоил, за что и был наказан. Не скоро теперь этот увалень снова возьмется за старое!
Оставалось наладить отношения с Мари, а для этого было необходимо их выяснить!
Входя во двор, Режиналь размышлял, как лучше поступить: дождаться, пока генеральша сама намекнет на показания лакея или самому пойти в наступление.
Он кликнул Кинку и вернул ему кнут. Потом вошел в дом, направился к круглому столику, где всегда были наготове бутылка французского вина и бокалы, налил себе внушительную порцию и выпил залпом.
Более всего досадовал он не оттого, что Мари прознала о его связи с Луизой (это неизбежно должно было рано или поздно случиться; в случае необходимости он был и сам готов ее предупредить); его огорчало то, что Мари стала известна его тайна, когда ему это было не с руки. Приходилось шевелить мозгами и решать, как держаться, какие объяснения представить.
Мобре охотно предпочел бы в один прекрасный день обо всем рассказать Мари со свойственным только ему цинизмом, которому не мог противостоять ничей гнев, ведь шевалье при этом умело разыгрывал влюбленного, пуская в ход все свое обаяние.
Он поставил бокал и взглянул вверх, на дверь в комнату Мари. Да, только вперед! Однако в каком она сейчас настроении? Дала волю гневу? Плачет? Или просто подавлена и предается отчаянию?
Он устремился по лестнице, стараясь ступать бесшумно. Но ступени поскрипывали, и шевалье почувствовал облегчение, только когда оказался на площадке. Комната генеральши по-прежнему оставалась заперта. Мобре подкрался к двери и прислушался. Он ничего не смог разобрать. Выждал, но – тщетно. Тогда он решился и негромко постучал. Вначале никакого ответа не последовало, и он подумал, что заплаканная Мари, не желая показать свое огорчение, спешно припудривает лицо. Он снова постучал. Мари не отвечала. Он взялся за дверную ручку, тихонько повернул ее, и дверь приотворилась.
Несмотря на то что шевалье старался не шуметь, генеральша услышала, как он вошел. Мари лежала поперек кровати на животе. Она приподнялась на локте, обернулась и недовольно спросила:
– В чем дело? Кому я понадобилась?
– Это я, Режиналь, – промолвил Мобре.
– Я не желаю вас видеть, оставьте меня… Словно не слыша Мари, он повернулся к двери и запер ее. Шевалье успел заметить, что генеральша плакала. Он сосредоточенно думал, как ему себя вести. Она плакала, но под действием какого чувства? Прощалась с оскорбленной любовью? Страдала от задетого самолюбия?
– Сударь! – продолжала она. – Прошу оставить меня. Я плохо себя чувствую и хочу отдохнуть. Выйдите, пожалуйста.
– Сожалею, Мари, – возразил он, – однако мне кажется, что нам необходимо объясниться.
– Вполне возможно… Да, вы правы, но не сейчас. Ступайте!
Он неторопливо приблизился к Мари, и ей пришлось сесть. Со все возрастающим раздражением она бросила:
– Ваша настойчивость неуместна, сударь. Я же вам сказала, что хочу побыть одна. Ваша нескромность граничит с наглостью.
– Одиночество – плохой советчик, – ухмыльнулся он. – Я знаю причины вашего недомогания, друг мой, и догадываюсь: если не составить вам компанию, вы распалите воображение и в самом деле заболеете из-за пустяка, а дело-то выеденного яйца не стоит.
Она буквально взорвалась от негодования:
– Пустяк!.. Не стоит выеденного яйца!.. Ну нет, Режиналь, это уж слишком! В последний раз прошу вас выйти…
– А если я не выйду? Не станете же вы мне угрожать, что прикажете своим неграм, например Кинке, выбросить меня за дверь?!
– Я могу выйти сама. Впрочем, почему бы мне не приказать вышвырнуть вас вон?
– Вы забываете, Мари, что запрещено использовать своих рабов против любого другого белого, если только он не был взят с поличным при совершении крупного преступления… Вряд ли губернаторша Мартиники осмелится преступить закон…
Она в отчаянии вздохнула, скомкала носовой платок и поднялась:
– В таком случае оставляю вас здесь. Я полагала, что вы порядочный человек. Вы преступаете границы гостеприимства, которое я вам оказала, вы нарушаете его со всех точек зрения… Прощайте, сударь.
Гордо выпрямившись, Мари прошла мимо, но, прежде чем успела дойти до двери, почувствовала, как шевалье схватил ее за руку и грубо оттащил от порога.
– Мари! – начал он, пытаясь заключить женщину в объятия. – Мне необходимо сообщить вам нечто очень важное. Вы должны меня выслушать.
– Не прикасайтесь ко мне! – выкрикнула она. – Не трогайте меня, или я закричу, позову на помощь! Какое мне дело до закона; если вы угрожаете: я могу позвать своих рабов на помощь!
– Тише! Тише! Какого черта! Кто-нибудь в этом доме решит, что мы ссоримся… В глазах слуг мы будем выглядеть в смешном свете, они нас не поймут. Я прошу всего минуту вашего внимания, Мари, и был бы в отчаянии, если бы из-за своего упрямства вы последней узнали о важном решении, которое я только что принял.
Мобре говорил совершенно серьезно. Он не шутил, усмешка исчезла с его лица. Мари почувствовала, как вместе с любопытством в ее душе зашевелилось смутное беспокойство. Она засомневалась, хотела шагнуть к двери, но замерла на месте. Режиналь понял, что победа на его стороне и Мари его выслушает.
– Надеюсь, вы сжалитесь надо мною, – сказала она. – Даю вам две минуты. Признайтесь, что в моем состоянии это значит проявить добрую волю. Но ради Бога – поторопитесь! Что вы хотели мне сообщить?
Он смущенно потер руки, отступил на шаг, прошелся вперевалку по комнате и наконец заговорил с сокрушенным видом.
– Я хотел, дорогая Мари, – глухо пробормотал он, – сообщить вам о своем намерении жениться…
Мари застыла словно громом пораженная и лишь озадаченно повторила:
– Жениться?!
– Да, – подтвердил он, не смея поднять на нее глаза.
Он услыхал, как она тяжело вздохнула. Потом зашагала по комнате. Он держался все так же смиренно, однако решился бросить на нее торопливый взгляд и заметил, что она больше не плачет, а, напротив, выглядит решительной, что он отнес на счет удивления.
– Жениться! – опять повторила она. – На ком?
– На мадемуазель де Франсийон…
Мари снова взорвалась:
– На Луизе?! На Луизе?! Однако…
Генеральша задыхалась. Она и сама не понимала, что с ней происходит. Почему она допускала мысль о том, что Режиналь может быть любовником Луизы, но считала невероятным его желание жениться на мадемуазель де Франсийон.
Он подтвердил:
– Да, мадам, на Луизе…
– Ну и ну!..
– Мадам! – с едва скрытым цинизмом заметил он. – Я удивлен тем, что это сообщение не вызвало у вас большой радости…
– Признайте, что мне есть от чего удивиться! – Да, я, разумеется, мог бы заранее поделиться с вами своими планами, но не хотел забегать вперед, пока не договорился обо всем с вашей кузиной.
– Да уж, – глухо проворчала Мари, чувствуя себя подавленной, – нынче ночью, к примеру, у вас было предостаточно времени для откровений. Однако не забывайте, сударь: вы не сможете жениться на Луизе без моего согласия.
Шевалье удивился:
– Но ведь Луиза в том возрасте, когда она сама может принимать решения! И, насколько мне известно, не находится под опекой!
– Вот тут вы ошибаетесь, сударь! – торжествуя, воскликнула Мари. – Вы, конечно, не знаете, что специальным королевским ордонансом отцам запрещено под страхом строжайшего наказания выдавать дочерей за иностранцев без официального разрешения федерального губернатора?
– Мадемуазель де Франсийон – сирота…
– Она моя кузина. У меня на нее такие же права, как если бы она была моей дочерью. Сверх того, я – губернаторша Мартиники и ни за что не дам этого разрешения!
Мобре внезапно помрачнел. Мари решила, что он раздосадован оттого, что в самом деле любит Луизу, и опечалился потому, что генеральша противится их браку. Мари не знала, что разрушила задуманный Режиналем план; она и вообразить не могла, что он придумал историю с женитьбой единственно для того, чтобы склонить Мари к компромиссу. Он высчитал, что губернаторша скорее всего воспротивится этому браку. А он сделает вид, что подчиняется ее решению, отказываясь тем не менее порвать связь с мадемуазель де Франсийон. Если Мари им дорожит, ей придется смириться с тем, чтобы делить с кузиной его любовь, и все пойдет, как раньше: Режиналь останется любовником обеих женщин. Он не учел, что Мари своей властью сметала его угрозу и он больше не мог под предлогом женитьбы пробудить в ней ревность.